Люди каких профессий уехали из России в последнее время
Давеча израильская писательница-эмигрантка отправилась в поездку по Грузии, Армении и Турции, чтобы пообщаться с новой русской эммиграцией. По итогу она выложила сотни коротких заметок об этих мигрантах и мне показалось интересным выбрать из них все те, где упоминаются какие-либо профессии или род занятий.
Вот эта выборка (полная!):
[Spoiler (click to open)]Ереван
1) Знакомые Н., дизайнеры, решили жить вместе и стали искать квартиру на четверых, - соответственно, пятикомнатную. Ничего не искалось, и Н. вызвалась помочь: порылась в объявлениях, поспрашивала знакомых и поняла, что если кто-то тут и может выручить, то это тетя Лида: ей принадлежал крошечный магазинчик под домом у Н. и она знала все обо всех. Естественно, сосед друга племянницы тети Лиды сдавал как раз пятикомнатную квартиру как раз в нужном районе. Н. позвонила соседу друга племянницы, договорилась о смотринах, отвезла ребят машиной в квартиру, сбила цену, перевела им договор - и так далее, и так далее. И все это время ребята держались очень настороженно. Только когда договор был подписан, они выдохнули и признались, что все время ждали от Н. какого-то подвоха и пытались понять, зачем ей все это, для чего она это все делает. Н. очень удивилась и объяснила: она хочет, чтобы хорошие и творческие люди чувствовали, что им рады, чтобы они оставались в городе, жили в Армении, помогали ей становиться лучше… Дизайнеры принялись извиняться и говорить, что - вот, они пережили девяностые, теперь у них флешбеки. «Я про девяностые понимаю, - сказала Н., - а вы про Ереван - нет».
2) Н., известному здешнему кинокритику, в Украине на кинофестивале сказали перед войной: «Вы там все пророссийские». «Кто "вы"?» - спросил Н. - «Лично я?» Разговор скомкался.
3) «Я сначала мучилась виной, - говорит Н., - а потом поняла: я - филолог, моя работа - смягчать нравы и образовывать вокруг себя такую мягкую полынью. И я это делаю - вокруг себя».
4) Сквозная тема в разговорах с теми, кто здесь родился или живет давно: нежелание многих из приехавших узнавать и понимать страну, которая их приняла. «Сколькие из них до этого вообще бывали в Ереване? Все в Тбилиси ездили». Н. говорит, что в чатах иногда спрашивают, нужны ли в Армении юбки в пол, можно ли женщинам ходить в джинсах и не тяжело ли будет жить в мусульманской стране. Энергичная молодая группа новых эмигрантов сюда, в Ереван, решила делать школу для русскоязычных детей, родившихся или давно живущих в Армении. Пришла в родительский чат, рассказала прекрасный curriculum: среди прочего, четыре поездки в Стамбул в год. Так и не поняла, почему никто не проявил энтузиазма. Н. приводит это как пример характерной, по ее мнению, проблемы: похвального желания что-нибудь делать в сочетании с прискорбным нежеланием предварительно что-нибудь узнать.
5) В чате ищут высококвалифицированного личного тренера, который сможет подготовить на соревнования по фитнес-бикини, - не хочется терять квалификацию. Кажется, находят.
6) «Читал тут несколько интервью с представителями как бы творческих профессий, - горько говорит Н. - Того им в Армении не хватает, этого не хватает…Совести им, блядь, не хватает».
7) Активисту Н. надо вернуться на несколько дней в Москву - заболел старший член семьи, нужна помощь. У Н. есть родственник, приближенный к соответственным органам. Н. не может решить: позвонить этому родственнику и узнать, есть ли на него что-нибудь и безопасно ли ему въезжать, или не звонить и не привлекать к себе внимания - даже родственника.
8) Н. всегда работал редактором, сейчас ему к семидесяти. Говорит, что теперь придется бросать занятие всей своей жизни и срочно искать что-то, что будет поддерживать и кормить. Открывать магазин? Работать в магазине?
9) Н., сотрудница московского музея, очень дорогого ее сердцу, в начале войны была в отпуске. Чтобы не сойти с ума, она бесконечно прокручивала в голове один и тот же цикл: как утром приходит к музею, открывает его, входит, отключает сигнализацию и начинает обходить зал за залом, включая свет и осматривая каждый экспонат. Это позволило ей не рехнуться.
10) «Мы публицисты, куча публицистов здесь, и мы постоянно заняты разговорами: что же делать, что же делать? А делать нечего, наделали уже».
11) «В начае войны, - говорит театральный критик Н., - шел большой театральный фестиваль. И вот снимаются спектакли из-за отъездов режиссеров, актеров, постановщиков или из-за того, что сверху приходят приказы: «Этот сделал антивоенное высказывание, тот сделал антивоенное высказывание…» А я сижу в зале и ничего не понимаю: господи, что мы тут делаем? Какой театр? Какой фестиваль?.. Одно хорошо: в темноте очень удобно плакать. А в антракте все мы обнимаемся, как на похоронах, и молчим, потому что - а что нам делать, спектакли обсуждать?..»
12) Студентка крупного кинофакультета Н. уехала из Москвы в Ереван и очень жалеет, что не может продолжать учиться: хороший мастер, хорошие проекты. «Что будет, если вернуться? У меня из общежития забрали за последнюю неделю пять человек, последняя девочка, когда ее положили лицом в пол, закричала им: «Я же вообще ничего не делала!» - «У тебя лицо такое».
13) Сквозная тема разговоров: сейчас кто-нибудь что-нибудь сделает. Сейчас кто-нибудь сделает медиа, в котором мы все будем работать. Сейчас кто-нибудь сделает организацию помощи всем уехавшим. Сейчас кто-нибудь сделает… Сейчас кто-нибудь взрослый что-нибудь сделает.
14) Как еврею и иудаисту, Н. всегда казалось, что идеальный еврей - это галутный еврей-скиталец: он всегда является агентом брожения, он находится на грани культур, он смешивает языки и дискурсы, он не зависит от жесткой культурной политики ни одного государства. «И в результате я - он, и я совершенно не понимаю, как оно будет в реальности».
Тбилиси
1) Отец Н. закончил в соответствующие годы Высшую военную академию в крупном русском городе. Сам Н. живет в Тбилиси уже шесть лет, и шесть лет отец в каждом телефонном разговоре спрашивал: «Не наигрался еще в свою Грузию? Скоро ты, наконец, приедешь Родине помогать?» 25 числа Н. позвонил домой. Отец помолчал и сказал: «Что ли, может, мы с мамой к тебе заглянем…»
2) Н. ищет квартиру и ей отказывают три раза: не хотят сдавать русским (общая, тяжелая, очень больная тема). На четвертый раз хозяйка квартиры вглядывается в ее лицо: «Я вас откуда-то знаю. Вы не из телевизора?» - «Я работала на «Дожде». - «Пришлите ссылку на свой профиль в фейсбуке». Корчась от неловкости, Н. присылает ссылку. Хозяйка сравнивает фотографию с лицом самой Н. и остается довольной. Н. получает квартиру.
