(no subject)
попался мне очень интересный текст про Вильно.
очень рекомендую прочесть тем, кто интересуется историей ВКЛ.
КОНРАД КИБУРГ
ДНЕВНИК ПОСОЛЬСТВА
главного начальника гошпиталей
(Так перевожу я польское «Wielki Szpitalnik» и немецкое «Oberst-Spittler.» )
тевтонского ордена, графа Конрада Кибурга с товарищи (не названы) к великому князю литовскому Витовту,
в 1397 г.
Переведен с оригинала Жеготою О'Нацевичем, магистром философии, бывшим профессором в виленском университете и теперь с польского переведен мною на русский.
«Мы прибыли в Ковно на судах, под парусами, на восьмой день по отьезде из Рагниты. Начальник ковенского замка боярин (В польском переводе pan) Иван Федорович, русин, радушно нас принял и тотчас же выслал гонца к великому князю с извещением о нашем приезде; на третий день он сообщил нам, что скоро приедет придворный чиновник, который будет сопровождать нас до местопребывания монарха.
«Ковно много утратило из своего древнего величия: число домов уменьшилось, многие лежат в развалинах, вся подзамковая часть, столь людная в прежнее время, теперь по большей части занята огородами. Возрождение его нелегко, потому что торговля в настоящее время встречает много затруднений. Здешний замок выстроен в прекрасном вкусе и представляет обширные укрепленные магазины для склада товаров, безопасные от огня, так как они сложены из камня; твердыня эта, сооруженная Гедимином и Ольгердом, так много потеряла в своей силе и крепости, что может дать теперь только весьма слабый отпор [4] неприятелю. Мы не видали ни одной пушки большего калибра, какими славилось прежде Ковно; правда, магазины обширны, хорошо содержатся и, как раcсказывают, наполнены множеством запасов и оружия. Стены, обращенные к Неману, наиболее уцелели, ближайшие же к Вилии, особенно там, где главные ворота, носят на себе следы ужасного опустошения. Пред грудами мусора и обломков вытянут частокол, весьма важный в том отношении, что не может быть разбит ядрами издали, так как мусор и обломки заслоняют его как бы валом и если неприятель дойдет до края этого вала, то подвергнет себя лучному и ружейному огню, а сам не будет в состоянии разить осажденных, укрытых за частоколом. Гарнизон состоит из 4000 литовцев и жмудинов, он занят теперь исправлением укреплений; при нас откапывали какое-то строение, совершенно заваленное мусором и поправляли заднюю стену, но нам этих работ не показывали. Против наших окон (мы жили в подзамковой части) на правом берегу Вилии, расположился лагерь кавалерии, четыре или пять тысяч коней, поражающий необыкновенным разнообразием одежды и вооружения отдельных отрядов; хотя мы присматривались издалека, мы все таки насчитали пять или шесть видов вооружения и одежды; более всего бросалась в глаза тяжелая кавалерия, закованная в железо, на манер польской, но это вооружение, не имея верхней покрышки, какого нибудь плаща, казалось чем то неоконченным и могло навести на мысль, что на лошадях сидят голые люди; другие отряды были в шапках, которые в такой степени портили вид всадника, что нужно удивляться, кому это пришло в голову выдумать такую смешную форму. Легкая кавалерия действительно могла быть названа легкою, потому что всадники не имели другого оружия, кроме простой [5] палки, а кони их были так тощи, что, я думаю, и прусский возок был бы им не под силу, тем не менее они казались довольно бойкими; был еще отряд, составленный из людей пожилых, с длинными бородами, одетых в короткие темносерые плащи, с узкими, остроконечными капюшонами, точно братья минориты, от которых они отличались только разноцветными кафтанами и исподним платьем. Какую цель, какой смысл имела эта одежда? мы никак не могли догадаться. Кавалерии этой производил ученье какой то князь Юрий вероятно с тою целью, чтобы солдаты, разойдясь по домам, были образцем для других, а может быть для того, чтобы показаться перед нами.
