О пальце (продолжение)
Начало
«Готово», - гордо объявил микрохирург, сделав последний стежок и отступив на шаг, чтобы полюбоваться на сформированную им культю.
«Спасибо», - сказал я и встал. - «Долго вы меня в больнице продержите?»
«Пару-тройку дней».
Ответ меня не обрадовал. Более того, он разонравился мне еще сильнее за следующие пару часов, которые я использовал для изучения окружающей обстановки. Эти пару-тройку дней мне предстояло провести в стационаре пенитенциарного типа. Единственное место, в котором дозволялось курить, располагалось в подвале. Доступ туда, как и на улицу, закрывался непривычно бдительным охранником в 9 часов вечера. Это меня совершенно не устраивало, поскольку я не собирался поступаться своей уютной привычкой курить и после 9. Значит, мне оставалось преступать закон и курить в палате.
По коридорам отделения ходили люди, выглядевшие так, что у каждого хотелось спросить: «Ты за что здесь?» Но я, конечно, сдерживался. Тем более, что между мной и этими людьми явно зрело социальное напряжение - ведь мне, благодаря страховке, полагалась двухместная палата. А поскольку людей с аналогичным статусом в отделении больше не было, то палата автоматически становилась одноместной.
Когда я не без труда открывал скрипучую дверь из благородного темного дерева и выходил в коридор, то ловил на себе такие взгляды, что тут же начинал искренне жалеть об отсутствии в двери замка. И думать, что на ночь стоит забаррикадироваться, воспользовавшись, к примеру, холодильником. В палате, кстати, имелся еще и телевизор. К которому, правда, не прилагалась антенна, так что он по всем каналам транслировал почти одинаковые шипящие полоски. Но в этом хотя бы можно было усмотреть явный символический смысл.
Куда сильнее удручала меня система проведения среди пациентов необходимых им процедур. В первую очередь, уколов в ягодичные мышцы. Пациентам следовало образовать в коридоре живую очередь, заходить по одному, спускать штаны и принимать неизбежное, оставаясь в стоячем положении. Дверь в процедурный кабинет при этом оставалась открытой, невзирая на пол, возраст и, что меня особенно возмутило, социальное положение обслуживаемого пациента.
Взятая с собой в больницу книга «Размышления в красном цвете» не принесла мне утешения: ее автор, Славой Жижек, нигде не упоминал о существовании какой-либо взаимосвязи социалистического мировоззрения со спущенными прилюдно штанами или необходимости этой практики для полной и окончательной победы над капитализмом.
В течение всей ночи представители пролетариата производили всевозможные шумовые эффекты: они играли в карты, звенели бутылками и стаканами, периодически начинали петь под гитару, однообразно матерились и еще более однообразно пытались склонить дежурных медсестер к неуставным отношениям. Но я был рад уже тому, что эти занятия представлялись моим соседям более увлекательными, чем борьба с несправедливым миропорядком, при котором им приходилось обитать в условиях шестиместных палат, в то время как кому-то была выделена отдельная комната, с личным холодильником и телевизором, пусть и без антенны.
На следующий день я дождался появления на рабочем месте главы отделения и предложил ему, как мне казалось, взаимовыгодную сделку.
«Живу я здесь неподалеку», - сказал я ему. - «Личный автотранспорт у меня имеется. С его помощью время пути от моего дома до вашей больницы составляет 15 минут. В связи с чем я предлагаю вам следующее: на ночь, по окончании необходимых процедур, я уеду домой. А завтра обязуюсь приехать к завтраку, в смысле следующей порции внутремышечных инъекций. Вы взамен избавитесь от пациента, который нагло курит у вас по ночам прямо в палате, а также снизите риск возникновения ночных беспорядков, возможно, с применением насилия, каковое, в результате, может привести в увеличению объема работы у ваших микрохирургических специалистов».
«Мы не будем ради вас менять правила», - ответил он мне.
«Я не прошу вас менять правила, они замечательные, учитывая очевидные наклонности вашего контингента. Я предлагаю вам закрыть глаза и пойти на небольшие индивидуальные уступки».
«Нет. На ночь я вас не отпущу. Что-то не нравится - подписывайте отказ от госпитализации и до свидания».
Я пожал плечами, подписал отказ, который пытался напугать меня ответственностью за «все возможные последствия» такого решения, как будто мне не приходилось нести ее все предыдущие годы своей жизни. Уже через час я был дома.
