"Выбрать любимый экслибрис - это очень трудно..."
Уважаемые читатели! С сегодняшнего дня в нашем ЖЖ начинает действовать новая рубрика, в которой мы планируем публиковать интервью с самыми опытными и знающими сотрудниками нашей библиотеки. Открывает эту серию интервью с Викторией Владиславовной Кожуховой, которая всю свою жизнь проработала (и продолжает работать) в книгохранении Исторички. Виктория Владиславовна с юных лет интересовалась экслибрисами; она является составителем книги "Экслибрисы и штемпели частных коллекций в фондах Исторической библиотеки". Об этом её труде, как и многом другом, читайте в нашей беседе.
Обложка книги, рассказывающей об экслибрисах, выявленных в фондах ГПИБ, и об их владельцах. Составитель - В.В. Кожухова.
***
- Сегодня мы разговариваем с Викторией Владиславовной Кожуховой, главным библиотекарем книгохранения. Это человек, который хорошо знает весь огромный фонд хранения Исторички. Никто лучше не знает, наверняка.
Первый вопрос у нас такой. Когда вы пришли сюда работать, каким образом и в какой отдел?
Виктория Владиславовна: - Когда я родилась, у меня в три месяца обнаружили туберкулёз. И меня лечили до трёх лет. Поэтому в библиотеке я выбрала отдел книгохранения и проработала там всю жизнь. Меня приглашали в справочное бюро, в научно-методический отдел, но именно из-за того, что я плохо слышу - глаза-то ещё ничего, но вот то, что плохо слышу, - и я осталась в хранении.
Не могу сказать, что в хранении, как говорят, скучно, подбирай-расставляй, туда-сюда. Рядом такое богатство. И меня всегда удивляла не только современная, но и прошлых лет молодёжь, которая рядом с таким богатством изучает косметические журналы. Или там, предположим, «Метро»... Я и сама иной раз «Метро» посмотрю, но я ещё посмотрю и книжечки. Я ещё кому-то посоветую, своим приятельницам, молодым мамам.
Я пришла в 1955 году, сразу после школы. Почему я пришла в библиотеку? Во время учёбы в школе я перенесла две ревматических атаки - первый раз я лежала 8 месяцев, второй раз - три месяца. И у меня был вопрос: либо быть биологом, заниматься цветочками-лепесточками, а это вода, земля - нельзя, либо пойти по тому пути, по которому пошла моя тётушка. Она тоже была библиотекарем, работала в библиотеке Бауманского училища. Мы с мамой подумали, поговорили и решили, что лучше всего пойти в библиотеку. И я пошла сдавать экзамены в библиотечный институт. Тогда это был Левый берег, это была не Москва. Я положенное количество баллов набрала, а когда пришла смотреть списки, то увидела, что моя фамилия забита буквой "Ш". Я, конечно, расплакалась, пришла домой, говорю маме: так и так, что делать? Она говорит: подожди. Отец с нами уже тогда не жил, но мама переступила через свою гордость, обратилась к нему: Владислав, может быть, ты сходишь, узнаешь, почему ее вдруг вышибли? Он был пробивной мужчина, дошёл до декана. Вытащили мое дело, написано было «зачислить» и… перечёркнуто крест-накрест. Почему? Оказалось, что в это время приехали нацмены Севера, которые на Севере какие-то экзамены сдавали, и вот по тем результатам их должны были принять. Мест уже не было, начали смотреть аттестаты, у кого больше троек. А у меня мой крест - математика, физика и химия - потому что я на выпускных экзаменах подсказывала, а подсказывала-то я громко. И мне так сказали: ответила на четыре, ставим тройку за подсказки. Значит, у меня 5 троек, и меня долой. Отец дошёл до декана, декан говорит: ничего не могу сделать. Отец пошёл в Министерство образования. Дошёл до заместителя министра. А заместитель министра ему говорит: ну, на будущий год будет поступать. А отец говорит: вы что, не понимаете, что за год она растеряет все знания и тогда уже точно не пройдёт? И тогда этот замминистра дал распоряжение не только в отношении меня, таких людей было много на нашем курсе, - что мы ходим как бы вольнослушателями до первой сессии, сдаём первую сессию, и если сдаём, нас зачисляют официально. Надо сказать, что у нас многие отсеялись, потому что они не ходили на занятия, но я держалась цепко. Ну, в общем, первую сессию я сдала, и так дальше всё и пошло. В принципе, у меня всё прилично шло, кроме психологии и политэкономии социализма. Политэкономию капитализма я сдала сходу: там чёткие правила, а, простите, политэкономия социализма - это сплошная вода, которую я не умела «лить». А психологию я до сих пор не понимаю. Преподавательница поставила мне двойку, говорит, приходите в следующий раз. Я уже работала в библиотеке, и пришла к Елене Сергеевне. У нас была заведующая Елена Сергеевна Дорогутина. Я её очень боялась. Она была внешне очень суровой, но была очень хороший человек. Очень знающий и очень любящий молодёжь. Я пришла к ней и говорю: «Елена Сергеевна, дайте мне, пожалуйста, два дня за свой счёт, ещё два выходных, я подготовлюсь, пересдам психологию». Она говорит: «Вика, у нас не дают таких отпусков (тогда не давали). Но ты приходишь...» А тогда как, номерки снимали. Вы не знаете этого?
- Нет.
Виктория Владиславовна: - Ааа. Надо было вовремя снять табельный номерок. Если ты вовремя не снял, ты опоздал. И на входе сидит женщина, которая это контролирует. Если что - тебя сразу к директору. И, как говорится, могут и под зад коленом. Это 56-й год. Елена Сергеевна говорит: «Ты снимаешь номерок, приходишь в комнату на третьем этаже, садишься и занимаешься». (В этой комнате был фонд, но в углу стоял стол с лампой). Вот я, значит, позанималась, память у меня была хорошая всегда, даже чисто зрительная была хорошая память. Пришла и сдала. Ответила на два вопроса. Преподавательница мне ещё вопрос задала. У меня так сразу, знаете, страница перед глазами... Она, видимо, знает эти страницы. Она мне говорит: «Так, ну ладно. Ответили вы хорошо, но вы ничего не поняли. Я вам поставлю удовлетворительно». А я говорю: «А мне больше и не надо».
Елена Сергеевна нас всячески продвигала. Я на третьем курсе даже писала курсовую работу по Чертковской коллекции. Сейчас, когда я читаю - у меня дома-то осталась эта копия, - то, извините, это детский лепет. Но это было 55 лет назад! А сейчас, конечно, более серьёзно подошли бы. Но тогда это было событие. Собралась дирекция, собрались заведующие и главные специалисты, и я на этом собрании всё рассказывала. У нас рядом Диафильм был, где сейчас собор Петра и Павла, и Елена Сергеевна договорилась, чтобы мне с Чертковских книг сделали слайды, чтобы можно было показывать. У меня даже дома где-то эти слайды лежат.
- То есть, это в библиотеке всё происходило?
Виктория Владиславовна: - В библиотеке.
- Как доклад?
Виктория Владиславовна: - Да, доклад. Елена Сергеевна старалась каждому молодому специалисту дать тему доклада, чтобы раз в месяц молодёжь узнавала что-то новое. У нас в хранении работала Лариса Простоволосова, которая тоже далала доклады. Потом её перевели в зал истории СССР, а оттуда она, защитив кандидатскую, перешла работать в институт, где стала доцентом. То есть, мы не просто в своём соку варились, мазались, бегали на какие-то танцульки, - нет, она старалась, чтобы мы развивались.