«На третий день нашего пребывания в Ковне приехал какой-то придворный и вслед за ним пришли экипажи (pojazdy), верховые лошади и все необходимое для удобного пути, как будто мы ехали за сотни миль. Наш прежний проводник, боярин Миликонт, привел к нам этого чиновника утром, когда мы только что встали и прочли наши молитвы. Название его должности соответствует латинскому pincerna, имя его Оттокар Остыкович, ему около 30 лет и он бегло говорит по немецки. Он произнес приветствие от имени своего государя, наговорил бездну вежливостей и хотел знать, хорошо ли мы были приняты, вступив в пределы литовского государства; тотчас же узнали мы в нем опытного придворного, течение его речи показало нам, что он научился нашему языку в Риге, после мы в этом убедились, как будет видно из дальнейшего рассказа. Прямотою характера и необыкновенною предупредительностью этот почтенный литовец заслужил наше полное уважение; хотя его любознательность превосходила пределы скромности, но прикрытая вежливыми формами, [6] она выражалась так незаметно, мимоходом, что мы постоянно были в опасности проболтаться и потому строго за собою наблюдали. В тот же день боярин Миликонт простился с нами и поплыл на своем судне, Неманом, к Юрбургу. Мы захотели узнать о дне нашего выезда и о месте, где увидим великого князя, наш проводник отдал первое на волю нашу, объявив, что во всякое время, все будет готово для путешествия, относительно же места сообщил, что Вильна , как мы того и желали, будет пределом нашего странствования. Получив такой ответ, мы промедлили в Ковне ровво столько, чтобы успеть уложить наши вещи, подарки и товары, которые везли с нами наши купцы; таким образом на пятнадцатый день, по выезде нашем из Рагниты, выехали мы из Ковна, а на восемнадцатый день т. е. 1397 года, 22-го июня приехали в Вильну, за два часа до заката солнца. У городских ворот нас встретил наместник, Альберт Монивид и маршал Ямонт, окруженные рыцарством и городскими чиновниками. Монахи ордена св. Франциска, минориты, стояли пред воротами своего монастыря и, приветствуя нас, пригласили войти в церковь Девы Марии, так называемую «на песках». Здание это выстроено из камня, но поврежденное пожаром, стоит пока без крыши, только часть его, кое-как покрытая, служит для отправления богослужения. Бедные монахи, которым мы роздали милостыню, рассказывали нам, что великий князь решился на собственный счет восстановить монастырь и церковь и что уже ожидают для этого ремесленников из Луцка. У ворот замка приветствовали нас дворяне великого князя, по обычаю, с хлебом, солью и кубком пива, поднесенными на золотом блюде; тут сошли мы с коней и пешие, в сопровождении значительного числа придворных и рыцарей, пошли в кафедральный собор. [7] Духовенство встретило нас с кадилами и св. водою; после краткой молитвы мы отправились в отведенное нам помещение, которое находилось в том же нижнем или, как обыкновенно его называют, кривом замке. Дом наш деревянный, недавно выстроенный лежит над Вилией и называется посольским двором, но он так хорошо укреплен, что скорее следует назвать его темницею. Там встретили мы всякие удобства и приятное отдохновение после дороги, хотя она вовсе не была утомительна. Приходилось нам быть в послах у многих иностранных государей, но должно признаться, что нигде не находили мы таких удобств, такого радушие и такого порядка во всем, как теперь в Литве. Гостеприимство литовцев тем еще приятнее, что гость у них совершевно свободен и делает, что хочеть, никто без надобности к нему не является, нет излишней, навязчивой предупредительности, а между тем всякое желание охотно и немедленно исполняется. Все данные нам слуги говорили по немецки, так что мы были как дома и в переводчике нашем совсем не нуждались, это было тем более приятно, что он захворал тотчас по прибытии, хотя очень скоро поправился. Служители наши привели к нему лекаря, по виду простого крестьянива, который, осмотрев больного и нечего не спрашивая, не промолвив даже слова, достал из торбы, висевшей у него через плечо, полотняный мешочек с какою то травою, бросил его в горшок с водою, вскипятил и, крепко выжав траву, смешал полученный настой с крепким медом. Больной наш, выпив такого снадобья, на другой же день был здоров и как обыкновенно, ел и пил с аппетитом.