Следующую неделю я вел обычный образ жизни, за тем единственным исключением, что в мой эфемерный распорядок дня добавился один конкретный пункт: перевязка в той самой платной поликлинике, у веселых травматологов.
Они, правда, с каждым днем грустнели: все меньше времени уделяли профессиональным анекдотам на травматологическую тему, все озабоченнее разглядывали новорожденную культю и по истечении недели все-таки сознались: «Не прижилась пересаженная кожа, идет воспалительные процесс, кость торчит наружу, надо удалять ногтевую пластину, мы перенаправляем вас к хирургу, а сами умываем, согласно требованиям гигиены, руки и возвращаемся к своим обычным, менее оригинальным задачам».
Хирург поликлиники отнесся к моему случаю с тем же неподдельным интересом, к которому я уже успел привыкнуть за время общения с предыдущими специалистами. Лично вызвался ампутировать ногтевую пластину и взять на себя наблюдение за торчащей костью - как она? не будет ли гнить или расщепляться на свежем воздухе, каковой процесс может представлять опасность не только для меня самого, но и для окружающих. К примеру, тех, которые носят дорогостоящие итальянские колготки.
Ноготь был ампутирован без наркоза. Из того, что я не почувствовал ровным счетом ничего, следовало, что решение было правильным. Кроме того, я тешил себя мыслью о том, что отныне буду экономить время и силы на маникюрных процедурах. Как показало будущее, я заблуждался.
Спустя несколько дней хирург решил направить меня на рентген - посмотреть, так сказать, в глубинную суть моего настрадавшегося пальца. Рентген был сделан незамедлительно, а результаты готовы через 10 минут. Все это непродолжительное время я развлекал себя в коридоре наблюдением за людьми, входящими в кабинет, который был озаглавлен табличкой «Сбор анализов». Зрелище, на самом деле, было куда более увлекательным, чем я мог предположить заранее.
Эти люди - в большинстве своем, прилично одетые, хорошего достатка и, вероятно, с высшим образованием - подходили к кабинету, стыдливо потупив взор. К груди они бережно прижимали полиэтиленовые пакеты, в которых, как нетрудно было догадаться, и находились заботливо помещенные в специальные контейнеры субстанции для анализа. Тот факт, что ожидающему в коридоре мне так легко было догадаться об истинной подоплеке происходящего, ввергал прилично одетых людей, а особенно женщин, в еще большее смущение. Они избегали смотреть мне в глаза, а выйдя из кабинета, уходили прочь быстрым и нервным шагом, как будто только что сделали очень нехорошее дело.
Наблюдая за ними, я мог бы совершенно не скучая провести намного больше времени, чем жалкие 10 минут, но дверь к хирургу, которая была расположена прямо напротив «Анализов» распахнулась. На пороге стоял хирург. Он был бледен - не той городской бледностью, свойственной каждому московскому жителю, - а бледностью, несомненно вызванной пугающей пропастью, которая разверглась перед обычным смертным, пусть и с хирургическим образованием, заглянувшим с помощью рентгеновского излучения вглубь серьезно поврежденного человеческого тела. В данном случае - моего пальца.
«Заходите», - сказал он дрожащим голосом.
Я зашел и сел.
«Вам надо срочно в больницу. При первой операции вам не удалили отломившийся кусочек кости. Он остался внутри. Идет воспалительный процесс. Нужно срочно ампутировать, как минимум, фалангу».
Я испытал не страх, а что-то вроде досады и утомления человека, демонстрировавшего целых две недели практически безупречную дисциплинированность, пунктуальность и ответственность, тогда как с тем же успехом мог бы получать удовольствие, привычно игнорируя эти три утомительные добродетели.
«А вы не могли бы сами? Ну, тут, по-быстрому?» - спросил я, внутренне уже согласный на любую моментальную операцию, хоть топором, хоть пилой.
«Я бы взялся», - сказал хирург. - «Но на ампутацию нужно часа два времени, а мой график, к сожалению, не позволяет мне уделять столько времени одному пациенту».
Поблагодарив его за теоретическую готовность, я вышел в коридор, из которого, ожидая направления страховой компании в больницу, позвонил Марии Александровне и полунамеками попытался выведать у нее, не согласилась бы она повторить фокус с металлической дверью. Мария Александровна отнеслась к моей рационализаторской идее без всякого энтузиазма, и я был вынужден смириться с мыслью, что избежать очередной госпитализации мне не удастся.