- А по Чертковской коллекции - это была вообще первая работа или кто-то ею уже занимался?
Виктория Владиславовна: - Я как-то таким вопросом тогда не задавалась.
- То есть, источников не было, источниками были книги?
Виктория Владиславовна: - Да. Состав, спрос. Я разговаривала с читателями, они говорили, что только в Чертковской коллекции эту книжку можно найти.
- Тем не менее, комплексный подход - и состав коллекции, и книговедение, и работа с читателями - всё вместе это было?
Виктория Владиславовна: - Да-да-да. А потом, что? Подбирала, расставляла. Меня заинтересовали экслибрисы. Я каждый раз рассматривала эти картинки, если по-простому, думала, что и как. Это было ещё при Александре Александровне Калининой, нашей заведующей. Знаете, я пережила нескольких заведующих. Елена Сергеевна, которая ушла на пенсию. Потом был Арсений Александрович Казаков, вы, наверное, слышали это имя...
- В связи с Хмыровской коллекцией.
Виктория Владиславовна: - Он был очень талантливый человек, но судьба у него была не очень хорошей, потому что во время войны он попал в плен, и после освобождения никто нигде не принимал его на работу. И в нашей библиотеке, кроме Елены Сергеевны, его никто не взял. А у нас он работал. А потом, когда он стал вместо Елены Сергеевны заведующим, через два года он попал в катастрофу. Его сбила машина. В общем, это было очень тяжело. В это время вернулась из заграничной поездки вернулась Александра Александровна Калинина. Её муж был журналист, сроком 5 лет ездил в Югославию. Она такая женщина деловая. Она тоже со школы работала здесь. Она вместе со мной училась в институте, только я была в вечерней группе, она была в утренней.
Она очень болела за свой отдел, за библиотеку! И когда тут было собрание, когда её и Клавдию Павловну Куранцеву пытались всячески охаять, это было ужасно. Её обвиняли в том, что она якобы сгноила фонд. И я считаю, что она ушла раньше времени, в 62 года, из жизни, именно из-за этого, это её очень подкосило. Она тоже очень заботилась не только о наших сотрудниках, но и вообще о сотрудниках библиотеки, и были ежегодно занятия - лекции не лекции, но в общем сообщения о наших фондах... Сейчас этого нет, а раньше было так: вот приходит новый состав - в основном они к осени набирались, - всех новеньких собирают и начинают водить по разным отделам. В каждом рассказывают о работе этого отдела. Приходили они и в наш отдел, я им тоже рассказывала. Мне говорили: «Вика, тебе час», а я не укладывалась, потому что материала было много, хотелось рассказать как можно больше, показать. Я иногда полтора, а то и два часа рассказывала.
- А вот с экслибрисами... вы когда начали это всё записывать?
Виктория Владиславовна: - Должна была быть конференция в Ленинграде, "Судьбы библиотек дореволюционной России в 1920-1930 гг.". Это, по-моему, девяностые годы. Ко мне пришла Нина Михайловна Пашаева и сказала, что мне надо бы выступить. А я как раз рассказывала об экслибрисах, автографы показывала сотрудникам... Я говорю: Нина Михайловна, я как-то... Я вообще не привыкла выступать, понимаете? Вот когда такой тёплый кружок собирается, это одно, а когда где-то там на трибуне, меня трясёт... И я говорю: Нина Михайловна, я как-то не привыкла, не знаю. А она говорит: вы подумайте. Подготовьте материал, а мы сделаем копии. И мне сделали такой роскошный альбом экслибрисов, что хочешь-не хочешь, пришлось выступать.
В это же время мы работали в Историческом музее, в Отделе письменных источников, с Чертковским архивом: работала Ольга Трусевич, я и Петя Рябов, «анархист». Это мы его так называли в шутку. Кстати, Пётр Рябов - тоже доцент института, в библиотеке есть его работы об анархизме…
На конференцию поехали Михаил Дмитриевич и я. И вот там я рассказывала об экслибрисах. Так интересно получилось: я сказала, что у нас есть один экслибрис, он часто повторяется, современный экслибрис, то ли 43-го, то ли 44-го года. Мы знаем, кто его нарисовал. Ну, тема - Ленинград, Адмиралтейская игла, из окна вид: кораблик и фамилия, кому принадлежал - Н.Кровяков. Но мы не знали, кто он такой. Я не нашла никаких сведений, копала-копала... Кончается заседание, все собираются кучками, подходит ко мне очень импозантный мужчина и говорит: «Я вам скажу, кто этот человек. Это бывший директор Военно-морской библиотеки Ленинграда». А я сразу хвать его: «А где мне об этом почитать?» А он говорит: «Придёте к себе в библиотеку и посмотрите». Я вернулась, но единственное, что нашла - несколько указателей на военно-морскую тему, где он был одним из авторов. Больше ничего.
Да, ещё момент. Подошла на конференции ко мне ещё другая женщина, Половникова Инна Алексеевна, и говорит: «А ваша библиотека собирает экслибрисы?» Я говорю: «Вообще у нас в редкой книге есть коллекции и собирают экслибрисы и на книгах, и так». Она говорит: «Я подарю вашей библиотеке экслибрис Ф.Ф. Кудрявцева». Потом я узнала, что она внучатая племянница известного сибирского библиофила и заводчика Геннадия Васильевича Юдина (1840-1912), библиотека которого была продана в США и и сейчас находится в Библиотеке Конгресса.
Вернувшись в Москву, я пошла к Инессе Абрамовне Лев. Она была очень знающая букинистка. То, что у нас много экслибрисов, автографов - это её заслуга, потому что где-то в 60-х годах, когда она пришла, она выискивала это всё в каждом магазине и в библиотеках, с которыми у нас был книгообмен.
- Она в комплектовании работала?
Виктория Владиславовна: - Да, в комплектовании. Итак, я подошла к Инессе Абрамовне: мол, знаете, вот такая ситуация. Сказали, что Кровяков - это бывший директор Военно-морской библиотеки. А никаких материалов нет. Что делать-то? Она подумала и говорит: вы напишите письмо нынешнему директору этой библиотеки. У нас есть адрес, подредактируем и пошлём. Я написала. Она послала. Проходит месяц, другой третий - ответа нет. Через год - приходит письмо.
- Ну... пришло всё-таки.
Виктория Владиславовна: - Пишет заведующий библиографическим отделом Центральной военно-морской библиотеки Эрнст Алексеевич Ильин: «По поручению директора отвечаем на ваш запрос». Оказывается, почему он так долго задержался с ответом: ему надо было получить допуск в Российский государственный архив Военно-Морского Флота Министерства обороны РФ, о чём он мне и сообщил письмом от 10.07.1996 (оно у меня цело). Он мне прямо полностью всю биографию Кровякова и выложил. Даже написал, что в такой-то газете есть заметка о собрании Кровякова. Пошла я в периодику, действительно, газета есть. Таким образом у меня это получилось.
Плоды напряжённого поиска: биография Н.Кровякова и его экслибрисы в сборнике "Экслибрисы и штемпели частных коллекций в фондах Исторической библиотеки".
Теперь насчёт подаренного экслибриса Кудрявцева. Я - к Наташе Сытиной. Она совсем недавно ушла на пенсию. Я ей рассказывала, просто потому что ей это было интересно. Она это усекла, нашла его жену, Галину Георгиевну Вершинину, была у неё в гостях, и та тоже ей подарила экслибрис.
