Когда "началось"?
В прошлый раз я писал о спаде протестных настроений в обществе. Последние события показывают все более уверенную способность этих настроений к самовозрождению, а это уже качественно новый этап. Спад после выборов был неизбежен - время идет, людей занимают и другие проблемы, активность падает. Но если общее количество людей, готовых участвовать в протесте, снижается, роль и влияние тех, кто остался, только растет. Как до первых выборов сложно было представить митинги на десятки тысяч людей, так до инаугурации было сложно представить беспрерывно действующий неделю лагерь оппозиции в центре Москвы. То есть образовались те постоянные 2%, которые кажутся абсолютным меньшинством, но на самом деле выполняют огромную стратегическую роль.
Сейчас уже можно говорить об истории «протестной зимы», уже практически перетекшей в лето, и выделять определенные этапы ее развития. В связи с этим мне очень интересен вопрос - когда, собственно, это все началось? То есть понятно, что сами открытые протесты начались 5 декабря 2011 года, и стали для многих большой неожиданностью. Но когда стало возможным говорить о действительном росте протестных настроений в обществе, выходящем за рамки всевечных жалоб на жизнь и регулярных и ни на что не влияющих акций маргинальных оппозиционеров?
Тут очень легко впасть в самолюбование и сказать «а вот я еще тогда говорил…» Сразу скажу, что я ничего «тогда» не говорил. Ощущение, что в Москве и других городах возможны заметные акции, у меня появилось не позже ноября прошлого года, незадолго до знаменитого боя Емельяненко с Монсоном (20.11.11), ставшего по сути первым открытым проявлением недовольства народа властью на нынешнем витке ее существования. Однако чувство того, что власть действительно стала сильно раздражать широкие слои общества, появилось, очевидно, раньше, и намного раньше печально известного съезда ЕР, где была объявлена кандидатура Путина (24.09.11).
Я отматываю время назад, чтобы поймать этот момент. Лето, транспортные катастрофы, еще раньше, реформа милиции, еще раньше… И вот я нахожу этот фатальный для репутации власти день. Ровно за 8 месяцев до съезда в Лужниках. 24 января 2011 года. Взрыв в Домодедово, 37 погибших и оторванная голова предполагаемого террориста Магомеда Евлоева на фото Лайфньюс. До этого были теракты на Невском экспрессе и в московском метро, но они, при всем своем ужасном масштабе, к такой реакции не привели. То же можно сказать и о беспорядках с участием болельщиков в декабре - хоть это и было что-то очень новое и непривычное для Москвы, для большинства населения они оказались какой-то внезапно вторгшейся в их повседневность экзотикой.
После взрыва в Домодедово реакция повернулась совершенно в другую сторону. Люди внезапно поняли, что власть не справляется как минимум с защитой собственного населения, то есть с одной из своих главных функций. В метро такие толпы - кто там только может не оказаться. Но вот как позволили пронести взрывчатку в аэропорт? Вообще, теракт в аэропорте для сознания людей болезненней - метро очень обезличенное, а аэропорт товар штучный, почему-то ощущение, что «там мог оказаться я» в его случае сильнее.
Этот теракт стал явным перебором на фоне бравурных отчетов о борьбе с терроризмом, а заодно и транспортного коллапса, случившегося там же немногим ранее. Стало ясно, что не работает система. И как-то сразу встали на место все разрозненные впечатления о современной русской жизни. Цены растут, уровень образования падает, медицина как повезет, милиция берет взятки, суды не работают, бизнес не развивается, дороги плохие, чиновники воруют, по телевизору дрянь, старинные дома сносят. Как будто раньше казалось, что это все само по себе, а тут вдруг стало ясно - просто нет у нас государства, чтобы решать все эти вопросы. Вместо него какое-то недоразумение.
А тут еще назло и арабская весна, начавшаяся самосожжением одного человека в маленьком тунисском городе и не завершившаяся до сих пор. Мубарак подал в остатвку недели через три после взрыва в Домодедово. И вот тогда и начались разговоры - а почему, собственно, у нас не может быть чего-то подобного? Сначала пошутили, потом задумались. Появился тезис, что если повторится предыдущее лето (летом 2010 года Москва и многие города России в течение недель задыхалась от смога из-за лесных пожаров), у власти точно начнутся проблемы. Лето выдалось не таким жарким, так что на этот раз обошлось. Но затонула «Булгария», и люди еще сильнее уверились в том, что государства нет.