«Готово», - гордо объявил микрохирург, сделав последний стежок и отступив на шаг, чтобы полюбоваться на сформированную им культю.
«Спасибо», - сказал я и встал. - «Долго вы меня в больнице продержите?»
«Пару-тройку дней».
Ответ меня не обрадовал. Более того, он разонравился мне еще сильнее за следующие пару часов, которые я использовал для изучения окружающей обстановки. Эти пару-тройку дней мне предстояло провести в стационаре пенитенциарного типа. Единственное место, в котором дозволялось курить, располагалось в подвале. Доступ туда, как и на улицу, закрывался непривычно бдительным охранником в 9 часов вечера. Это меня совершенно не устраивало, поскольку я не собирался поступаться своей уютной привычкой курить и после 9. Значит, мне оставалось преступать закон и курить в палате.
По коридорам отделения ходили люди, выглядевшие так, что у каждого хотелось спросить: «Ты за что здесь?» Но я, конечно, сдерживался. Тем более, что между мной и этими людьми явно зрело социальное напряжение - ведь мне, благодаря страховке, полагалась двухместная палата. А поскольку людей с аналогичным статусом в отделении больше не было, то палата автоматически становилась одноместной.
Когда я не без труда открывал скрипучую дверь из благородного темного дерева и выходил в коридор, то ловил на себе такие взгляды, что тут же начинал искренне жалеть об отсутствии в двери замка. И думать, что на ночь стоит забаррикадироваться, воспользовавшись, к примеру, холодильником. В палате, кстати, имелся еще и телевизор. К которому, правда, не прилагалась антенна, так что он по всем каналам транслировал почти одинаковые шипящие полоски. Но в этом хотя бы можно было усмотреть явный символический смысл.
Куда сильнее удручала меня система проведения среди пациентов необходимых им процедур. В первую очередь, уколов в ягодичные мышцы. Пациентам следовало образовать в коридоре живую очередь, заходить по одному, спускать штаны и принимать неизбежное, оставаясь в стоячем положении. Дверь в процедурный кабинет при этом оставалась открытой, невзирая на пол, возраст и, что меня особенно возмутило, социальное положение обслуживаемого пациента.
Взятая с собой в больницу книга «Размышления в красном цвете» не принесла мне утешения: ее автор, Славой Жижек, нигде не упоминал о существовании какой-либо взаимосвязи социалистического мировоззрения со спущенными прилюдно штанами или необходимости этой практики для полной и окончательной победы над капитализмом.
В течение всей ночи представители пролетариата производили всевозможные шумовые эффекты: они играли в карты, звенели бутылками и стаканами, периодически начинали петь под гитару, однообразно матерились и еще более однообразно пытались склонить дежурных медсестер к неуставным отношениям. Но я был рад уже тому, что эти занятия представлялись моим соседям более увлекательными, чем борьба с несправедливым миропорядком, при котором им приходилось обитать в условиях шестиместных палат, в то время как кому-то была выделена отдельная комната, с личным холодильником и телевизором, пусть и без антенны.
На следующий день я дождался появления на рабочем месте главы отделения и предложил ему, как мне казалось, взаимовыгодную сделку.
«Живу я здесь неподалеку», - сказал я ему. - «Личный автотранспорт у меня имеется. С его помощью время пути от моего дома до вашей больницы составляет 15 минут. В связи с чем я предлагаю вам следующее: на ночь, по окончании необходимых процедур, я уеду домой. А завтра обязуюсь приехать к завтраку, в смысле следующей порции внутремышечных инъекций. Вы взамен избавитесь от пациента, который нагло курит у вас по ночам прямо в палате, а также снизите риск возникновения ночных беспорядков, возможно, с применением насилия, каковое, в результате, может привести в увеличению объема работы у ваших микрохирургических специалистов».
«Мы не будем ради вас менять правила», - ответил он мне.
«Я не прошу вас менять правила, они замечательные, учитывая очевидные наклонности вашего контингента. Я предлагаю вам закрыть глаза и пойти на небольшие индивидуальные уступки».
«Нет. На ночь я вас не отпущу. Что-то не нравится - подписывайте отказ от госпитализации и до свидания».
Я пожал плечами, подписал отказ, который пытался напугать меня ответственностью за «все возможные последствия» такого решения, как будто мне не приходилось нести ее все предыдущие годы своей жизни. Уже через час я был дома.
