Долгая жизнь.
Деревья, даже экзотические живут дольше людей.
Удивительно : я помню. Дожди вздымали пузырями деревенскую пыль, напорами их струй дребезжало стекло...Улица колола ноги овечьими кизяками, и удушающе пахло сено в багажнике дедовой «Нивы»...Сгущенки много, засоленное сало всегда, небо надо домом ревело Л-410-ми, а я сгибаясь под тяжестью знаний, нес 14 книг из сельской библиотеки...И все помню: и как пахли сенки у прадеда, и как открывалась дверь и как осы пилили норы в старых бревнах.
И удивительно : а зачем помню? После этих, мимолетных в общем-то летних месяцев в Межовке (1982-1984) ведь неслись многие и многие июни и июли моей сорокадевятилетней жизни: и я пожалуй не отличу один год от другого. А вот ту Межовку - помню. Зачем? Почему? Детство? Ведь помню и скрип сиденья темнозеленого мотоцикла «Урал». Зачем?
И то были удивительно мирные дни: вертолеты несли над деревней грузы на буровую, дед и прадед возились на пасеке, баба хлопотала по хозяйству и вечером тяжело ступала, приходя с пастбища наша гордость - корова Пестряна. Дружок лаял, а Пальма изгибалась в покорности...
Их, стариков, прошлое казалось мимолетным эпизодом, оставившим скорее памятники, чем скорбь: в яме на руке у прадеда буксовали игрушечные машинки, дед отмалчивался на вопрос «А сколько человек ты убил?», да баба плакала едва телик начинал «Вставай страна огромная..». А еще они все вместе ревели на финальных кадрах «Возвращения Будулая».
И борщ, и березовый сок, и позабытые могилы сельского кладбища, и река ( с тех пор забавляли дискуссии о том, нужна ли солдатам горячая вода).
И это был 1982 год, и прадед стоя в проеме двери сказал - «Запомни Славка - немец и в третий раз полезет». А я сделал ему подарок - замок из бумаги: на 80-летие, в 1982 году, да.
И...Да, я о другом сейчас: а вот так вот - чтобы вот так, в 1982 году, плакать над «Будулаем», и протирать пыль на статуэтке «Родины матери» (там было даже две статуэтки, у кровати прадеда - вторая «Скорбящая мать») - может и стоило все это? Большеглазым подростком реветь у гроба отца, нескладным юношей с берданкой шастать по тайге в 1920...Армия, труд, труд, тяжелый труд, чтобы прокормить семью....А потом - упереть глаза в землю когда все твое, горбом нажитое, заберут жесткие профили в кожаных плащах...
Бежать и снова: жить! жить! И хватать ладонями волжский песок, и из полка единицы остались - и снова жить! Жить! Жить! Спасаться от голода лосями, и кидать на пол наскоро построенной избенки пологи - жить! Жить! Жить! Что бы не случилось - жить! Назло всему и всем - жить! Верить и жить! Жить!
И все знают - ты дед Митрофан и ты суров...А потом ты (Авдотья уж умерла тогда) почему-то заплачешь: сын защитил кандидатскую. Да - он, тот самый, Володька - его мать, твоя жена умерла когда ему было лишь семь, он был младшенький. Но его ты вырастил, и только ты знаешь скольких лосей это стоило.
И вот все вроде бы хорошо: Иван ушел на пенсию и с Машей приехали к тебе, помогают с пчелами. Коля - напротив, с Анной живут. Как бы то ни было - нормально. Маша - в городе. Кузя - в Иркутске. Миша? Ну, по крайней мере знаем где похоронен, вояка был, брат, хохол, йобана. Володя вот саженцы ореха прислал (уже доктор наук, даже представить себе такое нельзя) - посадил перед окнами, тенек. А смородина то как пахнет....
К тебе иногда приезжает правнук Славка - большеголовый, Светин сын. Стариной интересуется, вон крестик какой то в ограде откопал, таскается с ним...Медали из под дивана вытащил, перебирает...
И вот ты лежишь , и: «А я ведь мог того, кожаного, гвоздем в глаз уебать, да точно мог...Мог... Но вот так - стерпел тогда, живу сейчас. А вот и действительно - Бог терпел и нам велел?»
И вот до туалета уже так далеко, под кроватью уже твой ночной горшок, но в сарае висят чирки Авдотьи - до последнего хранил, не давал выбрасывать. Зачем?
И вот это - долгая жизнь. Зачем?
P.S. Митрофан умер, а Славка приехал лишь спустя два года - летом девяностого. Взял самовар сентября 1939 года, икону 1911 года, пороховницу, часть портупеи Ивана. Но вот беда - Светин сын был слишком интеллигентен, о чем жутко жалеет и до сих пор - не посмел взломать кладовую, где хранились и чирки Авдотьи и другие сокровища. Так все и ушло. Спустя лет 20 Славка приехал за реликвиями опять (да он каждый год туда приезжает) - хотя дом Митрофана уже исчез, но деланные прадедом кадушки еще валяются, стоит посаженный орех, черемуха...Да даже туалет стоит, а ему минимум лет 50...Славке тут особенно тоскливо: «где стол был яств там гроб стоит»...Соседские дома уже брошены, умерли все, но ища надежду - не найдешь ли ты ее в долгой жизни, бро?