Студенчество
Я взрослел в шуме научных рассуждений о «мусорной» ДНК, а влюбился на следующий день после запрета Ледовласым коммунистической партии. Бывало, я равнодушно следовал на пары мимо митингующих под стенами обладминистрации, непринужденно и во всеуслышание проклинающих трехэтажным матом президента России, а иногда, походя включаясь в действо, между ржанием приятелей и вдыханием табачного дыма оригинальных американских сигарет, озвучивал требования изменения конституционного строя и свержения антинародного политического режима в непосредственном присутствии представителей власти, и только лишь потому, что этого требовала моя правая пятка и мне хотелось тогда подрать горло, а я был молод и глуп (да с тех пор не сильно-то и поумнел). В полночь я покупал у цума водку черная смерть, закручивал бутылку и по движению пузырьков в срединном вихре определял, что это не вода. Когда в общаге все-таки выяснялось, что это вода, возвращался обратно в ларек, стучался в дверь и обрисовывал ситуацию, а обритый бык снисходительно выдавал такую же, но из другого ящика: попробуй вот эту. Я приходил к девчонкам в гости с ноль семь хванчкары и одним сникерсом на четверых, и это было комильфо. Неловко оброненная сигарета данхилл в умывальнике-курилке демонстративно не поднималась с пола, хотя в кармане не было мелочи даже на кефир, а мне предстояло протянуть целую неделю до поездки домой на одном бульонном кубике - бичпакеты не существовали. Общага была вообще как проходной двор. Каждые выходные выбивали дверь нашей комнаты. Какие-то мутные транзитные кавказцы с москвы периодически ловили по ночам девчонок на выходе из туалета, и принуждали угрозами, после чего следовали массовые стрелки, драки и поножовщина. Несколько совершенно приличных дядек чеченцев «заочников», живущих в соседней комнате, развлекаясь, вечерами обучали меня боксу и карате (представь, брат, что это не груша, а тот, кто оскорбил твою мать), а когда пришла пора, вежливо попрощавшись (война, брат) уехали убивать моих сокурсников, по дурости заваливших свою первую и последнюю сессию.
Я постоянно получал трояк на переэкзаменовке генетики (это была единственная тройка в зачетке, и поначалу она меня ужасно бесила) только потому, что нигде не мог найти источник, в котором было бы изложено, что такое гомологический ряд Вавилова. Это объяснялось тремя обстоятельствами, диктату которых я был вынужден подчиняться: на редкость дотошный и вредный генетик не делился лекцией, которую, как назло, прогуляли абсолютно все; в вузовской библиотеке имелись в наличии лишь лысенковские дерматиновые кирпичи, когда-то брошенные в наглую харю вейсманистов; и третье, last but not least, - гугла в моем калькуляторе тогда не водилось. Портрет Вавилова с тех пор на моей стене, но вовсе не по этой причине.
Да, и о калькуляторе: я был абсолютно уверен, не шучу, абсолютно, что до конца жизни не буду иметь дело с компьютером - слишком невероятным казалось его использование в бытовой реальности, так что информатику считал бессмысленной обязаловкой, где мне с ропотом и неохотой приходилось программировать МК-61.
Хотя свежие книги фотопринтились на кислой газетной бумаге серо-коричневатого оттенка, а перевод был просто ужасен, мы читали, и читали много. По правде, это был какой-то третьеразрядный хлам в жанре порно или сайенсфикшн, ну, или на худой конец, майн кампф с чайкой по имени Джонатан Ливингстон, таков был выбор на книжных развалах. С тех пор на пустой желудок мне снятся кошмары, где я в желтушном мигании 60-ватной лампочки тщетно пытаюсь разглядеть плывущий шрифт и уловить смысл дико сконструированной фразы, ощущая отчетливый привкус горечи и разочарования.