Последним шансом обратить процесс вспять было, конечно, не выдвигать Путина в президенты. Но поскольку государства на нужном месте не оказалось, никто там эту ошибку предотвратить не смог. И 24 сентября зачатый за 8 месяцев до этого зародыш протеста появился на свет. Родился он немного недоношенным, но уже через два с половиной месяца жизни окреп и подал голос.
Сейчас уже можно говорить об истории «протестной зимы», уже практически перетекшей в лето, и выделять определенные этапы ее развития. В связи с этим мне очень интересен вопрос - когда, собственно, это все началось? То есть понятно, что сами открытые протесты начались 5 декабря 2011 года, и стали для многих большой неожиданностью. Но когда стало возможным говорить о действительном росте протестных настроений в обществе, выходящем за рамки всевечных жалоб на жизнь и регулярных и ни на что не влияющих акций маргинальных оппозиционеров?
Тут очень легко впасть в самолюбование и сказать «а вот я еще тогда говорил…» Сразу скажу, что я ничего «тогда» не говорил. Ощущение, что в Москве и других городах возможны заметные акции, у меня появилось не позже ноября прошлого года, незадолго до знаменитого боя Емельяненко с Монсоном (20.11.11), ставшего по сути первым открытым проявлением недовольства народа властью на нынешнем витке ее существования. Однако чувство того, что власть действительно стала сильно раздражать широкие слои общества, появилось, очевидно, раньше, и намного раньше печально известного съезда ЕР, где была объявлена кандидатура Путина (24.09.11).
Я отматываю время назад, чтобы поймать этот момент. Лето, транспортные катастрофы, еще раньше, реформа милиции, еще раньше… И вот я нахожу этот фатальный для репутации власти день. Ровно за 8 месяцев до съезда в Лужниках. 24 января 2011 года. Взрыв в Домодедово, 37 погибших и оторванная голова предполагаемого террориста Магомеда Евлоева на фото Лайфньюс. До этого были теракты на Невском экспрессе и в московском метро, но они, при всем своем ужасном масштабе, к такой реакции не привели. То же можно сказать и о беспорядках с участием болельщиков в декабре - хоть это и было что-то очень новое и непривычное для Москвы, для большинства населения они оказались какой-то внезапно вторгшейся в их повседневность экзотикой.
После взрыва в Домодедово реакция повернулась совершенно в другую сторону. Люди внезапно поняли, что власть не справляется как минимум с защитой собственного населения, то есть с одной из своих главных функций. В метро такие толпы - кто там только может не оказаться. Но вот как позволили пронести взрывчатку в аэропорт? Вообще, теракт в аэропорте для сознания людей болезненней - метро очень обезличенное, а аэропорт товар штучный, почему-то ощущение, что «там мог оказаться я» в его случае сильнее.
Этот теракт стал явным перебором на фоне бравурных отчетов о борьбе с терроризмом, а заодно и транспортного коллапса, случившегося там же немногим ранее. Стало ясно, что не работает система. И как-то сразу встали на место все разрозненные впечатления о современной русской жизни. Цены растут, уровень образования падает, медицина как повезет, милиция берет взятки, суды не работают, бизнес не развивается, дороги плохие, чиновники воруют, по телевизору дрянь, старинные дома сносят. Как будто раньше казалось, что это все само по себе, а тут вдруг стало ясно - просто нет у нас государства, чтобы решать все эти вопросы. Вместо него какое-то недоразумение.
А тут еще назло и арабская весна, начавшаяся самосожжением одного человека в маленьком тунисском городе и не завершившаяся до сих пор. Мубарак подал в остатвку недели через три после взрыва в Домодедово. И вот тогда и начались разговоры - а почему, собственно, у нас не может быть чего-то подобного? Сначала пошутили, потом задумались. Появился тезис, что если повторится предыдущее лето (летом 2010 года Москва и многие города России в течение недель задыхалась от смога из-за лесных пожаров), у власти точно начнутся проблемы. Лето выдалось не таким жарким, так что на этот раз обошлось. Но затонула «Булгария», и люди еще сильнее уверились в том, что государства нет.
Последним шансом обратить процесс вспять было, конечно, не выдвигать Путина в президенты. Но поскольку государства на нужном месте не оказалось, никто там эту ошибку предотвратить не смог. И 24 сентября зачатый за 8 месяцев до этого зародыш протеста появился на свет. Родился он немного недоношенным, но уже через два с половиной месяца жизни окреп и подал голос.