3) В чате пишут: «Я как щас модно говорить creative coder - разрабатываю всякие (около)творческие штуки, делаю генеративный арт (в том числе в нфт формате), работаю в music tech стартупе, угораю по модульным синтезаторам и пишу свои.» Человек ищет единомышленников и работу.
4) Н. общалась с только что переехавшими заметными людьми из российской киноиндустрии и удивленно рассказывает: «Они тааааак растеряны. Говорят: оказывается, мы были ширмой для говна, - и такого говна, и сякого говна. А мы думали, что мы часть того хорошего, что все-таки есть в России, и говорили себе: «Вот же, нас понемногу становится больше, - значит, мы победим?..»
5) Дискурс: хардкорных оппозиционеров не пускают на границе, а кого пускают - тем все равно не дадут здесь нормально работать, Грузия побоится портить отношения с Россией.
6) Папа говорил активистке Н.: «Сафронов сел за госизмену и ты сядешь за госизмену». «Я, - говорит Н., - не верила-не верила, а потом как поверила». Уехала.
7) Журналистка Н. в начале войны написала в Комитет солдатских матерей: «Я ищу тех, у кого там сыновья, я очень хочу поговорить». Никто не ответил первый раз, второй. На третий пришла записка: «Вы занимаетесь шпионажем и я сообщу о вас в ФСБ». И действительно, на следующий день Н. позвонил ФСБ-шник, но она уже сидела в самолете.
8) Н. и ее прекрасные коллеги организовали шелтер для новоприбывающих журналистов и активистов: чтобы человек мог прийти в себя, отдышаться и сориентироваться прежде, чем начать искать квартиру, то, се. Маленький домик возле кладбища. Мы идем к ним по снегу, они предупреждают, что во дворе гуляют два соседских мастифа: «Вы не бойтесь, собаки добрые, на людей не бросаются, просто могут укусить».
9) Художница Н. говорит, сидя у меня в гостинице, что от растерянности всего-то и взяла с собой, что одни спортивные штаны, один пиджак, одну кофту - и забыла все кисточки. «А я двадцать три килограмма вещей набрала, - равнодушно откликается ее подруга, - самых лучших, самых качественных, каждую выбирала».
10) Сижу с потрясающими людьми из «Помогаем уезжать», - проекта, который помогает людям в Украине выбираться из зоны боевых действий. Участница проекта Н. вдруг говорит: «Еще два месяца назад сидели мы, значит, в московской кофейне и рассуждали: «Ой, кто же мы такие? Ой, так сложно… Ой, совершенно непонятно…» А сейчас все вопросы отпали, вспоминать смешно».
11) Рассказывают про экологическую активистку Н., которая была убежденной противницей криптовалют, но с началом войны погрузилась в эту тему, чтобы переводить битки Украине.
12) Уехавший два года назад активист Н. говорит, что видел перспективу революции в 2017 году «и имел в ней шкурный интерес: я продюсер, мне люди приносят 80 тысяч рублей и говорят: "У нас средство для защиты кроссовок, сделайте нам проект". Я не для того рос, чтобы за такие деньги работать. А была бы революция - и заказы бы потекли».
13) «Жил в регионе я, - говорит уехавший активист Н. - Начал строить федеральное политическое движение. Потом смотрю - я там самый старший. Федеральное политическое движение, мне 25 - и я самый старший. Я не могу быть самым старшим».
14) Грузинская благотворительница Н. вытащила из России несколько человек как съемочную группу под предлогом того, что они будут снимать о ней фильм.
15) Дискурс: айтишники обосабливаются. Снимают целые дома, селятся там, проводят туда интернет нормальный, устраивают себе там детские сады, - «наймут, - возмущенно говорит моя собеседница, - воспиталок, нянечек, дети у них накормлены, присмотрены, развиты, а им только этого и надо: сидят себе, работу свою ебашат». Собеседница моя возмущена: она считает, что все должны быть как-то (но не знает, как) заодно.
16) Н., журналист «Дождя», объясняет, что если ему грузины плюнут в спину, он не имеет права обижаться: «Они помнят события четырнадцатилетней давности, они не звали меня сюда и на мне не написано, что я против Путина».
17) Н. взбешен тем, что «30,000 лучших либеральных умов России», переехавших, по его оценке, в Тбилиси, до сих пор не выучили, не собираются выучить и не желают выучить хотя бы 10 слов на грузинском, - «и это при том, - говорит Н., - что любое слово на грузинском, сказанное хотя бы продавцу в аптеке, повышает отношение к тебе на 200 баллов». Говорит: «На главной площади города висит табличка с десятью словами на грузинском языке, - пожалуйста, дорогие приезжие, знакомьтесь, учите, - хоть кто-то ее прочитал?» Сам Н. не просто выучил алфавит и берет уроки грузинского, но и останавливает на улицах людей, просит переводить ему рекламы («в них используются самые простые и ходовые слова, - «любовь», там, «семья», «свобода»), таблички, граффити. Говорит, делал это раз сто, - «ни разу не отказали, - только иногда вздыхали, когда я говорил, что из Москвы».
18) Н. работает в волонтерском центре. Переехал 8-го марта специально ради этого: «У нас за помощь Украине пятнашку дают, а тут это дело». Вывез бабушку. «Мы с бабушкой самые нормальные, - ей восемьдесят лет, а мой тридцатичетырехлетний брат из Омска скидывает ей видосы, где какой-то псевдоученый объясняет, что все украинцы генетически предрасположены к психиатрическим заболеваниям». Н. сильно пил и за четыре месяца до войны сам пошел к психиатру и терапевту, - потому что, по собственному выражению, «начал мешать жить другим» и вообще был сильно плох. Сейчас с 8 утра до 9 вечера работает в Центре гуманитарной помощи и говорит, что больше ему ничего не надо - ни терапии, ни таблеток, ни алкоголя. Объясняет, что старается затащить как можно больше новоприехавших в Центр, «потому что иначе они сбиваются в какие-то группки и там пугают друг друга ложной инфой, что грузины нас ненавидят. А с грузинами надо разговаривать и все им объяснять, - что мы не такие, что мы не Путин. Я с каждым долго разговариваю. Тогда можно договориться»
19) В банке Н. и его жену, двух известных активистов, менеджер при открытии счета внезапно спрашивает, как они относятся к Путину. «Ужасно, - говорят они, - мы оппозиция». «Вы можете предъявить уголовные дела?» - внезапно спрашивает менеджер. Растерянные Н. с женой объясняют, что им повезло, они довольно быстро бегают. «Это плохо», - недовольно говорит менеджер, но счета все-таки открывает.