Следующую неделю я вел обычный образ жизни, за тем единственным исключением, что в мой эфемерный распорядок дня добавился один конкретный пункт: перевязка в той самой платной поликлинике, у веселых травматологов.
Они, правда, с каждым днем грустнели: все меньше времени уделяли профессиональным анекдотам на травматологическую тему, все озабоченнее разглядывали новорожденную культю и по истечении недели все-таки сознались: «Не прижилась пересаженная кожа, идет воспалительные процесс, кость торчит наружу, надо удалять ногтевую пластину, мы перенаправляем вас к хирургу, а сами умываем, согласно требованиям гигиены, руки и возвращаемся к своим обычным, менее оригинальным задачам».
Хирург поликлиники отнесся к моему случаю с тем же неподдельным интересом, к которому я уже успел привыкнуть за время общения с предыдущими специалистами. Лично вызвался ампутировать ногтевую пластину и взять на себя наблюдение за торчащей костью - как она? не будет ли гнить или расщепляться на свежем воздухе, каковой процесс может представлять опасность не только для меня самого, но и для окружающих. К примеру, тех, которые носят дорогостоящие итальянские колготки.
Ноготь был ампутирован без наркоза. Из того, что я не почувствовал ровным счетом ничего, следовало, что решение было правильным. Кроме того, я тешил себя мыслью о том, что отныне буду экономить время и силы на маникюрных процедурах. Как показало будущее, я заблуждался.
Спустя несколько дней хирург решил направить меня на рентген - посмотреть, так сказать, в глубинную суть моего настрадавшегося пальца. Рентген был сделан незамедлительно, а результаты готовы через 10 минут. Все это непродолжительное время я развлекал себя в коридоре наблюдением за людьми, входящими в кабинет, который был озаглавлен табличкой «Сбор анализов». Зрелище, на самом деле, было куда более увлекательным, чем я мог предположить заранее.
Эти люди - в большинстве своем, прилично одетые, хорошего достатка и, вероятно, с высшим образованием - подходили к кабинету, стыдливо потупив взор. К груди они бережно прижимали полиэтиленовые пакеты, в которых, как нетрудно было догадаться, и находились заботливо помещенные в специальные контейнеры субстанции для анализа. Тот факт, что ожидающему в коридоре мне так легко было догадаться об истинной подоплеке происходящего, ввергал прилично одетых людей, а особенно женщин, в еще большее смущение. Они избегали смотреть мне в глаза, а выйдя из кабинета, уходили прочь быстрым и нервным шагом, как будто только что сделали очень нехорошее дело.
Наблюдая за ними, я мог бы совершенно не скучая провести намного больше времени, чем жалкие 10 минут, но дверь к хирургу, которая была расположена прямо напротив «Анализов» распахнулась. На пороге стоял хирург. Он был бледен - не той городской бледностью, свойственной каждому московскому жителю, - а бледностью, несомненно вызванной пугающей пропастью, которая разверглась перед обычным смертным, пусть и с хирургическим образованием, заглянувшим с помощью рентгеновского излучения вглубь серьезно поврежденного человеческого тела. В данном случае - моего пальца.
«Заходите», - сказал он дрожащим голосом.
Я зашел и сел.
«Вам надо срочно в больницу. При первой операции вам не удалили отломившийся кусочек кости. Он остался внутри. Идет воспалительный процесс. Нужно срочно ампутировать, как минимум, фалангу».
Я испытал не страх, а что-то вроде досады и утомления человека, демонстрировавшего целых две недели практически безупречную дисциплинированность, пунктуальность и ответственность, тогда как с тем же успехом мог бы получать удовольствие, привычно игнорируя эти три утомительные добродетели.
«А вы не могли бы сами? Ну, тут, по-быстрому?» - спросил я, внутренне уже согласный на любую моментальную операцию, хоть топором, хоть пилой.
«Я бы взялся», - сказал хирург. - «Но на ампутацию нужно часа два времени, а мой график, к сожалению, не позволяет мне уделять столько времени одному пациенту».
Поблагодарив его за теоретическую готовность, я вышел в коридор, из которого, ожидая направления страховой компании в больницу, позвонил Марии Александровне и полунамеками попытался выведать у нее, не согласилась бы она повторить фокус с металлической дверью. Мария Александровна отнеслась к моей рационализаторской идее без всякого энтузиазма, и я был вынужден смириться с мыслью, что избежать очередной госпитализации мне не удастся.