«Приехав в Вильну, мы не застали великого князя, но нам сказали, что он скоро приедет; 23-го пришли [8] наши обозы. В тот же день навестили мы Андрея епископа виленского: это старец прекрасной наружности, бодрый, румянный, высокого роста и полный, говорит бегло по латине и, для иностранца, довольно хорошо по немецки; он принял нас с таким величием, вежливостью и благочестием, что мы думали, что находимся пред лицем самого папы. Он имеет несравненно большее значение, чем епископы наши или германские. Разговор шел исключительно о предметах религиозных; епископ уверял нас, что Литва отличается особенным усердием к христианству и вполне покорна велениям столицы апостольской. Он целый век прожил между литовцами и хорошо знает этот народ, легко поддающийся примерам, подаваемым от верховной власти; откровенно высказал и то, что Литва, оставив язычество, которое было основанием ее народности, находится на пути к изменению своей цивилизации в западноевропейскую, при чем выразил надежду, что этот путь не будет для нее столь тернистым, как для пруссов. Нельзя было сердиться за упрек, выраженный с такою деликатностью; приятный и красноречивый старец очаровал нас своим приемом. Вскоре после нашего прихода раздался в ближайшей комнате серебристый звук колокольчика; епископ встал, что конечно сделали немедленно и мы, низко нам поклонился и просил разделить с ним его убогую трапезу, когда же мы выражали нашу благодарность еще более низким поклоном, послышался второй звонок. При входе в столовую нам подали воду для умовения рук, после чего сам епископ благословил пищу. Мне указал первое место и, когда я отказывался занять его, объяснил, что в моей особе он видит и хочет почтить великого магистра, которого звание в христианской иерархии выше и заслуженнее достоинства епископа и тем более епископа [9] виленского, пастыря столь молодого еще стада. За столом сидели с нами еще три прелата и два брата минорита. Столовая обширна и чисто выбелена, на стенах ее нет других украшений, кроме образа распятого Спасителя на главной стороне, за то стол вовсе не по монашески был уставлен блюдами и украшен: скатерть великолепная, цветная с широкою серебряною бахрамою, сосуды из чистого серебра, так как день был субботний и канун праздника Иоанна Крестителя, то нас угощали только рыбными и мучными блюдами, также овощами и печеньями в меду; все это мы запивали превосходными напитками. Встав из за стола и умыв руки, мы поблагодарили Бога и хозяина и при прощаньи просили позволения осмотреть кафедральный собор; епископ ответил, что собор постоянно отворен для желающих молиться Богу, день и ночь горят в нем неугасаемые огни, а служители алтаря, не преставая, возносят хвалу Всевышнему.
«По прибытии домой, мы должны были сбросить с себя верхнее платье и несколько отдохнуть, потому что день был очень жаркий. Вечером прислан был нам от епископа проводник, старый священник с белыми волосами на голове и бороде, он был членом капитулы, родом немец, кажется из Аугсбурга и назывался Бервальд; с ним отправились мы в собор уже на закате солнца. Здание кафедры поражает своею громадностью, оно представляет продолговатый четыреугольник, выстроенный из кирпича и более похожий на небольшое укрепление, чем на церковь. Оно воздвинуто на месте древнего языческого храма, которого стены остались нетронутыми, за исключением передней, украшенной в современном вкусе; внутренность и число окон, конечно, изменены. Огромная крыша, отвечающая слишком большой ширине здания, опирается на ряде [10] пилястров; по углам ее четыре башенки, по две с каждого бока и еще три другие на ребре крыши, так что одна приходится на вершине лицевой стороны, другая на задней, a третья в самой середине (крыши). Лицевая сторона в верхней части здания трехугольная и ничем не украшена, вроме окон, в которых висят небольшие колокола. Внутри три ряда толстых пилястров разделяют собор на четыре предела; главный алтарь стоит на месте столь чтимого язычниками, неугасавшего огна, кроме того много алтарей в глубине пределов и около пилястров, они украшены множеством незамечательных, впрочем, орнаментов; отдельныя, окруженные решетками места, что то вроде каплиц , также показались нам не особенно изящными, за то повсюду сверкают блеском дорогих металлов канделябры и разные светильники, стоящие и висящие; некоторые образа богато украшены и сакристия довольно пространная. Надгробных памятников нет.
