Взламывая черепную коробку, добираемся до мозга, и аккуратно размазываем его по холсту.
/Я/ всегда поражаюсь, насколько восприятие /человека/ зависит от наличия симпатии /к нему/. Следует: если при всей симпатии понимаешь, насколько /человек/ туп или уродлив, то, возможно, /ты/ опасно приблизился к истине.
Напротив, всегда трудно признавать достойных в неприятных (людях). И, если видишь достойное не во враге или сопернике (что нетрудно), но в вызывающем отторжение и неприязнь, то приближаешься к истине ещё больше.
Очень хочется постучать кое-кого, а можно и кого-нибудь, головой об острый стальной угол.
" Уехал вместе со станичными ребятами на отвод, за атаманскую землю.
Вернулся на другой день утром до восхода солнца. Отворил калитку, скинул с
Гнедого уздечку, хлопнул его по пузу, припухшему от зеленки, и пошел в хату.
В кухню вошел - на полу и на стенах кровь. Угол печки в чем-то
кровянисто-белом. Из горницы клокочущий хрип, мычанье... Переступил Митька
порог, а на полу мать лежит, вся кровью подплыла, лицо багрово-пухлое,
волосы на глаза свисают кровянистыми сосульками. Увидала Митьку, замычала,
задергалась, а сама слова не скажет. Мечется в распухшем рту посинелый язык,
глаза смеются дико и бессмысленно, из перекошенного рта розоватые пузырчатые
слюни...
- Ми... ми... тя... тя... тя... тя...
И смех глухой, стонущий...
Упал на колени Митька, руки материны целовал, глаза, залитые черной
кровью. Обнял голову, а на пальцах кровь и комочки белые слизистые... На
полу около валяется отцовский наган, рукоятка в крови..."
Напротив, всегда трудно признавать достойных в неприятных (людях). И, если видишь достойное не во враге или сопернике (что нетрудно), но в вызывающем отторжение и неприязнь, то приближаешься к истине ещё больше.
Очень хочется постучать кое-кого, а можно и кого-нибудь, головой об острый стальной угол.
" Уехал вместе со станичными ребятами на отвод, за атаманскую землю.
Вернулся на другой день утром до восхода солнца. Отворил калитку, скинул с
Гнедого уздечку, хлопнул его по пузу, припухшему от зеленки, и пошел в хату.
В кухню вошел - на полу и на стенах кровь. Угол печки в чем-то
кровянисто-белом. Из горницы клокочущий хрип, мычанье... Переступил Митька
порог, а на полу мать лежит, вся кровью подплыла, лицо багрово-пухлое,
волосы на глаза свисают кровянистыми сосульками. Увидала Митьку, замычала,
задергалась, а сама слова не скажет. Мечется в распухшем рту посинелый язык,
глаза смеются дико и бессмысленно, из перекошенного рта розоватые пузырчатые
слюни...
- Ми... ми... тя... тя... тя... тя...
И смех глухой, стонущий...
Упал на колени Митька, руки материны целовал, глаза, залитые черной
кровью. Обнял голову, а на пальцах кровь и комочки белые слизистые... На
полу около валяется отцовский наган, рукоятка в крови..."