20) В чате спрашивают: «Как думаете, насколько безумна мысль открыть в Тбилиси независимый русский книжный?»
21) У научного журналиста Н. при сборе чемодана вещи получали «индекс концентрации», - он зависел от соотношения между весом, объемом и ценностью предмета. «Чтобы потом, когда не будет работы, денег, вообще ничего - я на этих вещах хорошо жил», - говорит.
22) «Я вам сейчас хорошее скажу, - говорит активистка Н. - Я думаю, что все эти правые ребята сейчас просядут очень сильно. У них будет кризис идеи и они потеряют всех своих избирателей, и начнется настоящее антивоенное движение в России, и это приведет к краху России как империи. Меня это очень радует, и в этом я пытаюсь какое-то утешение находить».
23) Молодая активистка Н. зла на либеральную интеллигенцию старшего поколения: «Они со своим капиталом медийным могли бы поднять антивоенное движение по щелчку пальцев. Они могли помогать нам, они могли с их опытом даже менеджерские задачи на себя взять. Да что менеджерские - а низовые задачи движения почему не взять на себя?» Говорит: «Больше всего на свете боюсь вырасти и стать представителем либ интеллигенции». 29 лет.
24) Издание, которым руководил Н., объявили иноагентом. Мама предложила Н. «получить какое-нибудь образование, наконец», - например, выучиться на программиста. «Почему?» - спросил Н. - «Надо же как-то приспосабливаться!» - «Ваше поколение всю жизнь приспосабливалось, и теперь мы в говне», - сказал Н. раздраженно. Ее это очень ранило, и Н. очень жалеет, что так сказал. «Но это поколение приспосабливалось от самого слома Союза и дальше, и это ведет только к фашизму».
25) Н. вывез в Тбилиси весь коллектив своей компании и сказал, что две недели они могут делать, что им надо, обустраивать свою жизнь: «О работе не парьтесь». Теперь говорит: «Две недели прошли, а они еще в ступоре многие, - а я им не папа».
26) Н. решила устроить в Батуми бизнес-клуб, организовала первую встречу. Собралась небольшая группа людей, поговорили о перспективах, организаторка выложила фото в инстаграм. Через пять минут: «Н., ты с ума сошла, убери немедленно, половина в розыске!!!»
27) Папа Н. живет в Испании и стоит на яростно антипутинских позициях, при этом еще и постоянно ругая дочь: «Тебе должно быть сейчас стыдно за то, что ты русская и говоришь на русском языке!» - «Папа, а как же все наши протесты, и либеральные медиа, и все то, что мы делаем?» - «Опять ты о своей тусовочке». Н. говорит, что очень больно.
Стамбул
1) Коллега Н., - славист, как и сама Н., - много лет живет в Испании. Н. еще была в Москве, когда коллега начала объяснять присутствующим в профессиональном чате, что, по ее мнению, правильная гражданская для россиянина сегодня - это «отползти в сторону и фактически прервать свою научную деятельность». Н. говорит, что, по ее собственному мнению, правильная гражданская позиция для россиянина сегодня, если уж на то пошло, - это немедленно выйти в пикет, только не в Испании, как коллега, а желательно в Москве, и немедленно проследовать в автозак. А то у всех сейчас есть мненьице, как быть хорошим россиянином.
2) Н., декан одного из факультетов в крупном университете, обнаружил, что ученый совет этого самого факультета в лице некоторых товарищей по собственной инициативе написал пространное открытое письмо в поддержку, как они выразились, российской армии, и попросил Н. это письмо подписать. Н. сообщил ученому совету, что подписывать письмо не будет. Некоторые товарищи позвонили и искренне сказали: «Да мы-то знаем, что письмо получилось говно, - но ты, Н., у нас такой умный, - может, ты лучше напишешь его сам, чтобы (далее буквально) "вся пунктуация была на месте?" Потому что в трудный момент нашу армию надо поддержать». «А каким письмом мы поддержим жителей харьковских многоэтажек?» - поинтересовался Н. Некоторые товарищи сказали, что с Н. все ясно, и повесили трубку. Через несколько дней Н. уволился. Сейчас он в Стамбуле.
3) Н., которая сейчас делает здесь лекционный проект, говорит о том, что сохранить нормальную жизнь при всем происходящем и помочь это сделать другим для нее принципиально важно, потому что в ее понимании это - форма сопротивления режиму. «То что, делает российское государство, - и делает успешно, - разрушает эту самую нормальную жизнь. Оно говорит: "Вы будете жить плохо", а мне кажется, что надо назло им взять и начать жить хорошо».
4) Н. и ее коллеги давно уже ведут подкаст про немецкое кино. Недавно в подкасте пришлось сделать перерыв: у одной из девушек родственники в Харькове, и она не могла сосредоточиться на работе. Но потом девушки поняли, что то, что чему учат нас фильмы, о которых у них в подкасте заходит речь, - это то, что проживается в России сейчас, и они решили вернуться к работе: «Нам кажется, - говорит Н., - что мы хоть кому-то, хоть немножко, но помогаем понимать реальность».
5) Н. много лет работала на немецкие гуманитарные организации в Москве. После 2 марта ей точно стало ясно, что надо ехать, и она начала стремительно собираться. Когда вечером к Н. пришли подруги и стали сомневаться в том, что и им необходимо сделать то же самое, Н. сказала с неожиданной для себя уверенностью: «Девочки, собирайтесь и едьте. Сомневаться будем уже там.» Девочки собрались и уехали.
6) Н., политолог и преподаватель, говорит о понятии «вчерашние мозги», - то есть о довоенной оптике, сохранившейся, по его мнению, у очень многих, в том числе - «правильно чувствующих» людей. «Зачастую даже журналисты из запрещенных ныне либеральных изданий говорят с интонациями, манерой, структурой фраз, которые создают впечатление, что они написаны до войны; они говорят правильные вещи, но больше не попадают в аудиторию». По словам Н., это распространяется не только на журналистов, но и на «обычных людей», которые словно бы не переключились на новую реальность, и от этого их слова о происходящем иногда кажутся неуместными, хотя, по сути, ничего неуместного в них нет. Все время внутренне спорю с Н. и не могу доспорить: понимаю, в чем он прав, но не могу справиться с чувством, что поиск каких-то уместных слов в принципе затянется сейчас на годы, если не больше; одинаково неуместны все, и от этого все одинаково уместны, - кроме той самой сути, ничего вроде как не важно.