Этот человек, экслибрис которого нам подарили, - это очень интересная личность. Его настоящее имя - Канкрин Алексей Викторович. Он потомок министра финансов Егора Францевича Канкрина. Он учился в Пажеском корпусе. Когда началась революция, его отца арестовали и расстреляли. Мать сказала, что надо бежать. А в это время у него умирает двоюродный брат. И от брата остаются документы на имя Кудрявцева Фёдора Фёдоровича. И он по этим документам прожил всю жизнь, до самой смерти. Был очень талантливый человек. Он окончил два высших учебных заведения; спортсмен, инженер, художник - сам себе экслибрисы рисовал.
- Это он сам себе экслибрис сделал?
Виктория Владиславовна: - Да, это он нарисовал, причём нарисовал часть своего настоящего герба и предметы, которыми он пользуется, например, при скачках (он написал несколько книг о лошадях), при рисовании.
- Мы хотели спросить, когда вы завели картотеку на экслибрисы? Когда стали всё это на карточки заносить?
Виктория Владиславовна: - Я даже не могу точно сказать, когда это началось... Даже не могу сказать, ребята.
- 60-е, 70-е... нет?
Виктория Владиславовна: - Ну что ты! Это гораздо позже. Где-то, наверное, 90-е годы. Просто я интересовалась этим, смотрела, но как картотеку... просто и мысли не было. Потом... Дело в том, что до перестройки, пока не сократилось количество требований, - до перестройки же у нас было как: всё на обслуживание читателя! У нас были вот такие листы, по два листа общего зала. Мы возили тележками - не только утром, - а мы всё время возили тележками книги туда-сюда, подбирали, расставляли, подбирали, расставляли, вот так вот. А потом, людей-то не хватало. Когда я пришла в отдел, у нас было 42 человека. А перед тем, как нас объединили с общим залом, там, по-моему, 12 или 15 было. Понимаете?
У нас, например, была большая переплётная мастерская, группа библиотечных техников (обеспыльщиков книги). Я сама пришла в библиотеку на должность библиотечного техника. У нас было где-то человек 10 переплётчиков. Я помню, на 1-м этаже, был длинный стол. Тамара Ивановна Ларионова, когда была ещё заведующей, садилась самая первая - она такая быстрая была женщина, она задавала темп. У нас в год переплеталось до 10 тысяч книг. Сейчас если 700-800 переплетут, то это вообще уже...
- А как выглядело хранение, когда вы пришли? Как оно было организовано - по -другому?
Виктория Владиславовна: - Сейчас я вам скажу. Раньше были высокие деревянные стеллажи в 13 полок и приставные лестницы. Реконструкция началась в 1957 г., закончилась в 1963 г. Когда комнаты первого, второго и третьего этажей сделали ярусами, на четвёртом и пятом заменили деревянные стеллажи на металлические. До 57-го года у нас сидели женщины, они выверяли топографический каталог в генеральном - выявляли, где единственный экземпляр, а где ещё какие-то экземпляры. И, например, на некоторых старых карточках у нас есть кружочек такой и написано "к". Это значит, консервация. Значит, они выбирали и консервировали. Но консервировали тоже не так, как сейчас, - не штабелями. Где-то комнату начинали перекрывать, а в соседней комнате ставили книги вдоль, по полу, и мы тут ходили, работали. Тут же рабочие мужички варили, всё сверкало, а мы нюхали, смотрели и работали... Но мы ничего не закрывали, у нас такого не было, что читатель не может получить книжку. Сейчас у нас закрыли - и всё. И читатель не получает. Но самое интересное, что мы сейчас с Ленинской библиотекой один период завязали.
С 1957-го по 1963-й делали 1-й, 2-й, 3-й этаж. Четвёртый и пятый решили не перекрывать, потому что побоялись, что здание обрушится. Слишком большая нагрузка. По-моему, в конце 60-х годов какая-то была комиссия, которая приходила, что-то замеряла, делала дырки, ставила маячки: разорвётся-не разорвётся, и тогда уже был разговор о том, что наше здание перегружено чуть ли не на 700-800 килограмм на метр, якобы. Но это я говорю то, что я слышала, а как по документам, я не знаю.
- Ну, тогда мы долго продержались.
Виктория Владиславовна: - Закончили делать яруса и металлические стеллажи в 63-м году. Открытие было очень торжественным. Это Елена Сергеевна ещё была последний год заведующей, она в 63-м году ушла на пенсию. Тамара Ивановна у нас была кулинарка, напекла пирогов, такие блюда с пирогами на ярусе. А Елена Сергеевна в какой-то степени была немножко наивный человек. Она говорит: вот придёт время... Ну, мы, конечно, все в таких чёрных страшных рабочих халатах... Она говорит: вот придёт время, когда мы с вами будем работать в белых халатах. А я прагматик, я говорю: Елена Сергеевна, и вы в это верите? Она: Ну конечно! У нас здесь когда-нибудь будет душ... На полном серьёзе, ребята, она была очень серьёзный человек. Она ведь была 25 лет парторгом. И у неё кабинет был в старом здании на первом этаже, где раньше абонемент был... И вот когда я училась, всё время ходила за книжками в абонемент и сколько ни проходила мимо, дверь у неё всегда была открыта. И я всегда боялась, потому что она внешне была очень суровая. А потом, уже много лет спустя, я как-то задала ей вопрос: «Елена Сергеевна, а почему у вас всегда была дверь открыта? Я мимо вас бегала, я вас всегда ужасно боялась». - «Что ж ты меня так боялась?» - «У вас такой суровый вид был». Мне было 18, но внешне и внутренне я была ещё совсем ребёнком. А она мне и говорит: «Вика, у меня была дверь открыта, чтобы люди, которые хотят, предположим, прийти и чем-то поделиться или спросить совета, не думали: раз дверь закрыта, зайти нельзя. Вот они зайдут, тогда дверь закроют». Понимаете, вот так.
- Какие были читатели тогда?
Виктория Владиславовна: - Ой. Читатели самые разные были.
- Какие запомнились? Самые интересные?
Виктория Владиславовна: - Ну вот мне, например, запомнился такой читатель Кардо-Сысоев, имени-отчества не помню, причём я где-то недавно читала, что «Кардо» - это какая-то дворянская фамилия, древняя. Не помню только, к какому региону относится. Он занимался в зале всеобщей истории. Нас он возил в Бородино. Он такой высокий, худющий. По всем этим кочкам он нас водил, по всем памятникам. А у него была такая тяжёлая сумка через плечо, и я её всё таскала. И он мне говорил: Санчо Панса. А я говорила: я не похожа по фигуре на Санчо Пансу. Я, скорее, Дон Кихот. Я была худенькая и высокая.
Ну, ребята, про комсомольскую жизнь я так вам скажу: вот сейчас молодёжь скучно живёт. Я не знаю, как за пределами библиотеки, а в библиотеке мы всё-таки жили интереснее. У нас были праздничные вечера. Ну, конечно, один женский состав, естественно, договаривались с каким-то мужским учреждением. Например, какое-нибудь училище или техникум, приходили мальчики. У нас была самодеятельность. Сейчас это смешно, а тогда это ценилось. Я помню, как я выходила на сцену и читала стих: «Наш паровоз вперёд летит, в коммуне остановка». С нами занималась женщина из Дома культуры. Мне не нравится, что нынешнюю молодёжь совершенно не учат. А тогда у нас были курсы немецкого, французского, английского языков, свои сотрудники учили библиотековедению и библиографии, была история библиографии, история библиотеки, наши сотрудники учились в вечерних школах, в техникумах, в институтах, им требовалась помощь. Ну, я 18 лет была профоргом, поэтому я тогда всех и всё знала: у кого что болит, к кому обратиться, кого надо по шёрстке, кому надо, извините, по попе, кому - помочь. Например, заболеет человек, у нас скидываются на фрукты-овощи, в больницу идут. А сейчас у нас человек ушёл в декрет, спрашиваю: девочки, как Юля? Родила, не родила? - Не знаем. Вместе работали. Видите? Нет сейчас такого организующего начала. Души нет. Нет профорга, нет комсорга, какого-то организатора.