«Сумрак, господствующий в этой святыне, произвел на нас какое то меланхолическое впечатление, чему много содействовал однообразный напев хористов, повторявших псалмы в глубине одного из пределов. Вдруг пение прекратилось и в конце правого предела показалось блистательное освещение; то были свечи, зажженные на алтаре Иоанна Крестителя, около которого столпился народ, прежде, несмотря на свою многочисленность, почти исчезавший в громадном зданин. Скоро услышали мы священника, певшего вечерню, его сменил очень гармонический хор, который в свою очередь был заглушен музыкой, загремевшей на верхней галерее, какую имеет каждый предел со стороны главного входа. Трубы, гобои, бубны, огромные котлы издавали столь могучие звуки, что казались более военною, чем церковною музыкой, но в этих звуках было столько [11] гармонии и музыкальности, они стихали так постепенно и нежно и наконец исчезли в таком прекрасном, мужественном пении: «Gloria Patri et Filio» et caet., что мы были поражены в высшей степени. Кажется, что этот способ отправления богослужения при такой звучной музыке и отличном пении есть самый лучший для народа, который, недавно оставив язычество, требует сильных внешних впечатлений, чтобы вполне проникнуться благоговением к Богу истинному. При произнесении слов: «Gloria Patri», народ падал на землю, что сделали и мы, как бы уверенные в присутствии пресв. Троицы, когда же запели «Magnificat», зазвонили в колокола, висящие в передних окнах собора. Отдельной колокольни нет; есть, правда, пред входом в собор круглая башпя, но колоколов на ней не видно, стоит она без крыши и более походит на оборонительное укрепление, чем на колокольню и окна ее, высокие и узкие, размещены не однообразно и неправильно.
очень рекомендую прочесть тем, кто интересуется историей ВКЛ.
КОНРАД КИБУРГ
ДНЕВНИК ПОСОЛЬСТВА
главного начальника гошпиталей
(Так перевожу я польское «Wielki Szpitalnik» и немецкое «Oberst-Spittler.» )
тевтонского ордена, графа Конрада Кибурга с товарищи (не названы) к великому князю литовскому Витовту,
в 1397 г.
Переведен с оригинала Жеготою О'Нацевичем, магистром философии, бывшим профессором в виленском университете и теперь с польского переведен мною на русский.
«Мы прибыли в Ковно на судах, под парусами, на восьмой день по отьезде из Рагниты. Начальник ковенского замка боярин (В польском переводе pan) Иван Федорович, русин, радушно нас принял и тотчас же выслал гонца к великому князю с извещением о нашем приезде; на третий день он сообщил нам, что скоро приедет придворный чиновник, который будет сопровождать нас до местопребывания монарха.