7) Н., исследователь, специализирующийся на анализе чувства вины, говорит о том, что та самая вина, которой многие из нас сейчас так мучаются, - это отголосок особого рода ощущения привилегии и вина конкретно за него. «Что это за привилегия?» - «Прямо сейчас - привилегия человека, чей экзистенциальный опыт лучше опыта того, кого он считает значимым и кому сочувствует, но кто находится в гораздо худших обстоятельствах. Это очень сродственно вине выжившего. Ты идешь в ресторан в Стамбуле, - и этот опыт несопоставим с опытом прячущегося от бомб в подвале». Думаю о том, что эта вина за «я жив, и жив неплохо, здесь и сейчас» наслаивается у многих из нас на Ту Самую Вину за путинский режим, войну, насилие в России; тяжело.
8) Н., психолог по профессии, объясняет мне, что сейчас очень многим кажется, что они сходят с ума, потому что наша нормальность - это некоторая конструкция, требующая постоянного подтверждения путем соотнесения своего опыта и своего поведения с опытом и поведением окружающих. «А сейчас все демонстрируют очень разные взгляды и очень разное поведение, - уезжают, остаются, требуют убивать всех русских, требуют прекратить войну, требуют молчать, требуют высказывать свою позицию по каждому вопросу, говорят то, говорят это», - и тебе очень сложно понять, с кем тебе соотноситься (целиком - или хотя бы частично), по кому себя сверять, - и как вообще понять, насколько любая твоя позиция нормальна, - и насколько, уж тем более, нормальны позиции других. Сидим и говорим о «нравственном законе внутри нас», - больше, кажется, ничего для сверки и не остается, а с таким ориентиром попробуй, поживи.
9) Н. - драматург и писатель, работающий для детей. «Я поняла, - говорит, - что хочу просто быть детским сказочником, а не рассказывать эзоповым языком страшные истории».
10) Психотерапевт Н. с коллегами создали организацию, помогающую беженцам из Украины: в нее входят профессионалы из Турции, Украины, Англии, Италии, Германии, России, Беларуси, Испании, - и так далее. Многие члены организации рассказывают о том, каким ужасом делятся с ними люди, которым они помогают. «Плохо, что об этом ужасе почти ничего не знают в России, - включая тех, кто понимает, что происходит. Даже те, кто в контексте, часто считают, что подробности ужаса недостойны их внимания или слишком тяжелы, чтобы их вынести. А эти подробности надо знать - и надо вынести».
11) «Ты должен все время напоминать себе, что у тебя есть достижения. - говорит Н. - Ты выжил тут уже три недели, ты выехал, у тебя есть работающая карта, - ты ее сделал, - ты разобрался с криптой, ты продолжаешь работать, ты все время должен себе повторять: я не говно, я не говно, я не говно».
12) Н. в 2011 году училась на пятом курсе политологии в крупном региональном университете. Всем студентам-политологам была спущена инструкция не ходить на митинги. Н. подошла к завкафедрой и сказала: происходят исторические события, - может быть, вы хотя бы поговорите с нами об этом? Ей было сказано, что события становятся историческими в контексте времени, - вот и поговорим о них через 10-12 лет. Несколько дней назад Н. нашла своего бывшего завкафедрой в инстаграме и написала: «Помните такой разговор? Ну что, хотите поговорить сейчас?» Завкафедрой, конечно, не ответил.
13) Н. год работала в Риме. С работой не сложилось, и она уехала в Россию, в региональный центр, - заниматься культурными проектами. Н. очень любит шляпы и в Риме напоследок купила себе замечательную красную «борсалино». Через несколько дней после переезда в Россию Н. испытала сильную потребность сменить эту шляпу на черную, - из желания «немедленно спрятаться». Но сейчас, уезжая, снова взяла в дорогу красную шляпу, - говорит, есть силы и желание ее носить, несмотря на то, что очень страшно и очень тяжело.
14) Н. работает с национальными современными театрами, - то есть с театрами, представляющими разные нации и разные этносы. Рассказывает, что сейчас те, кто знает татарский, часто начинают переходить на него и в постановках, и в быту, - и как на язык протеста, и как на язык, на котором пока что можно говорить, что хочешь, не боясь и не отчитываясь. Ее коллеги часто развлекаются тем, что отвечают на опросы ВЦИОМа на татарском, что доводит ВЦИОМ до белого каления: «Прекратите это! Говорите по-русски!..»
15) «Когда приняли закон о пропаганде, - говорит правозащитница Н., - было понятно, что через некоторое время после принятия таких законов начинают стрелять в людей так или иначе. Все уроки двадцатого века лично мы хорошо изучили, и все, что после таких законов можно сделать, лично мы сделали. Говорят, что тогда сотни тысяч людей должны были выйти на улицы, - ну, мы все же не стая белых лебедей».
16) Сквозная тема в разговорах: перестали быть важны предыдущие рабочие заботы, - выход рецензии, премьера спектакля… У меня самой по поводу последнего написанного мной романа ощущение, что прошло триста лет и все это совершенно неважно, у Н., драматурга, - что вот в Москве выходит ее спектакль, - ну, пусть выходит, потому что это, может быть, важно команде, хотя, может быть, и им сейчас неважно тоже.
17) Активистка Н., занимавшаяся (и продолжающая заниматься) помощью людям в тюрьмах, говорит, что испытывает вину за то, что война не расколола ее жизнь пополам: война для нее - словно бы продолжение той тюремной и пыточной реальности, которую она наблюдала все эти годы. «Было чувство, что мы занимались изнанкой российской жизни, и наша работа была, среди прочего, в том, чтобы рассказывать об этой изнанке людям, которые ее не видят. А теперь у меня просто чувство, что эта изнанка вышла на поверхность, выплеснулась войной в Украину, и ее увидели все». Но для самой Н. ничего особенно не изменилось.
18) Н. была до войны в поездке, организованной МИД одной из западных стран для правозащтников из разных государств. Там все по очереди отвечали на вопрос, чем они гордятся в своей стране. Дошел черед и до Н., она сказала - «людьми, которые оказывают сопротивление режиму».
19) Н. работает психотерапевтом и говорит, что ради возможности поддерживать других ей приходится запрещать себе чувствовать. «Когда найдется какое-то место в мире, которое я смогу назвать домом, мне надо будет взять неделю отпуска и просто плакать.»
20) Н., активистка, говорит, что ни за что не чувствует вину и всю дорогу делала то, что должна. «Вот только есть в России люди, которые занимаются активизмом и сопротивлением. По отношению к ним у меня ощущение, что я их бросила и предала».
Итак, выборка довольно большая и репрезентативная, несколько десятков человек.
Подавляющая часть профессий уехавших - журналисты, публицисты, активисты (сиречь грантоеды), театралы, киношники, психологи, подкастеры и всякие фрилансеры и т.п.
Программисты упоминаются один раз, бизнесмены пару раз, одна спортсменка. Есть немного ученых-гуманитариев.
