Моё детство
Моё детство прошло в деревне Сяглицы Ленинградской области, ныне почти вымершей. Когда я был младше, то на все предложения старшего брата навестить места отвечал отказом, а сейчас всё чаще возникает желание сесть в маршрутку, доехать до Волосово, пересесть на один из запыленных областных ЛИаЗов с пышущим жаром радиатором и вонью двигателя в салоне, дотащиться до Сяглиц, выйти на обочине, где лишь небольшая песчаная выемка обозначает остановку, и мимо картофельного поля, а то и вовсе войдя в деревню со стороны Защиток (остались ли они?), поглядеть, как там всё изменилось и попробовать вновь вкусить запахи и эмоции детства.
В те годы мы развлекались, как могли только деревенские дети: строили плоты, которые потом прятали по зарослям рогоза, и выходили на них в отчаянные плавания по большому болоту, на котором, собственно, и стояла деревня; мастерили мерёжи (или, как мы их называли по неведомой лингвистической прихоти, вятры), которые закидывали в самых рыбных местах, сиречь торфяных ямах. Если вятер не проверить с утра, то к обеду от незадачливого карася, позарившегося на размокший хлебный мякиш, могли остаться только обглоданные косточки, а вместо рыбы в сетке сидели, сердито поводя усами, четыре-пять обожравшихся плавунцов, каждый в палец длиной. Мы лазали на Гору, где в полуразрушенных хоромах, оставшихся ещё от дореволюционных дворян и удивительным образом переживших советские времена, жили теперь семейства нищих, запуганных чем-то цыган. Рассказывали друг другу страшные (а иногда и правдиво-страшные, как, например, быль о повешенном ребёнке) истории о белом остове невесть чего, стоявшем на отшибе у деревенской помойки, где жили самые отъявленные люмпены. Пробирались в старую, полуразрушенную баню, построенную на берегу самой большой ямы, некогда бывшей рыбным прудом, куда, разумеется, лазать строго воспрещалось, так как потолочные перекрытия давно прогнили. Но мы лазали на крышу и загорали, лёжа на шифере и вдыхая ароматы разогретого толя. Знойными днями отправлялись в экспедиционные походы по болоту, где в центре, по легенде, были развалины старого дома, в углу которого лежал всамделишний человеческий скелет, а на самом деле были лишь военного ещё времени квадратные ямы, полные чёрной воды. Ходили через неизменно пугавший меня "мёртвый лес" (ставший таким после опустошительного нашествия тутового шелкопряда в начале 90-х; мне с тех пор постоянно снились деревья, от корней до кроны полностью заключённые в чехлы тягучей паутины, под которой ворочались белёсые массы червей, как оно и было) в орешник, где объедались незрелой, молочной ещё лещиной и выламывали гибкие хлысты для луков и удилищ.
В жару вырезывали ножи из чушек, придавая им по возможности вычурную форму, чтобы потом бегать друг за дружкой по лесам, играя в "Рэмбо". У меня была лыжная палка, от которой я отломал опору и, пребывая под впечатлением от американского фильма "Хищник", назвал "гарпун". Гарпун нашёл свою погибель в болоте после того, как я точно в голову поразил им одного из своих друзей, и тот в гневе выкинул его в воду.
Часто дулись в бесконечного "дурака" или "пьяницу", сидя на пыльном крыльце продуктового магазина, которое мы называли "клуб". Мастерили шалаши, помпезно именуемые "штабами", возводя их в самых глухих уголках леса, чтобы не нашли старшие парни, которые ломали их, желая захватить ценные стройматериалы и применить в постройке собственных штабов, слывших тёмными и враждебными, избегаемыми местами. Штабы, дожившие до холодов, мы ломали сами, чтобы на следующий год возвести новый штаб в другом месте. Ходили в Лес-за-Дорогой, а позже устраивали многочасовые экспедиции на велосипедах в поисках, наверное, иных цивилизаций, так как даже соседние деревни представлялись исполненными какого-то мистического флёра: может быть, там проживали псоглавцы или антиподы.
По вечерам протяжно гудело и ныло нечто громогласное на недорасхищенном совхозе, медленно умиравшем за болотом; становилось грустно, телевизор не показывал, за окном сгущались сумерки, с болота неслись тихие шелесты и вздохи. Мы с братом выполняли ежевечерний ритуал уничтожения полчищ комаров, отчего все стены спальни были покрыты полосами и пятнами засохшей крови, и ложились читать какие-нибудь книги. На следующий день мир снова взрывался солнечным светом, в окно стучали друзья, и мы беспечно и счастливо, наскоро проглотив завтрак, бежали за новыми открытиями, ведомыми только 10-летним ребятишкам.