Если отвлечься, то отчетливый привкус горечи и разочарования с недавних пор стал прямо-таки преследовать меня, и, как я сейчас понимаю, он не связан напрямую с воспоминаниями. Скорее, с осознанием того, что лучшие мои годы я вынужден проживать здесь и сейчас, вкладывая свои силы, даже не желая этого, на закрепление и фиксацию текущего положения дел: ведь трусливое согласие жить при терроре, работать и производить (а я произвожу), платить поборы и подчиняться - это опосредованная его поддержка (здесь самое время вспомнить о портрете Вавилова на моей стене). Напротив, времена моего студенчества я определяю как единственный краткий миг чего-то такого, пускай совсем чуть-чуть, но всё же отдаленно напоминающего свободу, ну не знаю, наверное, с эпохи вечевых городов.
В те годы либерализм не значился причиной всех зол у красной ваты, а был всего лишь определением философского и общественно-политического течения, провозглашающего незыблемость прав и индивидуальных свобод человека, да и формулировки «плюрализм мнений», «свобода печати и высказывания» имели смысл. Естественно, гайки по тихому начали закручивать уже тогда, а воротилы тем временем принялись ловить рыбку в мутной воде реформ, которые шли непрерывной чередой, нам же оставалось только отстраненно продолжать наблюдение за медленным но неуклонным сползанием к коррумпированной, уже неприкрытой никакой идеологией, автократии, - собственно, к тому, для чего все это и задумывалось. Никуда не исчезнувшая правящая верхушка советского режима вынуждена была смириться на краткий период с демократическими настроениями и попытками народного самоуправства (до самоуправления дорасти не позволили), чтобы на этой волне позднее добраться до пирога и на «законных» основаниях осуществить делёж советского наследства под видом капиталистической реформы экономики. Кто-то из сокурсников скупал у алкашей ваучеры, и вкладывал в финансовые пирамиды (созданные именно для целей изъятия ваучеров у населения), чтобы закономерно прогореть чуть позже. На свой ваучер (долю в государственной собственности, если кто забыл) я приобрел свитер на центральном рынке 2 августа. В те времена мне очень нравилось посещать центральный рынок именно второго августа.
Если кто не знал, я - конченный эстет, и потому прекрасно помню алый чистый цвет и небесную лазурь, нет, не свитера, а ельцинского российского стяга, совсем не эрджибишный вырвиглаз нынешнего потраченного молью эрзаца, да и патриотическая песнь Глинки так и осталась гимном моей России. Что характерно, ярким символом прекращения всяких заигрываний с демократией и антитоталитаризмом явилась отмашка в виде исполнения александровского гимна на похоронах Ельцина, еще при жизни с возвращением которого он был категорически не согласен. Вот тогда мне стал ясен недалекий финиш страны. А теперь, судя по всему, меня угораздило быть его свидетелем. Поэтому, чтобы окончательно не впасть в черную меланхолию, после тяжелого рабочего дня (а мой рабочий день очень тяжёл) я вспоминаю молодость, и как настоящий автономный ельцинист, накатываю в одиночку за Ледовласого из граненого, оглашая окрестности воплем отчаяния: - «Ельцин был скином!»
Я постоянно получал трояк на переэкзаменовке генетики (это была единственная тройка в зачетке, и поначалу она меня ужасно бесила) только потому, что нигде не мог найти источник, в котором было бы изложено, что такое гомологический ряд Вавилова. Это объяснялось тремя обстоятельствами, диктату которых я был вынужден подчиняться: на редкость дотошный и вредный генетик не делился лекцией, которую, как назло, прогуляли абсолютно все; в вузовской библиотеке имелись в наличии лишь лысенковские дерматиновые кирпичи, когда-то брошенные в наглую харю вейсманистов; и третье, last but not least, - гугла в моем калькуляторе тогда не водилось. Портрет Вавилова с тех пор на моей стене, но вовсе не по этой причине.
Да, и о калькуляторе: я был абсолютно уверен, не шучу, абсолютно, что до конца жизни не буду иметь дело с компьютером - слишком невероятным казалось его использование в бытовой реальности, так что информатику считал бессмысленной обязаловкой, где мне с ропотом и неохотой приходилось программировать МК-61.