При этом никаких технологов, врачей, инженеров и т.п. людей которые заняты полезным делом.
То есть на фоне СВО уехали почти исключительно никчемные паразиты.
Вот эта выборка (полная!):
[Spoiler (click to open)]Ереван
1) Знакомые Н., дизайнеры, решили жить вместе и стали искать квартиру на четверых, - соответственно, пятикомнатную. Ничего не искалось, и Н. вызвалась помочь: порылась в объявлениях, поспрашивала знакомых и поняла, что если кто-то тут и может выручить, то это тетя Лида: ей принадлежал крошечный магазинчик под домом у Н. и она знала все обо всех. Естественно, сосед друга племянницы тети Лиды сдавал как раз пятикомнатную квартиру как раз в нужном районе. Н. позвонила соседу друга племянницы, договорилась о смотринах, отвезла ребят машиной в квартиру, сбила цену, перевела им договор - и так далее, и так далее. И все это время ребята держались очень настороженно. Только когда договор был подписан, они выдохнули и признались, что все время ждали от Н. какого-то подвоха и пытались понять, зачем ей все это, для чего она это все делает. Н. очень удивилась и объяснила: она хочет, чтобы хорошие и творческие люди чувствовали, что им рады, чтобы они оставались в городе, жили в Армении, помогали ей становиться лучше… Дизайнеры принялись извиняться и говорить, что - вот, они пережили девяностые, теперь у них флешбеки. «Я про девяностые понимаю, - сказала Н., - а вы про Ереван - нет».
2) Н., известному здешнему кинокритику, в Украине на кинофестивале сказали перед войной: «Вы там все пророссийские». «Кто "вы"?» - спросил Н. - «Лично я?» Разговор скомкался.
3) «Я сначала мучилась виной, - говорит Н., - а потом поняла: я - филолог, моя работа - смягчать нравы и образовывать вокруг себя такую мягкую полынью. И я это делаю - вокруг себя».
4) Сквозная тема в разговорах с теми, кто здесь родился или живет давно: нежелание многих из приехавших узнавать и понимать страну, которая их приняла. «Сколькие из них до этого вообще бывали в Ереване? Все в Тбилиси ездили». Н. говорит, что в чатах иногда спрашивают, нужны ли в Армении юбки в пол, можно ли женщинам ходить в джинсах и не тяжело ли будет жить в мусульманской стране. Энергичная молодая группа новых эмигрантов сюда, в Ереван, решила делать школу для русскоязычных детей, родившихся или давно живущих в Армении. Пришла в родительский чат, рассказала прекрасный curriculum: среди прочего, четыре поездки в Стамбул в год. Так и не поняла, почему никто не проявил энтузиазма. Н. приводит это как пример характерной, по ее мнению, проблемы: похвального желания что-нибудь делать в сочетании с прискорбным нежеланием предварительно что-нибудь узнать.
5) В чате ищут высококвалифицированного личного тренера, который сможет подготовить на соревнования по фитнес-бикини, - не хочется терять квалификацию. Кажется, находят.
6) «Читал тут несколько интервью с представителями как бы творческих профессий, - горько говорит Н. - Того им в Армении не хватает, этого не хватает…Совести им, блядь, не хватает».
7) Активисту Н. надо вернуться на несколько дней в Москву - заболел старший член семьи, нужна помощь. У Н. есть родственник, приближенный к соответственным органам. Н. не может решить: позвонить этому родственнику и узнать, есть ли на него что-нибудь и безопасно ли ему въезжать, или не звонить и не привлекать к себе внимания - даже родственника.
8) Н. всегда работал редактором, сейчас ему к семидесяти. Говорит, что теперь придется бросать занятие всей своей жизни и срочно искать что-то, что будет поддерживать и кормить. Открывать магазин? Работать в магазине?
9) Н., сотрудница московского музея, очень дорогого ее сердцу, в начале войны была в отпуске. Чтобы не сойти с ума, она бесконечно прокручивала в голове один и тот же цикл: как утром приходит к музею, открывает его, входит, отключает сигнализацию и начинает обходить зал за залом, включая свет и осматривая каждый экспонат. Это позволило ей не рехнуться.
10) «Мы публицисты, куча публицистов здесь, и мы постоянно заняты разговорами: что же делать, что же делать? А делать нечего, наделали уже».
11) «В начае войны, - говорит театральный критик Н., - шел большой театральный фестиваль. И вот снимаются спектакли из-за отъездов режиссеров, актеров, постановщиков или из-за того, что сверху приходят приказы: «Этот сделал антивоенное высказывание, тот сделал антивоенное высказывание…» А я сижу в зале и ничего не понимаю: господи, что мы тут делаем? Какой театр? Какой фестиваль?.. Одно хорошо: в темноте очень удобно плакать. А в антракте все мы обнимаемся, как на похоронах, и молчим, потому что - а что нам делать, спектакли обсуждать?..»
12) Студентка крупного кинофакультета Н. уехала из Москвы в Ереван и очень жалеет, что не может продолжать учиться: хороший мастер, хорошие проекты. «Что будет, если вернуться? У меня из общежития забрали за последнюю неделю пять человек, последняя девочка, когда ее положили лицом в пол, закричала им: «Я же вообще ничего не делала!» - «У тебя лицо такое».
13) Сквозная тема разговоров: сейчас кто-нибудь что-нибудь сделает. Сейчас кто-нибудь сделает медиа, в котором мы все будем работать. Сейчас кто-нибудь сделает организацию помощи всем уехавшим. Сейчас кто-нибудь сделает… Сейчас кто-нибудь взрослый что-нибудь сделает.
14) Как еврею и иудаисту, Н. всегда казалось, что идеальный еврей - это галутный еврей-скиталец: он всегда является агентом брожения, он находится на грани культур, он смешивает языки и дискурсы, он не зависит от жесткой культурной политики ни одного государства. «И в результате я - он, и я совершенно не понимаю, как оно будет в реальности».
Тбилиси
1) Отец Н. закончил в соответствующие годы Высшую военную академию в крупном русском городе. Сам Н. живет в Тбилиси уже шесть лет, и шесть лет отец в каждом телефонном разговоре спрашивал: «Не наигрался еще в свою Грузию? Скоро ты, наконец, приедешь Родине помогать?» 25 числа Н. позвонил домой. Отец помолчал и сказал: «Что ли, может, мы с мамой к тебе заглянем…»
2) Н. ищет квартиру и ей отказывают три раза: не хотят сдавать русским (общая, тяжелая, очень больная тема). На четвертый раз хозяйка квартиры вглядывается в ее лицо: «Я вас откуда-то знаю. Вы не из телевизора?» - «Я работала на «Дожде». - «Пришлите ссылку на свой профиль в фейсбуке». Корчась от неловкости, Н. присылает ссылку. Хозяйка сравнивает фотографию с лицом самой Н. и остается довольной. Н. получает квартиру.