- Сейчас ещё, наверное, текучка больше.
Виктория Владиславовна: - Нет, у нас тогда тоже была текучка. Нет, это просто ещё зависит от организатора и, скажем так, от заведующего.
- От общей атмосферы.
Виктория Владиславовна: - И от общей атмосферы тоже.
- А у вас есть любимый экслибрис? Самый любимый.
Виктория Владиславовна: - Нет, любимого у меня нет. У меня все любимые. Выбрать любимый экслибрис - это очень трудно, потому что у некоторых владельцев несколько экслибрисов и они все разные, потом, многие старые экслибрисы - гербовые. Извините, я от сохи, мать моя из деревни, а я, сами понимаете... А потом ещё, я хочу сказать, тётушка у меня была в библиотеке - но у меня ведь и мама библиотекарь была. Она у меня выдвиженка. Она в детском доме росла, это называлось школа-колония «Бодрая жизнь», руководили ею супруги С.Т. и В.Н. Шацкие. Школа-колония сейчас звучит как что-то страшное, а на самом деле это был детский дом. Они просто на земле жили, всё производили сами, а что не могли произвести, то покупали. Я на встречи с этими колонистами много лет с мамой ездила. Они каждое лето встречались. Вы знаете, так было интересно смотреть на них. Какой-нибудь толстый лысый дядька - ой, Колька такой-то! Но мама всегда была «Верочка». Почему, не знаю. У неё было прозвище «Литературщица». Мама моя всегда хорошо писала сочинения и однажды, видимо, очень хорошо написала. И её сочинение прочли в классе. Сочинения с собой не уносили, а положили в классе на полочке. На следующий день пришли, сочинения нет. Всё обыскали, сочинения нет. Мама, конечно, расстроилась... А потом, через 50 с лишним лет на встрече колонистов оказалось, что мамина одноклассница взревновала: как это так? у Верки сочинение читали перед всем классом! Она его выкрала, порвала и спустила в туалет. А мама моя после колонии... Были тогда такие комиссии, которые определяли, где человек лучше пригодится. И они написали, что она должна кончить ФЗУ. Она кончила ФЗУ, и её направили на завод «Серп и молот». Она работала машинисткой прокатного стана. Потом она перешла на электрозавод, где, собственно, она с папой и познакомилась. Интересно, как на всю жизнь остаются какие-то профессиональные движения. Она однажды поехала за грибами со своим племянником. А с ним были ребята с «Серпа». Ну, знаете, как ребята в поезде - мат-перемат. Она говорит: ребят, ну вы хоть бы языки попридержали, всё-таки я женщина. Они что-то там Женьке говорят. А он: ребята, а что это вы так? Она на «Серпе» работала. А мама у меня красивая. Они: ну да, как же! Вроде как, врёшь. А мама говорит: да, я работала, машинисткой прокатного стана. И какие-то, видимо, она движения показала, что у них глаза на лоб, да-а, действительно работала! Это сколько лет прошло! Понимаете, это как-то всё вспоминаешь, думаешь: господи боже мой, какая была жизнь! Вот всё говорят: плохо при Советском Союзе. Да, я согласна, что было много плохого. Много людей погибло. И то, что ни моя мама, ни тётушка, ни дядьки не попали под этот молот, хотя отец их был священник... это произошло, потому что в 26-м году он снял с себя сан. У него умерла жена, моя бабушка, у неё был абсцесс лёгких. И он снял сан. Я спрашивала: мама, а почему? Ведь он всё-таки столько лет был диаконом и священником. Дед очень любил мою бабушку, и когда бабушка умерла, он сказал: «Бог не услышал мои молитвы, не оставил мне мою голубку». Он также сказал: «Если внимательно прочитать Библию, то там много нестыковок». Я не знала, что он пишет стихи. Он написал такое проникновенное стихотворение на её смерть! Я это узнала в 2004 году, когда была у своей двоюродной сестры, мы смотрели фотографии, и вдруг я вижу какую-то бумагу, написанную дореволюционным почерком. Я говорю: а это что такое? Она говорит: а это отец Георгий написал стихотворение на смерть бабушки. Жил он в Подмосковье и числился, согласно официальным документам, инструктором по пчеловодству. Что интересно, на задах, где он жил - он снимал комнату, - у него стояли ульи: «Вена», «Париж», «Берлин». Почему так назвал, не знаю. Ну вот поэтому ни мои дядья, ни тётки, ни мама не попали под пресс. У меня есть бумаги, мама писала своей рукой: «С отцом связи не имею», хотя часто его навещала с сёстрами. Дед был очень характерный мужчина. Их село, где он снимал комнату, попало в оккупацию. Пришли немцы. А у хозяйки, у которой он снимал жильё, была очень крепкая изба. И немцы её забрали под штаб, а их всех выгнали. Хорошо, что выгнали его в тулупе и валенках. Он начал права качать. Его избили, а он по шпалам - как он прошёл, я не знаю, через все эти заслоны, - он прошёл и пришёл к дочери, к маминой старшей сестре. Она жила в общежитии, у неё была комната. Как его разрешили там поселить, я не знаю. Мама моя - Орлова и дед - Орлов. У него было много детей. К революции осталось девять человек. Мама была девятнадцатая, а все остальные умерли в младенчестве. И вот что делала революция. Два моих дядьки: один был белый, вернее, не белый, а зелёный - знаете, тамбовское восстание, - а другой был красный, на Алтае. Вот вам пожалуйста. В одной семье два брата. В общем, каждый шёл своей дорогой. А вот их дети, мои двоюродные братья, они были очень талантливыми. Они были все очень способные, они все учились в техникумах, но никто не захотел получать диплома. Они дошли до конца, получили бумажки, что они прослушали - и всё. А прадед, отец моего деда, был деревенский пьяница. Но интересно что: казалось бы, деревенская семья, но я нахожу сведения в книжках о своих Орловых. Книжка вышла о Гжельском храме, а там - мой дед, моя бабушка и моя прабабушка. Звучит... Там есть выписка из каких-то храмовых документов, где написано: диакон Георгий Михайлов Орлов, 32-х лет, поведение отличное. Жена его, Пелагея Алексеевна, тоже 32-х или 33-х лет. А дальше я читаю, на другой странице: Мария Алексеевна, просфорница, 60 с чем-то лет, живёт у своего сына, диакона Георгия Орлова. Я читаю и думаю: как же всё-таки... ничего не пропадает.
В общем, понимаете, ребята, я благодарна судьбе, что я попала в библиотеку, в эту библиотеку; что я попала в отдел хранения к таким людям, как Мария Кирилловна Сибанова, Мария Григорьевна Птичникова, Елена Сергеевна Дорогутина, Арсений Александрович Казаков. Была такая Лидия Робертовна Коржавина. Она работала в реставрации, чистила книжки, но она была очень мудрая женщина и я очень часто с ней советовалась. Ревекка Александровна Лурье. Но особенностью Ревекки Александровны было то, что она не любила учить. Мы были у неё как подсобные работники. Я думала, что я такая одна, а потом я разговаривала с человеком, который до меня с ней работал, как подсобный: «Вика, ты мне не говори, она никогда ничему не учила». То ли у неё не было таких способностей, то ли желания. Но не было такого. А с Александрой Александровной Калининой мы 25 лет жили душа в душу. Хотя если я считала что-то неправильным, я всегда это прямо говорила и доказывала.