«Ковно много утратило из своего древнего величия: число домов уменьшилось, многие лежат в развалинах, вся подзамковая часть, столь людная в прежнее время, теперь по большей части занята огородами. Возрождение его нелегко, потому что торговля в настоящее время встречает много затруднений. Здешний замок выстроен в прекрасном вкусе и представляет обширные укрепленные магазины для склада товаров, безопасные от огня, так как они сложены из камня; твердыня эта, сооруженная Гедимином и Ольгердом, так много потеряла в своей силе и крепости, что может дать теперь только весьма слабый отпор [4] неприятелю. Мы не видали ни одной пушки большего калибра, какими славилось прежде Ковно; правда, магазины обширны, хорошо содержатся и, как раcсказывают, наполнены множеством запасов и оружия. Стены, обращенные к Неману, наиболее уцелели, ближайшие же к Вилии, особенно там, где главные ворота, носят на себе следы ужасного опустошения. Пред грудами мусора и обломков вытянут частокол, весьма важный в том отношении, что не может быть разбит ядрами издали, так как мусор и обломки заслоняют его как бы валом и если неприятель дойдет до края этого вала, то подвергнет себя лучному и ружейному огню, а сам не будет в состоянии разить осажденных, укрытых за частоколом. Гарнизон состоит из 4000 литовцев и жмудинов, он занят теперь исправлением укреплений; при нас откапывали какое-то строение, совершенно заваленное мусором и поправляли заднюю стену, но нам этих работ не показывали. Против наших окон (мы жили в подзамковой части) на правом берегу Вилии, расположился лагерь кавалерии, четыре или пять тысяч коней, поражающий необыкновенным разнообразием одежды и вооружения отдельных отрядов; хотя мы присматривались издалека, мы все таки насчитали пять или шесть видов вооружения и одежды; более всего бросалась в глаза тяжелая кавалерия, закованная в железо, на манер польской, но это вооружение, не имея верхней покрышки, какого нибудь плаща, казалось чем то неоконченным и могло навести на мысль, что на лошадях сидят голые люди; другие отряды были в шапках, которые в такой степени портили вид всадника, что нужно удивляться, кому это пришло в голову выдумать такую смешную форму. Легкая кавалерия действительно могла быть названа легкою, потому что всадники не имели другого оружия, кроме простой [5] палки, а кони их были так тощи, что, я думаю, и прусский возок был бы им не под силу, тем не менее они казались довольно бойкими; был еще отряд, составленный из людей пожилых, с длинными бородами, одетых в короткие темносерые плащи, с узкими, остроконечными капюшонами, точно братья минориты, от которых они отличались только разноцветными кафтанами и исподним платьем. Какую цель, какой смысл имела эта одежда? мы никак не могли догадаться. Кавалерии этой производил ученье какой то князь Юрий вероятно с тою целью, чтобы солдаты, разойдясь по домам, были образцем для других, а может быть для того, чтобы показаться перед нами.
«На третий день нашего пребывания в Ковне приехал какой-то придворный и вслед за ним пришли экипажи (pojazdy), верховые лошади и все необходимое для удобного пути, как будто мы ехали за сотни миль. Наш прежний проводник, боярин Миликонт, привел к нам этого чиновника утром, когда мы только что встали и прочли наши молитвы. Название его должности соответствует латинскому pincerna, имя его Оттокар Остыкович, ему около 30 лет и он бегло говорит по немецки. Он произнес приветствие от имени своего государя, наговорил бездну вежливостей и хотел знать, хорошо ли мы были приняты, вступив в пределы литовского государства; тотчас же узнали мы в нем опытного придворного, течение его речи показало нам, что он научился нашему языку в Риге, после мы в этом убедились, как будет видно из дальнейшего рассказа. Прямотою характера и необыкновенною предупредительностью этот почтенный литовец заслужил наше полное уважение; хотя его любознательность превосходила пределы скромности, но прикрытая вежливыми формами, [6] она выражалась так незаметно, мимоходом, что мы постоянно были в опасности проболтаться и потому строго за собою наблюдали. В тот же день боярин Миликонт простился с нами и поплыл на своем судне, Неманом, к Юрбургу. Мы захотели узнать о дне нашего выезда и о месте, где увидим великого князя, наш проводник отдал первое на волю нашу, объявив, что во всякое время, все будет готово для путешествия, относительно же места сообщил, что Вильна , как мы того и желали, будет пределом нашего странствования. Получив такой ответ, мы промедлили в Ковне ровво столько, чтобы успеть уложить наши вещи, подарки и товары, которые везли с нами наши купцы; таким образом на пятнадцатый день, по выезде нашем из Рагниты, выехали мы из Ковна, а на восемнадцатый день т. е. 1397 года, 22-го июня приехали в Вильну, за два часа до заката солнца. У городских ворот нас встретил наместник, Альберт Монивид и маршал Ямонт, окруженные рыцарством и городскими чиновниками. Монахи ордена св. Франциска, минориты, стояли пред