Новый Кенжеев
Бахыт Кенжеев поместил здесь свое новое (я так думаю) стихотворение.
А здесь (см. под катом ниже) я его переписал от руки, позволив себе изменить нарезку строф (не претендуя ни на что, чисто для эксперимента).
ПРО АНГЕЛОВ И МОРЕПЛАВАТЕЛЕЙ
Тает, тает поднебесный студень,
златокудрая и хворая вода
так обидно, что живые люди
в судорогах раз и навсегда
но еще не время, час потопа
настоящего покуда не настал,
в сапогах резиновых дотопаю
до лавчонки тонущей, и там
раскошелюсь, паренек веселый,
и назло тебе, дурак Харон,
прикуплю кусочек горгонзолы,
полкило хороших макарон
и винца нехитрого литруху.
Пышет без особенных обид
бледный газ на хлюпающей кухне,
пленная вода кипит, кипит,
будто демон лермонтовский. Вот и
ночь заластится - тепла, влажна,
бестолкова. Все мы идиоты
были, не умели ни хрена,
спали, о высоком рассуждали,
коллекционировали медали,
марки да монетки, а потом
наступал тот самый суп с котом.
Где горбушка от французской булки?
Где сугроб в арбатском переулке?
Где мои родители, дядья,
тетки? Где (вот тут и всхлипну) жизнь моя?
Задает поэт свои вопросы
риторические, а матросы
курят папиросы, водку пьют,
айвазовской буре не дают
спуску. Есть у них подружка Нина,
есть в пайке сухарь и солонина,
есть друзья в тельняшках, есть враги,
сладкий лук, чтоб не было цинги.
Смел моряк, и стоек без иллюзий.
Что ему Харон? Угрюмый лузер,
ну, плывет, простейшему обученный,
ну, скрипит загробною уключиной,
нам-то что? Ленивая, соленая,
расстилается вода крепленая,
рыбке в ней - что ангелу ночному
в невесомости. Да, по дороге к дому.
А здесь (см. под катом ниже) я его переписал от руки, позволив себе изменить нарезку строф (не претендуя ни на что, чисто для эксперимента).
ПРО АНГЕЛОВ И МОРЕПЛАВАТЕЛЕЙ
Тает, тает поднебесный студень,
златокудрая и хворая вода
так обидно, что живые люди
в судорогах раз и навсегда
но еще не время, час потопа
настоящего покуда не настал,
в сапогах резиновых дотопаю
до лавчонки тонущей, и там
раскошелюсь, паренек веселый,
и назло тебе, дурак Харон,
прикуплю кусочек горгонзолы,
полкило хороших макарон
и винца нехитрого литруху.
Пышет без особенных обид
бледный газ на хлюпающей кухне,
пленная вода кипит, кипит,
будто демон лермонтовский. Вот и
ночь заластится - тепла, влажна,
бестолкова. Все мы идиоты
были, не умели ни хрена,
спали, о высоком рассуждали,
коллекционировали медали,
марки да монетки, а потом
наступал тот самый суп с котом.
Где горбушка от французской булки?
Где сугроб в арбатском переулке?
Где мои родители, дядья,
тетки? Где (вот тут и всхлипну) жизнь моя?
Задает поэт свои вопросы
риторические, а матросы
курят папиросы, водку пьют,
айвазовской буре не дают
спуску. Есть у них подружка Нина,
есть в пайке сухарь и солонина,
есть друзья в тельняшках, есть враги,
сладкий лук, чтоб не было цинги.
Смел моряк, и стоек без иллюзий.
Что ему Харон? Угрюмый лузер,
ну, плывет, простейшему обученный,
ну, скрипит загробною уключиной,
нам-то что? Ленивая, соленая,
расстилается вода крепленая,
рыбке в ней - что ангелу ночному
в невесомости. Да, по дороге к дому.