Обложка книги, рассказывающей об экслибрисах, выявленных в фондах ГПИБ, и об их владельцах. Составитель - В.В. Кожухова.
***
- Сегодня мы разговариваем с Викторией Владиславовной Кожуховой, главным библиотекарем книгохранения. Это человек, который хорошо знает весь огромный фонд хранения Исторички. Никто лучше не знает, наверняка.
Первый вопрос у нас такой. Когда вы пришли сюда работать, каким образом и в какой отдел?
Виктория Владиславовна: - Когда я родилась, у меня в три месяца обнаружили туберкулёз. И меня лечили до трёх лет. Поэтому в библиотеке я выбрала отдел книгохранения и проработала там всю жизнь. Меня приглашали в справочное бюро, в научно-методический отдел, но именно из-за того, что я плохо слышу - глаза-то ещё ничего, но вот то, что плохо слышу, - и я осталась в хранении.
Не могу сказать, что в хранении, как говорят, скучно, подбирай-расставляй, туда-сюда. Рядом такое богатство. И меня всегда удивляла не только современная, но и прошлых лет молодёжь, которая рядом с таким богатством изучает косметические журналы. Или там, предположим, «Метро»... Я и сама иной раз «Метро» посмотрю, но я ещё посмотрю и книжечки. Я ещё кому-то посоветую, своим приятельницам, молодым мамам.
Я пришла в 1955 году, сразу после школы. Почему я пришла в библиотеку? Во время учёбы в школе я перенесла две ревматических атаки - первый раз я лежала 8 месяцев, второй раз - три месяца. И у меня был вопрос: либо быть биологом, заниматься цветочками-лепесточками, а это вода, земля - нельзя, либо пойти по тому пути, по которому пошла моя тётушка. Она тоже была библиотекарем, работала в библиотеке Бауманского училища. Мы с мамой подумали, поговорили и решили, что лучше всего пойти в библиотеку. И я пошла сдавать экзамены в библиотечный институт. Тогда это был Левый берег, это была не Москва. Я положенное количество баллов набрала, а когда пришла смотреть списки, то увидела, что моя фамилия забита буквой "Ш". Я, конечно, расплакалась, пришла домой, говорю маме: так и так, что делать? Она говорит: подожди. Отец с нами уже тогда не жил, но мама переступила через свою гордость, обратилась к нему: Владислав, может быть, ты сходишь, узнаешь, почему ее вдруг вышибли? Он был пробивной мужчина, дошёл до декана. Вытащили мое дело, написано было «зачислить» и… перечёркнуто крест-накрест. Почему? Оказалось, что в это время приехали нацмены Севера, которые на Севере какие-то экзамены сдавали, и вот по тем результатам их должны были принять. Мест уже не было, начали смотреть аттестаты, у кого больше троек. А у меня мой крест - математика, физика и химия - потому что я на выпускных экзаменах подсказывала, а подсказывала-то я громко. И мне так сказали: ответила на четыре, ставим тройку за подсказки. Значит, у меня 5 троек, и меня долой. Отец дошёл до декана, декан говорит: ничего не могу сделать. Отец пошёл в Министерство образования. Дошёл до заместителя министра. А заместитель министра ему говорит: ну, на будущий год будет поступать. А отец говорит: вы что, не понимаете, что за год она растеряет все знания и тогда уже точно не пройдёт? И тогда этот замминистра дал распоряжение не только в отношении меня, таких людей было много на нашем курсе, - что мы ходим как бы вольнослушателями до первой сессии, сдаём первую сессию, и если сдаём, нас зачисляют официально. Надо сказать, что у нас многие отсеялись, потому что они не ходили на занятия, но я держалась цепко. Ну, в общем, первую сессию я сдала, и так дальше всё и пошло. В принципе, у меня всё прилично шло, кроме психологии и политэкономии социализма. Политэкономию капитализма я сдала сходу: там чёткие правила, а, простите, политэкономия социализма - это сплошная вода, которую я не умела «лить». А психологию я до сих пор не понимаю. Преподавательница поставила мне двойку, говорит, приходите в следующий раз. Я уже работала в библиотеке, и пришла к Елене Сергеевне. У нас была заведующая Елена Сергеевна Дорогутина. Я её очень боялась. Она была внешне очень суровой, но была очень хороший человек. Очень знающий и очень любящий молодёжь. Я пришла к ней и говорю: «Елена Сергеевна, дайте мне, пожалуйста, два дня за свой счёт, ещё два выходных, я подготовлюсь, пересдам психологию». Она говорит: «Вика, у нас не дают таких отпусков (тогда не давали). Но ты приходишь...» А тогда как, номерки снимали. Вы не знаете этого?
- Нет.
Виктория Владиславовна: - Ааа. Надо было вовремя снять табельный номерок. Если ты вовремя не снял, ты опоздал. И на входе сидит женщина, которая это контролирует. Если что - тебя сразу к директору. И, как говорится, могут и под зад коленом. Это 56-й год. Елена Сергеевна говорит: «Ты снимаешь номерок, приходишь в комнату на третьем этаже, садишься и занимаешься». (В этой комнате был фонд, но в углу стоял стол с лампой). Вот я, значит, позанималась, память у меня была хорошая всегда, даже чисто зрительная была хорошая память. Пришла и сдала. Ответила на два вопроса. Преподавательница мне ещё вопрос задала. У меня так сразу, знаете, страница перед глазами... Она, видимо, знает эти страницы. Она мне говорит: «Так, ну ладно. Ответили вы хорошо, но вы ничего не поняли. Я вам поставлю удовлетворительно». А я говорю: «А мне больше и не надо».
Елена Сергеевна нас всячески продвигала. Я на третьем курсе даже писала курсовую работу по Чертковской коллекции. Сейчас, когда я читаю - у меня дома-то осталась эта копия, - то, извините, это детский лепет. Но это было 55 лет назад! А сейчас, конечно, более серьёзно подошли бы. Но тогда это было событие. Собралась дирекция, собрались заведующие и главные специалисты, и я на этом собрании всё рассказывала. У нас рядом Диафильм был, где сейчас собор Петра и Павла, и Елена Сергеевна договорилась, чтобы мне с Чертковских книг сделали слайды, чтобы можно было показывать. У меня даже дома где-то эти слайды лежат.
- То есть, это в библиотеке всё происходило?
Виктория Владиславовна: - В библиотеке.
- Как доклад?
Виктория Владиславовна: - Да, доклад. Елена Сергеевна старалась каждому молодому специалисту дать тему доклада, чтобы раз в месяц молодёжь узнавала что-то новое. У нас в хранении работала Лариса Простоволосова, которая тоже далала доклады. Потом её перевели в зал истории СССР, а оттуда она, защитив кандидатскую, перешла работать в институт, где стала доцентом. То есть, мы не просто в своём соку варились, мазались, бегали на какие-то танцульки, - нет, она старалась, чтобы мы развивались.
- А по Чертковской коллекции - это была вообще первая работа или кто-то ею уже занимался?
Виктория Владиславовна: - Я как-то таким вопросом тогда не задавалась.
- То есть, источников не было, источниками были книги?
Виктория Владиславовна: - Да. Состав, спрос. Я разговаривала с читателями, они говорили, что только в Чертковской коллекции эту книжку можно найти.