воротами своего монастыря и, приветствуя нас, пригласили войти в церковь Девы Марии, так называемую «на песках». Здание это выстроено из камня, но поврежденное пожаром, стоит пока без крыши, только часть его, кое-как покрытая, служит для отправления богослужения. Бедные монахи, которым мы роздали милостыню, рассказывали нам, что великий князь решился на собственный счет восстановить монастырь и церковь и что уже ожидают для этого ремесленников из Луцка. У ворот замка приветствовали нас дворяне великого князя, по обычаю, с хлебом, солью и кубком пива, поднесенными на золотом блюде; тут сошли мы с коней и пешие, в сопровождении значительного числа придворных и рыцарей, пошли в кафедральный собор. [7] Духовенство встретило нас с кадилами и св. водою; после краткой молитвы мы отправились в отведенное нам помещение, которое находилось в том же нижнем или, как обыкновенно его называют, кривом замке. Дом наш деревянный, недавно выстроенный лежит над Вилией и называется посольским двором, но он так хорошо укреплен, что скорее следует назвать его темницею. Там встретили мы всякие удобства и приятное отдохновение после дороги, хотя она вовсе не была утомительна. Приходилось нам быть в послах у многих иностранных государей, но должно признаться, что нигде не находили мы таких удобств, такого радушие и такого порядка во всем, как теперь в Литве. Гостеприимство литовцев тем еще приятнее, что гость у них совершевно свободен и делает, что хочеть, никто без надобности к нему не является, нет излишней, навязчивой предупредительности, а между тем всякое желание охотно и немедленно исполняется. Все данные нам слуги говорили по немецки, так что мы были как дома и в переводчике нашем совсем не нуждались, это было тем более приятно, что он захворал тотчас по прибытии, хотя очень скоро поправился. Служители наши привели к нему лекаря, по виду простого крестьянива, который, осмотрев больного и нечего не спрашивая, не промолвив даже слова, достал из торбы, висевшей у него через плечо, полотняный мешочек с какою то травою, бросил его в горшок с водою, вскипятил и, крепко выжав траву, смешал полученный настой с крепким медом. Больной наш, выпив такого снадобья, на другой же день был здоров и как обыкновенно, ел и пил с аппетитом.
«Приехав в Вильну, мы не застали великого князя, но нам сказали, что он скоро приедет; 23-го пришли [8] наши обозы. В тот же день навестили мы Андрея епископа виленского: это старец прекрасной наружности, бодрый, румянный, высокого роста и полный, говорит бегло по латине и, для иностранца, довольно хорошо по немецки; он принял нас с таким величием, вежливостью и благочестием, что мы думали, что находимся пред лицем самого папы. Он имеет несравненно большее значение, чем епископы наши или германские. Разговор шел исключительно о предметах религиозных; епископ уверял нас, что Литва отличается особенным усердием к христианству и вполне покорна велениям столицы апостольской. Он целый век прожил между литовцами и хорошо знает этот народ, легко поддающийся примерам, подаваемым от верховной власти; откровенно высказал и то, что Литва, оставив язычество, которое было основанием ее народности, находится на пути к изменению своей цивилизации в западноевропейскую, при чем выразил надежду, что этот путь не будет для нее столь тернистым, как для пруссов. Нельзя было сердиться за упрек, выраженный с такою деликатностью; приятный и красноречивый старец очаровал нас своим приемом. Вскоре после нашего прихода раздался в ближайшей комнате серебристый звук колокольчика; епископ встал, что конечно сделали немедленно и мы, низко нам поклонился и просил разделить с ним его убогую трапезу, когда же мы выражали нашу благодарность еще более низким поклоном, послышался второй звонок. При входе в столовую нам подали воду для умовения рук, после чего сам епископ благословил пищу. Мне указал первое место и, когда я отказывался занять его, объяснил, что в моей особе он видит и хочет почтить великого магистра, которого звание в христианской иерархии выше и заслуженнее достоинства епископа и тем более епископа [9] виленского, пастыря столь молодого еще стада. За столом сидели с нами еще три прелата и два брата минорита. Столовая обширна и чисто выбелена, на стенах ее нет других украшений, кроме образа распятого Спасителя на главной стороне, за то стол вовсе не по монашески был уставлен блюдами и украшен: скатерть великолепная, цветная с широкою серебряною бахрамою, сосуды из чистого серебра, так как день был субботний и канун праздника Иоанна Крестителя, то нас угощали только рыбными и мучными блюдами, также овощами и печеньями в меду; все это мы запивали превосходными напитками. Встав из за стола и умыв руки, мы поблагодарили Бога и хозяина и при прощаньи просили позволения осмотреть кафедральный собор; епископ ответил, что собор постоянно отворен для желающих молиться Богу, день и ночь горят в нем неугасаемые огни, а служители алтаря, не преставая, возносят хвалу Всевышнему.
