Сто дней после детства. Глава двенадцатая (часть вторая).

[grandbadger]

Кончился пристанционный поселок, и они вышли в чистое поле, но пошли не дорогой, пыльной и скучной, а тропинкой через поле, потом опушкой леса. Они то и дело перекладывали из руки в руку тяжелевший с каждой минутой чайник. В чайнике осязаемо на вес тяжко болталась густая сметана, которую они получили на беленьком молокозаводе, где все было покрыто марлями и марлячками, где присутствие людей выдавали только румяные лица.

Был один из тех поздних летних дней, когда еще тепло, но стоит пробежать легкому ветерку, как холодает. Солнце часто заслоняли облачка, но тут же оно открывалось снова, словно пешеходы перебегали дорогу. По высокой траве бежали резвые тени.


- Отдохнем?

- Отдохнем.

И они валились в траву, лежали в ней, вдыхая ее разнообразный аромат и запахи, будто шорохи резвились около них. Миша пытался поймать какой-то, но тот увертывался, не давался в руки, но не отбегал далеко, снова заигрывал с Мишей, но Миша все равно никогда бы не смог поймать его, потому что не знал по имени ни одного растения или цветка, которому мог принадлежать этот игривый запах. Они лежали, раскинув руки, в высокой траве, выросшей уже второй раз за лето, выдергивали травинки из стебля, в руках у них оставались колоски, и загадывали друг другу: «Петушок или курочка?» и почти всегда выигрывал Панин. Мише тоже очень хотелось угадывать также безошибочно, как Сережа, и он старался запомнить, какие колоски, как сворачиваются, и когда ему казалось, что он уловил закономерность, которая производит петушка или курочку, все вдруг нарушалось. Сережа сбивал его с толку, неожиданно какой-нибудь курочкой на месте петушка, и Миша не знал тогда, что ему думать. А Сережа смеялся и был счастлив. И было приятно смотреть на него и радоваться, как иногда детские забавы радуют людей, и как они дают им то, чего в жизни не много, дают им счастье.

А потом им захотелось пить, и они придумали попить сметаны. Сметана была холодная, но жажды не утоляла. Они не думали совершенно о том, что им нельзя пить эту сметану, потому что она предназначалась для всех, просто им захотелось пить, и они пили, как пьют птицы и звери там, где их настигнет жажда. А потом они лежали, смотрели в небо, на летящие облачка, и сами летели, и большая, статная земля бережно поддерживала их в полете, всегда готовая подставить им, уставшим, свою широкую спину. Они не замечали времени, а может быть его просто не было, может быть сейчас они существовали в этом мире, где оно не действует, где можно не подчиняться его законам, они говорили, они наслаждались жизнью, впитывая ее каждой порой своего тела, и в этот момент они не старели. Но время, конечно, все же было, потому что потом можно было сказать: «в тот момент».

И тут впервые Миша подумал, что он думает не только о себе, что думает он о них вместе. В этом «они» сливались, и, переплетаясь, кружились их мысли, и когда уже нельзя было различить, где чья, когда сердца начинали бить в унисон, и возникало это «они», это неделимое и счастливое понятие. И самое прекрасное было в сегодняшнем дне, что они, в сущности, почти не разговаривая, хорошо понимали друг друга. И словно, услышав о чем думает Миша, Сережа сказал ему: (странными всегда были их разговоры, то перебрасывание ничего не значащими фразами, то серьезные философские разговоры, вспоминая которые потом, Миша удивлялся их значительности, но и в том и в другом случае, это были уже разговоры двух друзей).

- Вот мы живем, радуемся, а все-таки чего-то не хватает в нашей жизни. Все время что-то гнетет нас, пусть мы даже этого не замечаем. Существует между людьми какая-то недоговоренность.

- Пожалуй, верно. Но ведь между нами будто ее нет? - спросил Миша.

- Да, между нами нет, потому что мы поняли друг друга. Вероятно надо сделать так, чтобы между людьми не было непонимания. Непонимание одна из самых страшных вещей. А чтобы понять людей, их надо любить. Если ты их будешь любить, ты поймешь их, а полюбив, они тоже поймут тебя.

- Всех любить? - удивился Миша, не укладывалось это у него в голове, он сам только обратился на этот путь, и делал по нему всего лишь первые шаги. - Да разве это возможно?

- Не знаю. Возможно и нет. Но к этому надо стремиться, тогда только что-нибудь и получится.

- Может быть поэтому ты так долго терпел Сотникова?

- Да.

- Ну и что-нибудь получилось?

Сережа помолчал, перевернулся на живот, оперся на локти. О чем думал, Миша не догадывался. Понять человека, это еще не значит знать его до конца.

- Нет, с Сотниковым ничего не получилось, да только не у меня. У природы, не вышел из него человек. Но все равно ж надо стремиться к тому, чтобы полюбить и понять всех. Всем надо к этому стремиться, а если все будут стремиться, то таких, как Сотников, будет все меньше и меньше.

- Может быть ты прав! - сказал ему Миша и тоже перевернувшись на живот, лег головой на скрещенные у подбородка руки, снова искоса глянул на Сережу и снова не смог понять о чем тот думает.

А Сережа размышлял наедине с самим собой, он думал о том, что каждый человек может решить только сам, он не знал прав ли он, и он искал ответа и не находил, а может быть ответа и не было, может быть противоречие между всечеловеческой любовью и невозможностью этой всеобщей любви и было самой жизнью, самим человеком, в нем, и подходя к этому понятию близко, слегка касаясь его мыслью, он все не мог постигнуть этого закона, потому что противоречие оставалось противоречием, даже будучи законом, который, как ему начинало казаться, движет миром, а человеческий ум его, требовал ясности, а человеческая душа его хотела встать на одну сторону, на сторону любви и добра. А ведь зло оставалось?