- Тем не менее, комплексный подход - и состав коллекции, и книговедение, и работа с читателями - всё вместе это было?
Виктория Владиславовна: - Да-да-да. А потом, что? Подбирала, расставляла. Меня заинтересовали экслибрисы. Я каждый раз рассматривала эти картинки, если по-простому, думала, что и как. Это было ещё при Александре Александровне Калининой, нашей заведующей. Знаете, я пережила нескольких заведующих. Елена Сергеевна, которая ушла на пенсию. Потом был Арсений Александрович Казаков, вы, наверное, слышали это имя...
- В связи с Хмыровской коллекцией.
Виктория Владиславовна: - Он был очень талантливый человек, но судьба у него была не очень хорошей, потому что во время войны он попал в плен, и после освобождения никто нигде не принимал его на работу. И в нашей библиотеке, кроме Елены Сергеевны, его никто не взял. А у нас он работал. А потом, когда он стал вместо Елены Сергеевны заведующим, через два года он попал в катастрофу. Его сбила машина. В общем, это было очень тяжело. В это время вернулась из заграничной поездки вернулась Александра Александровна Калинина. Её муж был журналист, сроком 5 лет ездил в Югославию. Она такая женщина деловая. Она тоже со школы работала здесь. Она вместе со мной училась в институте, только я была в вечерней группе, она была в утренней.
Она очень болела за свой отдел, за библиотеку! И когда тут было собрание, когда её и Клавдию Павловну Куранцеву пытались всячески охаять, это было ужасно. Её обвиняли в том, что она якобы сгноила фонд. И я считаю, что она ушла раньше времени, в 62 года, из жизни, именно из-за этого, это её очень подкосило. Она тоже очень заботилась не только о наших сотрудниках, но и вообще о сотрудниках библиотеки, и были ежегодно занятия - лекции не лекции, но в общем сообщения о наших фондах... Сейчас этого нет, а раньше было так: вот приходит новый состав - в основном они к осени набирались, - всех новеньких собирают и начинают водить по разным отделам. В каждом рассказывают о работе этого отдела. Приходили они и в наш отдел, я им тоже рассказывала. Мне говорили: «Вика, тебе час», а я не укладывалась, потому что материала было много, хотелось рассказать как можно больше, показать. Я иногда полтора, а то и два часа рассказывала.
- А вот с экслибрисами... вы когда начали это всё записывать?
Виктория Владиславовна: - Должна была быть конференция в Ленинграде, "Судьбы библиотек дореволюционной России в 1920-1930 гг.". Это, по-моему, девяностые годы. Ко мне пришла Нина Михайловна Пашаева и сказала, что мне надо бы выступить. А я как раз рассказывала об экслибрисах, автографы показывала сотрудникам... Я говорю: Нина Михайловна, я как-то... Я вообще не привыкла выступать, понимаете? Вот когда такой тёплый кружок собирается, это одно, а когда где-то там на трибуне, меня трясёт... И я говорю: Нина Михайловна, я как-то не привыкла, не знаю. А она говорит: вы подумайте. Подготовьте материал, а мы сделаем копии. И мне сделали такой роскошный альбом экслибрисов, что хочешь-не хочешь, пришлось выступать.
В это же время мы работали в Историческом музее, в Отделе письменных источников, с Чертковским архивом: работала Ольга Трусевич, я и Петя Рябов, «анархист». Это мы его так называли в шутку. Кстати, Пётр Рябов - тоже доцент института, в библиотеке есть его работы об анархизме…
На конференцию поехали Михаил Дмитриевич и я. И вот там я рассказывала об экслибрисах. Так интересно получилось: я сказала, что у нас есть один экслибрис, он часто повторяется, современный экслибрис, то ли 43-го, то ли 44-го года. Мы знаем, кто его нарисовал. Ну, тема - Ленинград, Адмиралтейская игла, из окна вид: кораблик и фамилия, кому принадлежал - Н.Кровяков. Но мы не знали, кто он такой. Я не нашла никаких сведений, копала-копала... Кончается заседание, все собираются кучками, подходит ко мне очень импозантный мужчина и говорит: «Я вам скажу, кто этот человек. Это бывший директор Военно-морской библиотеки Ленинграда». А я сразу хвать его: «А где мне об этом почитать?» А он говорит: «Придёте к себе в библиотеку и посмотрите». Я вернулась, но единственное, что нашла - несколько указателей на военно-морскую тему, где он был одним из авторов. Больше ничего.
Да, ещё момент. Подошла на конференции ко мне ещё другая женщина, Половникова Инна Алексеевна, и говорит: «А ваша библиотека собирает экслибрисы?» Я говорю: «Вообще у нас в редкой книге есть коллекции и собирают экслибрисы и на книгах, и так». Она говорит: «Я подарю вашей библиотеке экслибрис Ф.Ф. Кудрявцева». Потом я узнала, что она внучатая племянница известного сибирского библиофила и заводчика Геннадия Васильевича Юдина (1840-1912), библиотека которого была продана в США и и сейчас находится в Библиотеке Конгресса.
Вернувшись в Москву, я пошла к Инессе Абрамовне Лев. Она была очень знающая букинистка. То, что у нас много экслибрисов, автографов - это её заслуга, потому что где-то в 60-х годах, когда она пришла, она выискивала это всё в каждом магазине и в библиотеках, с которыми у нас был книгообмен.
- Она в комплектовании работала?
Виктория Владиславовна: - Да, в комплектовании. Итак, я подошла к Инессе Абрамовне: мол, знаете, вот такая ситуация. Сказали, что Кровяков - это бывший директор Военно-морской библиотеки. А никаких материалов нет. Что делать-то? Она подумала и говорит: вы напишите письмо нынешнему директору этой библиотеки. У нас есть адрес, подредактируем и пошлём. Я написала. Она послала. Проходит месяц, другой третий - ответа нет. Через год - приходит письмо.
- Ну... пришло всё-таки.
Виктория Владиславовна: - Пишет заведующий библиографическим отделом Центральной военно-морской библиотеки Эрнст Алексеевич Ильин: «По поручению директора отвечаем на ваш запрос». Оказывается, почему он так долго задержался с ответом: ему надо было получить допуск в Российский государственный архив Военно-Морского Флота Министерства обороны РФ, о чём он мне и сообщил письмом от 10.07.1996 (оно у меня цело). Он мне прямо полностью всю биографию Кровякова и выложил. Даже написал, что в такой-то газете есть заметка о собрании Кровякова. Пошла я в периодику, действительно, газета есть. Таким образом у меня это получилось.
Плоды напряжённого поиска: биография Н.Кровякова и его экслибрисы в сборнике "Экслибрисы и штемпели частных коллекций в фондах Исторической библиотеки".
Теперь насчёт подаренного экслибриса Кудрявцева. Я - к Наташе Сытиной. Она совсем недавно ушла на пенсию. Я ей рассказывала, просто потому что ей это было интересно. Она это усекла, нашла его жену, Галину Георгиевну Вершинину, была у неё в гостях, и та тоже ей подарила экслибрис.
Этот человек, экслибрис которого нам подарили, - это очень интересная личность. Его настоящее имя - Канкрин Алексей Викторович. Он потомок министра финансов Егора Францевича Канкрина. Он учился в Пажеском корпусе. Когда началась революция, его отца арестовали и расстреляли. Мать сказала, что надо бежать. А в это время у него умирает двоюродный брат. И от брата остаются документы на имя Кудрявцева Фёдора Фёдоровича. И он по этим документам прожил всю жизнь, до самой смерти. Был очень талантливый человек. Он окончил два высших учебных заведения; спортсмен, инженер, художник - сам себе экслибрисы рисовал.