«По прибытии домой, мы должны были сбросить с себя верхнее платье и несколько отдохнуть, потому что день был очень жаркий. Вечером прислан был нам от епископа проводник, старый священник с белыми волосами на голове и бороде, он был членом капитулы, родом немец, кажется из Аугсбурга и назывался Бервальд; с ним отправились мы в собор уже на закате солнца. Здание кафедры поражает своею громадностью, оно представляет продолговатый четыреугольник, выстроенный из кирпича и более похожий на небольшое укрепление, чем на церковь. Оно воздвинуто на месте древнего языческого храма, которого стены остались нетронутыми, за исключением передней, украшенной в современном вкусе; внутренность и число окон, конечно, изменены. Огромная крыша, отвечающая слишком большой ширине здания, опирается на ряде [10] пилястров; по углам ее четыре башенки, по две с каждого бока и еще три другие на ребре крыши, так что одна приходится на вершине лицевой стороны, другая на задней, a третья в самой середине (крыши). Лицевая сторона в верхней части здания трехугольная и ничем не украшена, вроме окон, в которых висят небольшие колокола. Внутри три ряда толстых пилястров разделяют собор на четыре предела; главный алтарь стоит на месте столь чтимого язычниками, неугасавшего огна, кроме того много алтарей в глубине пределов и около пилястров, они украшены множеством незамечательных, впрочем, орнаментов; отдельныя, окруженные решетками места, что то вроде каплиц , также показались нам не особенно изящными, за то повсюду сверкают блеском дорогих металлов канделябры и разные светильники, стоящие и висящие; некоторые образа богато украшены и сакристия довольно пространная. Надгробных памятников нет.
«Сумрак, господствующий в этой святыне, произвел на нас какое то меланхолическое впечатление, чему много содействовал однообразный напев хористов, повторявших псалмы в глубине одного из пределов. Вдруг пение прекратилось и в конце правого предела показалось блистательное освещение; то были свечи, зажженные на алтаре Иоанна Крестителя, около которого столпился народ, прежде, несмотря на свою многочисленность, почти исчезавший в громадном зданин. Скоро услышали мы священника, певшего вечерню, его сменил очень гармонический хор, который в свою очередь был заглушен музыкой, загремевшей на верхней галерее, какую имеет каждый предел со стороны главного входа. Трубы, гобои, бубны, огромные котлы издавали столь могучие звуки, что казались более военною, чем церковною музыкой, но в этих звуках было столько [11] гармонии и музыкальности, они стихали так постепенно и нежно и наконец исчезли в таком прекрасном, мужественном пении: «Gloria Patri et Filio» et caet., что мы были поражены в высшей степени. Кажется, что этот способ отправления богослужения при такой звучной музыке и отличном пении есть самый лучший для народа, который, недавно оставив язычество, требует сильных внешних впечатлений, чтобы вполне проникнуться благоговением к Богу истинному. При произнесении слов: «Gloria Patri», народ падал на землю, что сделали и мы, как бы уверенные в присутствии пресв. Троицы, когда же запели «Magnificat», зазвонили в колокола, висящие в передних окнах собора. Отдельной колокольни нет; есть, правда, пред входом в собор круглая башпя, но колоколов на ней не видно, стоит она без крыши и более походит на оборонительное укрепление, чем на колокольню и окна ее, высокие и узкие, размещены не однообразно и неправильно.