3) В чате пишут: «Я как щас модно говорить creative coder - разрабатываю всякие (около)творческие штуки, делаю генеративный арт (в том числе в нфт формате), работаю в music tech стартупе, угораю по модульным синтезаторам и пишу свои.» Человек ищет единомышленников и работу.
4) Н. общалась с только что переехавшими заметными людьми из российской киноиндустрии и удивленно рассказывает: «Они тааааак растеряны. Говорят: оказывается, мы были ширмой для говна, - и такого говна, и сякого говна. А мы думали, что мы часть того хорошего, что все-таки есть в России, и говорили себе: «Вот же, нас понемногу становится больше, - значит, мы победим?..»
5) Дискурс: хардкорных оппозиционеров не пускают на границе, а кого пускают - тем все равно не дадут здесь нормально работать, Грузия побоится портить отношения с Россией.
6) Папа говорил активистке Н.: «Сафронов сел за госизмену и ты сядешь за госизмену». «Я, - говорит Н., - не верила-не верила, а потом как поверила». Уехала.
7) Журналистка Н. в начале войны написала в Комитет солдатских матерей: «Я ищу тех, у кого там сыновья, я очень хочу поговорить». Никто не ответил первый раз, второй. На третий пришла записка: «Вы занимаетесь шпионажем и я сообщу о вас в ФСБ». И действительно, на следующий день Н. позвонил ФСБ-шник, но она уже сидела в самолете.
8) Н. и ее прекрасные коллеги организовали шелтер для новоприбывающих журналистов и активистов: чтобы человек мог прийти в себя, отдышаться и сориентироваться прежде, чем начать искать квартиру, то, се. Маленький домик возле кладбища. Мы идем к ним по снегу, они предупреждают, что во дворе гуляют два соседских мастифа: «Вы не бойтесь, собаки добрые, на людей не бросаются, просто могут укусить».
9) Художница Н. говорит, сидя у меня в гостинице, что от растерянности всего-то и взяла с собой, что одни спортивные штаны, один пиджак, одну кофту - и забыла все кисточки. «А я двадцать три килограмма вещей набрала, - равнодушно откликается ее подруга, - самых лучших, самых качественных, каждую выбирала».
10) Сижу с потрясающими людьми из «Помогаем уезжать», - проекта, который помогает людям в Украине выбираться из зоны боевых действий. Участница проекта Н. вдруг говорит: «Еще два месяца назад сидели мы, значит, в московской кофейне и рассуждали: «Ой, кто же мы такие? Ой, так сложно… Ой, совершенно непонятно…» А сейчас все вопросы отпали, вспоминать смешно».
11) Рассказывают про экологическую активистку Н., которая была убежденной противницей криптовалют, но с началом войны погрузилась в эту тему, чтобы переводить битки Украине.
12) Уехавший два года назад активист Н. говорит, что видел перспективу революции в 2017 году «и имел в ней шкурный интерес: я продюсер, мне люди приносят 80 тысяч рублей и говорят: "У нас средство для защиты кроссовок, сделайте нам проект". Я не для того рос, чтобы за такие деньги работать. А была бы революция - и заказы бы потекли».
13) «Жил в регионе я, - говорит уехавший активист Н. - Начал строить федеральное политическое движение. Потом смотрю - я там самый старший. Федеральное политическое движение, мне 25 - и я самый старший. Я не могу быть самым старшим».
14) Грузинская благотворительница Н. вытащила из России несколько человек как съемочную группу под предлогом того, что они будут снимать о ней фильм.
15) Дискурс: айтишники обосабливаются. Снимают целые дома, селятся там, проводят туда интернет нормальный, устраивают себе там детские сады, - «наймут, - возмущенно говорит моя собеседница, - воспиталок, нянечек, дети у них накормлены, присмотрены, развиты, а им только этого и надо: сидят себе, работу свою ебашат». Собеседница моя возмущена: она считает, что все должны быть как-то (но не знает, как) заодно.
16) Н., журналист «Дождя», объясняет, что если ему грузины плюнут в спину, он не имеет права обижаться: «Они помнят события четырнадцатилетней давности, они не звали меня сюда и на мне не написано, что я против Путина».
17) Н. взбешен тем, что «30,000 лучших либеральных умов России», переехавших, по его оценке, в Тбилиси, до сих пор не выучили, не собираются выучить и не желают выучить хотя бы 10 слов на грузинском, - «и это при том, - говорит Н., - что любое слово на грузинском, сказанное хотя бы продавцу в аптеке, повышает отношение к тебе на 200 баллов». Говорит: «На главной площади города висит табличка с десятью словами на грузинском языке, - пожалуйста, дорогие приезжие, знакомьтесь, учите, - хоть кто-то ее прочитал?» Сам Н. не просто выучил алфавит и берет уроки грузинского, но и останавливает на улицах людей, просит переводить ему рекламы («в них используются самые простые и ходовые слова, - «любовь», там, «семья», «свобода»), таблички, граффити. Говорит, делал это раз сто, - «ни разу не отказали, - только иногда вздыхали, когда я говорил, что из Москвы».
18) Н. работает в волонтерском центре. Переехал 8-го марта специально ради этого: «У нас за помощь Украине пятнашку дают, а тут это дело». Вывез бабушку. «Мы с бабушкой самые нормальные, - ей восемьдесят лет, а мой тридцатичетырехлетний брат из Омска скидывает ей видосы, где какой-то псевдоученый объясняет, что все украинцы генетически предрасположены к психиатрическим заболеваниям». Н. сильно пил и за четыре месяца до войны сам пошел к психиатру и терапевту, - потому что, по собственному выражению, «начал мешать жить другим» и вообще был сильно плох. Сейчас с 8 утра до 9 вечера работает в Центре гуманитарной помощи и говорит, что больше ему ничего не надо - ни терапии, ни таблеток, ни алкоголя. Объясняет, что старается затащить как можно больше новоприехавших в Центр, «потому что иначе они сбиваются в какие-то группки и там пугают друг друга ложной инфой, что грузины нас ненавидят. А с грузинами надо разговаривать и все им объяснять, - что мы не такие, что мы не Путин. Я с каждым долго разговариваю. Тогда можно договориться»
19) В банке Н. и его жену, двух известных активистов, менеджер при открытии счета внезапно спрашивает, как они относятся к Путину. «Ужасно, - говорят они, - мы оппозиция». «Вы можете предъявить уголовные дела?» - внезапно спрашивает менеджер. Растерянные Н. с женой объясняют, что им повезло, они довольно быстро бегают. «Это плохо», - недовольно говорит менеджер, но счета все-таки открывает.