Хотя свежие книги фотопринтились на кислой газетной бумаге серо-коричневатого оттенка, а перевод был просто ужасен, мы читали, и читали много. По правде, это был какой-то третьеразрядный хлам в жанре порно или сайенсфикшн, ну, или на худой конец, майн кампф с чайкой по имени Джонатан Ливингстон, таков был выбор на книжных развалах. С тех пор на пустой желудок мне снятся кошмары, где я в желтушном мигании 60-ватной лампочки тщетно пытаюсь разглядеть плывущий шрифт и уловить смысл дико сконструированной фразы, ощущая отчетливый привкус горечи и разочарования.
Если отвлечься, то отчетливый привкус горечи и разочарования с недавних пор стал прямо-таки преследовать меня, и, как я сейчас понимаю, он не связан напрямую с воспоминаниями. Скорее, с осознанием того, что лучшие мои годы я вынужден проживать здесь и сейчас, вкладывая свои силы, даже не желая этого, на закрепление и фиксацию текущего положения дел: ведь трусливое согласие жить при терроре, работать и производить (а я произвожу), платить поборы и подчиняться - это опосредованная его поддержка (здесь самое время вспомнить о портрете Вавилова на моей стене). Напротив, времена моего студенчества я определяю как единственный краткий миг чего-то такого, пускай совсем чуть-чуть, но всё же отдаленно напоминающего свободу, ну не знаю, наверное, с эпохи вечевых городов.
В те годы либерализм не значился причиной всех зол у красной ваты, а был всего лишь определением философского и общественно-политического течения, провозглашающего незыблемость прав и индивидуальных свобод человека, да и формулировки «плюрализм мнений», «свобода печати и высказывания» имели смысл. Естественно, гайки по тихому начали закручивать уже тогда, а воротилы тем временем принялись ловить рыбку в мутной воде реформ, которые шли непрерывной чередой, нам же оставалось только отстраненно продолжать наблюдение за медленным но неуклонным сползанием к коррумпированной, уже неприкрытой никакой идеологией, автократии, - собственно, к тому, для чего все это и задумывалось. Никуда не исчезнувшая правящая верхушка советского режима вынуждена была смириться на краткий период с демократическими настроениями и попытками народного самоуправства (до самоуправления дорасти не позволили), чтобы на этой волне позднее добраться до пирога и на «законных» основаниях осуществить делёж советского наследства под видом капиталистической реформы экономики. Кто-то из сокурсников скупал у алкашей ваучеры, и вкладывал в финансовые пирамиды (созданные именно для целей изъятия ваучеров у населения), чтобы закономерно прогореть чуть позже. На свой ваучер (долю в государственной собственности, если кто забыл) я приобрел свитер на центральном рынке 2 августа. В те времена мне очень нравилось посещать центральный рынок именно второго августа.
Если кто не знал, я - конченный эстет, и потому прекрасно помню алый чистый цвет и небесную лазурь, нет, не свитера, а ельцинского российского стяга, совсем не эрджибишный вырвиглаз нынешнего потраченного молью эрзаца, да и патриотическая песнь Глинки так и осталась гимном моей России. Что характерно, ярким символом прекращения всяких заигрываний с демократией и антитоталитаризмом явилась отмашка в виде исполнения александровского гимна на похоронах Ельцина, еще при жизни с возвращением которого он был категорически не согласен. Вот тогда мне стал ясен недалекий финиш страны. А теперь, судя по всему, меня угораздило быть его свидетелем. Поэтому, чтобы окончательно не впасть в черную меланхолию, после тяжелого рабочего дня (а мой рабочий день очень тяжёл) я вспоминаю молодость, и как настоящий автономный ельцинист, накатываю в одиночку за Ледовласого из граненого, оглашая окрестности воплем отчаяния: - «Ельцин был скином!»