- Это он сам себе экслибрис сделал?
Виктория Владиславовна: - Да, это он нарисовал, причём нарисовал часть своего настоящего герба и предметы, которыми он пользуется, например, при скачках (он написал несколько книг о лошадях), при рисовании.
- Мы хотели спросить, когда вы завели картотеку на экслибрисы? Когда стали всё это на карточки заносить?
Виктория Владиславовна: - Я даже не могу точно сказать, когда это началось... Даже не могу сказать, ребята.
- 60-е, 70-е... нет?
Виктория Владиславовна: - Ну что ты! Это гораздо позже. Где-то, наверное, 90-е годы. Просто я интересовалась этим, смотрела, но как картотеку... просто и мысли не было. Потом... Дело в том, что до перестройки, пока не сократилось количество требований, - до перестройки же у нас было как: всё на обслуживание читателя! У нас были вот такие листы, по два листа общего зала. Мы возили тележками - не только утром, - а мы всё время возили тележками книги туда-сюда, подбирали, расставляли, подбирали, расставляли, вот так вот. А потом, людей-то не хватало. Когда я пришла в отдел, у нас было 42 человека. А перед тем, как нас объединили с общим залом, там, по-моему, 12 или 15 было. Понимаете?
У нас, например, была большая переплётная мастерская, группа библиотечных техников (обеспыльщиков книги). Я сама пришла в библиотеку на должность библиотечного техника. У нас было где-то человек 10 переплётчиков. Я помню, на 1-м этаже, был длинный стол. Тамара Ивановна Ларионова, когда была ещё заведующей, садилась самая первая - она такая быстрая была женщина, она задавала темп. У нас в год переплеталось до 10 тысяч книг. Сейчас если 700-800 переплетут, то это вообще уже...
- А как выглядело хранение, когда вы пришли? Как оно было организовано - по -другому?
Виктория Владиславовна: - Сейчас я вам скажу. Раньше были высокие деревянные стеллажи в 13 полок и приставные лестницы. Реконструкция началась в 1957 г., закончилась в 1963 г. Когда комнаты первого, второго и третьего этажей сделали ярусами, на четвёртом и пятом заменили деревянные стеллажи на металлические. До 57-го года у нас сидели женщины, они выверяли топографический каталог в генеральном - выявляли, где единственный экземпляр, а где ещё какие-то экземпляры. И, например, на некоторых старых карточках у нас есть кружочек такой и написано "к". Это значит, консервация. Значит, они выбирали и консервировали. Но консервировали тоже не так, как сейчас, - не штабелями. Где-то комнату начинали перекрывать, а в соседней комнате ставили книги вдоль, по полу, и мы тут ходили, работали. Тут же рабочие мужички варили, всё сверкало, а мы нюхали, смотрели и работали... Но мы ничего не закрывали, у нас такого не было, что читатель не может получить книжку. Сейчас у нас закрыли - и всё. И читатель не получает. Но самое интересное, что мы сейчас с Ленинской библиотекой один период завязали.
С 1957-го по 1963-й делали 1-й, 2-й, 3-й этаж. Четвёртый и пятый решили не перекрывать, потому что побоялись, что здание обрушится. Слишком большая нагрузка. По-моему, в конце 60-х годов какая-то была комиссия, которая приходила, что-то замеряла, делала дырки, ставила маячки: разорвётся-не разорвётся, и тогда уже был разговор о том, что наше здание перегружено чуть ли не на 700-800 килограмм на метр, якобы. Но это я говорю то, что я слышала, а как по документам, я не знаю.
- Ну, тогда мы долго продержались.
Виктория Владиславовна: - Закончили делать яруса и металлические стеллажи в 63-м году. Открытие было очень торжественным. Это Елена Сергеевна ещё была последний год заведующей, она в 63-м году ушла на пенсию. Тамара Ивановна у нас была кулинарка, напекла пирогов, такие блюда с пирогами на ярусе. А Елена Сергеевна в какой-то степени была немножко наивный человек. Она говорит: вот придёт время... Ну, мы, конечно, все в таких чёрных страшных рабочих халатах... Она говорит: вот придёт время, когда мы с вами будем работать в белых халатах. А я прагматик, я говорю: Елена Сергеевна, и вы в это верите? Она: Ну конечно! У нас здесь когда-нибудь будет душ... На полном серьёзе, ребята, она была очень серьёзный человек. Она ведь была 25 лет парторгом. И у неё кабинет был в старом здании на первом этаже, где раньше абонемент был... И вот когда я училась, всё время ходила за книжками в абонемент и сколько ни проходила мимо, дверь у неё всегда была открыта. И я всегда боялась, потому что она внешне была очень суровая. А потом, уже много лет спустя, я как-то задала ей вопрос: «Елена Сергеевна, а почему у вас всегда была дверь открыта? Я мимо вас бегала, я вас всегда ужасно боялась». - «Что ж ты меня так боялась?» - «У вас такой суровый вид был». Мне было 18, но внешне и внутренне я была ещё совсем ребёнком. А она мне и говорит: «Вика, у меня была дверь открыта, чтобы люди, которые хотят, предположим, прийти и чем-то поделиться или спросить совета, не думали: раз дверь закрыта, зайти нельзя. Вот они зайдут, тогда дверь закроют». Понимаете, вот так.
- Какие были читатели тогда?
Виктория Владиславовна: - Ой. Читатели самые разные были.
- Какие запомнились? Самые интересные?
Виктория Владиславовна: - Ну вот мне, например, запомнился такой читатель Кардо-Сысоев, имени-отчества не помню, причём я где-то недавно читала, что «Кардо» - это какая-то дворянская фамилия, древняя. Не помню только, к какому региону относится. Он занимался в зале всеобщей истории. Нас он возил в Бородино. Он такой высокий, худющий. По всем этим кочкам он нас водил, по всем памятникам. А у него была такая тяжёлая сумка через плечо, и я её всё таскала. И он мне говорил: Санчо Панса. А я говорила: я не похожа по фигуре на Санчо Пансу. Я, скорее, Дон Кихот. Я была худенькая и высокая.
Ну, ребята, про комсомольскую жизнь я так вам скажу: вот сейчас молодёжь скучно живёт. Я не знаю, как за пределами библиотеки, а в библиотеке мы всё-таки жили интереснее. У нас были праздничные вечера. Ну, конечно, один женский состав, естественно, договаривались с каким-то мужским учреждением. Например, какое-нибудь училище или техникум, приходили мальчики. У нас была самодеятельность. Сейчас это смешно, а тогда это ценилось. Я помню, как я выходила на сцену и читала стих: «Наш паровоз вперёд летит, в коммуне остановка». С нами занималась женщина из Дома культуры. Мне не нравится, что нынешнюю молодёжь совершенно не учат. А тогда у нас были курсы немецкого, французского, английского языков, свои сотрудники учили библиотековедению и библиографии, была история библиографии, история библиотеки, наши сотрудники учились в вечерних школах, в техникумах, в институтах, им требовалась помощь. Ну, я 18 лет была профоргом, поэтому я тогда всех и всё знала: у кого что болит, к кому обратиться, кого надо по шёрстке, кому надо, извините, по попе, кому - помочь. Например, заболеет человек, у нас скидываются на фрукты-овощи, в больницу идут. А сейчас у нас человек ушёл в декрет, спрашиваю: девочки, как Юля? Родила, не родила? - Не знаем. Вместе работали. Видите? Нет сейчас такого организующего начала. Души нет. Нет профорга, нет комсорга, какого-то организатора.