20) В чате спрашивают: «Как думаете, насколько безумна мысль открыть в Тбилиси независимый русский книжный?»
21) У научного журналиста Н. при сборе чемодана вещи получали «индекс концентрации», - он зависел от соотношения между весом, объемом и ценностью предмета. «Чтобы потом, когда не будет работы, денег, вообще ничего - я на этих вещах хорошо жил», - говорит.
22) «Я вам сейчас хорошее скажу, - говорит активистка Н. - Я думаю, что все эти правые ребята сейчас просядут очень сильно. У них будет кризис идеи и они потеряют всех своих избирателей, и начнется настоящее антивоенное движение в России, и это приведет к краху России как империи. Меня это очень радует, и в этом я пытаюсь какое-то утешение находить».
23) Молодая активистка Н. зла на либеральную интеллигенцию старшего поколения: «Они со своим капиталом медийным могли бы поднять антивоенное движение по щелчку пальцев. Они могли помогать нам, они могли с их опытом даже менеджерские задачи на себя взять. Да что менеджерские - а низовые задачи движения почему не взять на себя?» Говорит: «Больше всего на свете боюсь вырасти и стать представителем либ интеллигенции». 29 лет.
24) Издание, которым руководил Н., объявили иноагентом. Мама предложила Н. «получить какое-нибудь образование, наконец», - например, выучиться на программиста. «Почему?» - спросил Н. - «Надо же как-то приспосабливаться!» - «Ваше поколение всю жизнь приспосабливалось, и теперь мы в говне», - сказал Н. раздраженно. Ее это очень ранило, и Н. очень жалеет, что так сказал. «Но это поколение приспосабливалось от самого слома Союза и дальше, и это ведет только к фашизму».
25) Н. вывез в Тбилиси весь коллектив своей компании и сказал, что две недели они могут делать, что им надо, обустраивать свою жизнь: «О работе не парьтесь». Теперь говорит: «Две недели прошли, а они еще в ступоре многие, - а я им не папа».
26) Н. решила устроить в Батуми бизнес-клуб, организовала первую встречу. Собралась небольшая группа людей, поговорили о перспективах, организаторка выложила фото в инстаграм. Через пять минут: «Н., ты с ума сошла, убери немедленно, половина в розыске!!!»
27) Папа Н. живет в Испании и стоит на яростно антипутинских позициях, при этом еще и постоянно ругая дочь: «Тебе должно быть сейчас стыдно за то, что ты русская и говоришь на русском языке!» - «Папа, а как же все наши протесты, и либеральные медиа, и все то, что мы делаем?» - «Опять ты о своей тусовочке». Н. говорит, что очень больно.
Стамбул
1) Коллега Н., - славист, как и сама Н., - много лет живет в Испании. Н. еще была в Москве, когда коллега начала объяснять присутствующим в профессиональном чате, что, по ее мнению, правильная гражданская для россиянина сегодня - это «отползти в сторону и фактически прервать свою научную деятельность». Н. говорит, что, по ее собственному мнению, правильная гражданская позиция для россиянина сегодня, если уж на то пошло, - это немедленно выйти в пикет, только не в Испании, как коллега, а желательно в Москве, и немедленно проследовать в автозак. А то у всех сейчас есть мненьице, как быть хорошим россиянином.
2) Н., декан одного из факультетов в крупном университете, обнаружил, что ученый совет этого самого факультета в лице некоторых товарищей по собственной инициативе написал пространное открытое письмо в поддержку, как они выразились, российской армии, и попросил Н. это письмо подписать. Н. сообщил ученому совету, что подписывать письмо не будет. Некоторые товарищи позвонили и искренне сказали: «Да мы-то знаем, что письмо получилось говно, - но ты, Н., у нас такой умный, - может, ты лучше напишешь его сам, чтобы (далее буквально) "вся пунктуация была на месте?" Потому что в трудный момент нашу армию надо поддержать». «А каким письмом мы поддержим жителей харьковских многоэтажек?» - поинтересовался Н. Некоторые товарищи сказали, что с Н. все ясно, и повесили трубку. Через несколько дней Н. уволился. Сейчас он в Стамбуле.
3) Н., которая сейчас делает здесь лекционный проект, говорит о том, что сохранить нормальную жизнь при всем происходящем и помочь это сделать другим для нее принципиально важно, потому что в ее понимании это - форма сопротивления режиму. «То что, делает российское государство, - и делает успешно, - разрушает эту самую нормальную жизнь. Оно говорит: "Вы будете жить плохо", а мне кажется, что надо назло им взять и начать жить хорошо».
4) Н. и ее коллеги давно уже ведут подкаст про немецкое кино. Недавно в подкасте пришлось сделать перерыв: у одной из девушек родственники в Харькове, и она не могла сосредоточиться на работе. Но потом девушки поняли, что то, что чему учат нас фильмы, о которых у них в подкасте заходит речь, - это то, что проживается в России сейчас, и они решили вернуться к работе: «Нам кажется, - говорит Н., - что мы хоть кому-то, хоть немножко, но помогаем понимать реальность».
5) Н. много лет работала на немецкие гуманитарные организации в Москве. После 2 марта ей точно стало ясно, что надо ехать, и она начала стремительно собираться. Когда вечером к Н. пришли подруги и стали сомневаться в том, что и им необходимо сделать то же самое, Н. сказала с неожиданной для себя уверенностью: «Девочки, собирайтесь и едьте. Сомневаться будем уже там.» Девочки собрались и уехали.
6) Н., политолог и преподаватель, говорит о понятии «вчерашние мозги», - то есть о довоенной оптике, сохранившейся, по его мнению, у очень многих, в том числе - «правильно чувствующих» людей. «Зачастую даже журналисты из запрещенных ныне либеральных изданий говорят с интонациями, манерой, структурой фраз, которые создают впечатление, что они написаны до войны; они говорят правильные вещи, но больше не попадают в аудиторию». По словам Н., это распространяется не только на журналистов, но и на «обычных людей», которые словно бы не переключились на новую реальность, и от этого их слова о происходящем иногда кажутся неуместными, хотя, по сути, ничего неуместного в них нет. Все время внутренне спорю с Н. и не могу доспорить: понимаю, в чем он прав, но не могу справиться с чувством, что поиск каких-то уместных слов в принципе затянется сейчас на годы, если не больше; одинаково неуместны все, и от этого все одинаково уместны, - кроме той самой сути, ничего вроде как не важно.
7) Н., исследователь, специализирующийся на анализе чувства вины, говорит о том, что та самая вина, которой многие из нас сейчас так мучаются, - это отголосок особого рода ощущения привилегии и вина конкретно за него. «Что это за привилегия?» - «Прямо сейчас - привилегия человека, чей экзистенциальный опыт лучше опыта того, кого он считает значимым и кому сочувствует, но кто находится в гораздо худших обстоятельствах. Это очень сродственно вине выжившего. Ты идешь в ресторан в Стамбуле, - и этот опыт несопоставим с опытом прячущегося от бомб в подвале». Думаю о том, что эта вина за «я жив, и жив неплохо, здесь и сейчас» наслаивается у многих из нас на Ту Самую Вину за путинский режим, войну, насилие в России; тяжело.
8) Н., психолог по профессии, объясняет мне, что сейчас очень многим кажется, что они сходят с ума, потому что наша нормальность - это некоторая конструкция, требующая постоянного подтверждения путем соотнесения своего опыта и своего поведения с опытом и поведением окружающих. «А сейчас все демонстрируют очень разные взгляды и очень разное поведение, - уезжают, остаются, требуют убивать всех русских, требуют прекратить войну, требуют молчать, требуют высказывать свою позицию по каждому вопросу, говорят то, говорят это», - и тебе очень сложно понять, с кем тебе соотноситься (целиком - или хотя бы частично), по кому себя сверять, - и как вообще понять, насколько любая твоя позиция нормальна, - и насколько, уж тем более, нормальны позиции других. Сидим и говорим о «нравственном законе внутри нас», - больше, кажется, ничего для сверки и не остается, а с таким ориентиром попробуй, поживи.
9) Н. - драматург и писатель, работающий для детей. «Я поняла, - говорит, - что хочу просто быть детским сказочником, а не рассказывать эзоповым языком страшные истории».
10) Психотерапевт Н. с коллегами создали организацию, помогающую беженцам из Украины: в нее входят профессионалы из Турции, Украины, Англии, Италии, Германии, России, Беларуси, Испании, - и так далее. Многие члены организации рассказывают о том, каким ужасом делятся с ними люди, которым они помогают. «Плохо, что об этом ужасе почти ничего не знают в России, - включая тех, кто понимает, что происходит. Даже те, кто в контексте, часто считают, что подробности ужаса недостойны их внимания или слишком тяжелы, чтобы их вынести. А эти подробности надо знать - и надо вынести».
11) «Ты должен все время напоминать себе, что у тебя есть достижения. - говорит Н. - Ты выжил тут уже три недели, ты выехал, у тебя есть работающая карта, - ты ее сделал, - ты разобрался с криптой, ты продолжаешь работать, ты все время должен себе повторять: я не говно, я не говно, я не говно».
12) Н. в 2011 году училась на пятом курсе политологии в крупном региональном университете. Всем студентам-политологам была спущена инструкция не ходить на митинги. Н. подошла к завкафедрой и сказала: происходят исторические события, - может быть, вы хотя бы поговорите с нами об этом? Ей было сказано, что события становятся историческими в контексте времени, - вот и поговорим о них через 10-12 лет. Несколько дней назад Н. нашла своего бывшего завкафедрой в инстаграме и написала: «Помните такой разговор? Ну что, хотите поговорить сейчас?» Завкафедрой, конечно, не ответил.
13) Н. год работала в Риме. С работой не сложилось, и она уехала в Россию, в региональный центр, - заниматься культурными проектами. Н. очень любит шляпы и в Риме напоследок купила себе замечательную красную «борсалино». Через несколько дней после переезда в Россию Н. испытала сильную потребность сменить эту шляпу на черную, - из желания «немедленно спрятаться». Но сейчас, уезжая, снова взяла в дорогу красную шляпу, - говорит, есть силы и желание ее носить, несмотря на то, что очень страшно и очень тяжело.
14) Н. работает с национальными современными театрами, - то есть с театрами, представляющими разные нации и разные этносы. Рассказывает, что сейчас те, кто знает татарский, часто начинают переходить на него и в постановках, и в быту, - и как на язык протеста, и как на язык, на котором пока что можно говорить, что хочешь, не боясь и не отчитываясь. Ее коллеги часто развлекаются тем, что отвечают на опросы ВЦИОМа на татарском, что доводит ВЦИОМ до белого каления: «Прекратите это! Говорите по-русски!..»
15) «Когда приняли закон о пропаганде, - говорит правозащитница Н., - было понятно, что через некоторое время после принятия таких законов начинают стрелять в людей так или иначе. Все уроки двадцатого века лично мы хорошо изучили, и все, что после таких законов можно сделать, лично мы сделали. Говорят, что тогда сотни тысяч людей должны были выйти на улицы, - ну, мы все же не стая белых лебедей».
16) Сквозная тема в разговорах: перестали быть важны предыдущие рабочие заботы, - выход рецензии, премьера спектакля… У меня самой по поводу последнего написанного мной романа ощущение, что прошло триста лет и все это совершенно неважно, у Н., драматурга, - что вот в Москве выходит ее спектакль, - ну, пусть выходит, потому что это, может быть, важно команде, хотя, может быть, и им сейчас неважно тоже.
17) Активистка Н., занимавшаяся (и продолжающая заниматься) помощью людям в тюрьмах, говорит, что испытывает вину за то, что война не расколола ее жизнь пополам: война для нее - словно бы продолжение той тюремной и пыточной реальности, которую она наблюдала все эти годы. «Было чувство, что мы занимались изнанкой российской жизни, и наша работа была, среди прочего, в том, чтобы рассказывать об этой изнанке людям, которые ее не видят. А теперь у меня просто чувство, что эта изнанка вышла на поверхность, выплеснулась войной в Украину, и ее увидели все». Но для самой Н. ничего особенно не изменилось.
18) Н. была до войны в поездке, организованной МИД одной из западных стран для правозащтников из разных государств. Там все по очереди отвечали на вопрос, чем они гордятся в своей стране. Дошел черед и до Н., она сказала - «людьми, которые оказывают сопротивление режиму».
19) Н. работает психотерапевтом и говорит, что ради возможности поддерживать других ей приходится запрещать себе чувствовать. «Когда найдется какое-то место в мире, которое я смогу назвать домом, мне надо будет взять неделю отпуска и просто плакать.»
20) Н., активистка, говорит, что ни за что не чувствует вину и всю дорогу делала то, что должна. «Вот только есть в России люди, которые занимаются активизмом и сопротивлением. По отношению к ним у меня ощущение, что я их бросила и предала».
Итак, выборка довольно большая и репрезентативная, несколько десятков человек.
Подавляющая часть профессий уехавших - журналисты, публицисты, активисты (сиречь грантоеды), театралы, киношники, психологи, подкастеры и всякие фрилансеры и т.п.
Программисты упоминаются один раз, бизнесмены пару раз, одна спортсменка. Есть немного ученых-гуманитариев.
При этом никаких технологов, врачей, инженеров и т.п. людей которые заняты полезным делом.
То есть на фоне СВО уехали почти исключительно никчемные паразиты.