- Сейчас ещё, наверное, текучка больше.
Виктория Владиславовна: - Нет, у нас тогда тоже была текучка. Нет, это просто ещё зависит от организатора и, скажем так, от заведующего.
- От общей атмосферы.
Виктория Владиславовна: - И от общей атмосферы тоже.
- А у вас есть любимый экслибрис? Самый любимый.
Виктория Владиславовна: - Нет, любимого у меня нет. У меня все любимые. Выбрать любимый экслибрис - это очень трудно, потому что у некоторых владельцев несколько экслибрисов и они все разные, потом, многие старые экслибрисы - гербовые. Извините, я от сохи, мать моя из деревни, а я, сами понимаете... А потом ещё, я хочу сказать, тётушка у меня была в библиотеке - но у меня ведь и мама библиотекарь была. Она у меня выдвиженка. Она в детском доме росла, это называлось школа-колония «Бодрая жизнь», руководили ею супруги С.Т. и В.Н. Шацкие. Школа-колония сейчас звучит как что-то страшное, а на самом деле это был детский дом. Они просто на земле жили, всё производили сами, а что не могли произвести, то покупали. Я на встречи с этими колонистами много лет с мамой ездила. Они каждое лето встречались. Вы знаете, так было интересно смотреть на них. Какой-нибудь толстый лысый дядька - ой, Колька такой-то! Но мама всегда была «Верочка». Почему, не знаю. У неё было прозвище «Литературщица». Мама моя всегда хорошо писала сочинения и однажды, видимо, очень хорошо написала. И её сочинение прочли в классе. Сочинения с собой не уносили, а положили в классе на полочке. На следующий день пришли, сочинения нет. Всё обыскали, сочинения нет. Мама, конечно, расстроилась... А потом, через 50 с лишним лет на встрече колонистов оказалось, что мамина одноклассница взревновала: как это так? у Верки сочинение читали перед всем классом! Она его выкрала, порвала и спустила в туалет. А мама моя после колонии... Были тогда такие комиссии, которые определяли, где человек лучше пригодится. И они написали, что она должна кончить ФЗУ. Она кончила ФЗУ, и её направили на завод «Серп и молот». Она работала машинисткой прокатного стана. Потом она перешла на электрозавод, где, собственно, она с папой и познакомилась. Интересно, как на всю жизнь остаются какие-то профессиональные движения. Она однажды поехала за грибами со своим племянником. А с ним были ребята с «Серпа». Ну, знаете, как ребята в поезде - мат-перемат. Она говорит: ребят, ну вы хоть бы языки попридержали, всё-таки я женщина. Они что-то там Женьке говорят. А он: ребята, а что это вы так? Она на «Серпе» работала. А мама у меня красивая. Они: ну да, как же! Вроде как, врёшь. А мама говорит: да, я работала, машинисткой прокатного стана. И какие-то, видимо, она движения показала, что у них глаза на лоб, да-а, действительно работала! Это сколько лет прошло! Понимаете, это как-то всё вспоминаешь, думаешь: господи боже мой, какая была жизнь! Вот всё говорят: плохо при Советском Союзе. Да, я согласна, что было много плохого. Много людей погибло. И то, что ни моя мама, ни тётушка, ни дядьки не попали под этот молот, хотя отец их был священник... это произошло, потому что в 26-м году он снял с себя сан. У него умерла жена, моя бабушка, у неё был абсцесс лёгких. И он снял сан. Я спрашивала: мама, а почему? Ведь он всё-таки столько лет был диаконом и священником. Дед очень любил мою бабушку, и когда бабушка умерла, он сказал: «Бог не услышал мои молитвы, не оставил мне мою голубку». Он также сказал: «Если внимательно прочитать Библию, то там много нестыковок». Я не знала, что он пишет стихи. Он написал такое проникновенное стихотворение на её смерть! Я это узнала в 2004 году, когда была у своей двоюродной сестры, мы смотрели фотографии, и вдруг я вижу какую-то бумагу, написанную дореволюционным почерком. Я говорю: а это что такое? Она говорит: а это отец Георгий написал стихотворение на смерть бабушки. Жил он в Подмосковье и числился, согласно официальным документам, инструктором по пчеловодству. Что интересно, на задах, где он жил - он снимал комнату, - у него стояли ульи: «Вена», «Париж», «Берлин». Почему так назвал, не знаю. Ну вот поэтому ни мои дядья, ни тётки, ни мама не попали под пресс. У меня есть бумаги, мама писала своей рукой: «С отцом связи не имею», хотя часто его навещала с сёстрами. Дед был очень характерный мужчина. Их село, где он снимал комнату, попало в оккупацию. Пришли немцы. А у хозяйки, у которой он снимал жильё, была очень крепкая изба. И немцы её забрали под штаб, а их всех выгнали. Хорошо, что выгнали его в тулупе и валенках. Он начал права качать. Его избили, а он по шпалам - как он прошёл, я не знаю, через все эти заслоны, - он прошёл и пришёл к дочери, к маминой старшей сестре. Она жила в общежитии, у неё была комната. Как его разрешили там поселить, я не знаю. Мама моя - Орлова и дед - Орлов. У него было много детей. К революции осталось девять человек. Мама была девятнадцатая, а все остальные умерли в младенчестве. И вот что делала революция. Два моих дядьки: один был белый, вернее, не белый, а зелёный - знаете, тамбовское восстание, - а другой был красный, на Алтае. Вот вам пожалуйста. В одной семье два брата. В общем, каждый шёл своей дорогой. А вот их дети, мои двоюродные братья, они были очень талантливыми. Они были все очень способные, они все учились в техникумах, но никто не захотел получать диплома. Они дошли до конца, получили бумажки, что они прослушали - и всё. А прадед, отец моего деда, был деревенский пьяница. Но интересно что: казалось бы, деревенская семья, но я нахожу сведения в книжках о своих Орловых. Книжка вышла о Гжельском храме, а там - мой дед, моя бабушка и моя прабабушка. Звучит... Там есть выписка из каких-то храмовых документов, где написано: диакон Георгий Михайлов Орлов, 32-х лет, поведение отличное. Жена его, Пелагея Алексеевна, тоже 32-х или 33-х лет. А дальше я читаю, на другой странице: Мария Алексеевна, просфорница, 60 с чем-то лет, живёт у своего сына, диакона Георгия Орлова. Я читаю и думаю: как же всё-таки... ничего не пропадает.
В общем, понимаете, ребята, я благодарна судьбе, что я попала в библиотеку, в эту библиотеку; что я попала в отдел хранения к таким людям, как Мария Кирилловна Сибанова, Мария Григорьевна Птичникова, Елена Сергеевна Дорогутина, Арсений Александрович Казаков. Была такая Лидия Робертовна Коржавина. Она работала в реставрации, чистила книжки, но она была очень мудрая женщина и я очень часто с ней советовалась. Ревекка Александровна Лурье. Но особенностью Ревекки Александровны было то, что она не любила учить. Мы были у неё как подсобные работники. Я думала, что я такая одна, а потом я разговаривала с человеком, который до меня с ней работал, как подсобный: «Вика, ты мне не говори, она никогда ничему не учила». То ли у неё не было таких способностей, то ли желания. Но не было такого. А с Александрой Александровной Калининой мы 25 лет жили душа в душу. Хотя если я считала что-то неправильным, я всегда это прямо говорила и доказывала.