Несмотря на то, что я мало где побывала, это отнюдь не первое мое посещение музеев. И никогда нигде картины особо не трогали меня. Мне было приятно на них смотреть, иногда даже рассматривать, но они оставляли меня
равнодушной. Разве что "Боярыня Морозова" поразила тогда. Мы были то ли в пятом, то ли в шестом классе. Наша классная повезла нас в Третьяковку чуть ли не под угрозой снижения четвертных оценок за поведение (это сейчас я понимаю, что наша классная была классная). В общем, подлинники великих мастеров вызывали только любопытство и желание похвастаться перед одноклассниками: а этого художника я знаю, а эту картину (конечно же, репродукцию) я видела. А боярыня вдруг заставила остановиться, замереть. Я не помню, какие именно чувства я тогда испытала. Было ли это ощущение трагичности, или тоска, а может, страх. Не знаю. Это было давно и только один раз.
И я не понимала ту тягу к полотнам, о которой читала, слышала или видела. Ну, приблизительно, как, не обладая музыкальном слухом, не понимаю разборчивости меломанов.
И тут...
Я не могла оторвать себя от Клода Моне. Просто не могла. Я отходила и снова возвращалась. Это было в Будапеште. А в Оранжери, в этих залах с "Кувшинками"... Я даже не знаю как выразить это ощущение умиротворения, покоя, благополучия, почти счастья.
И конечно, репродукции Моне я видела и прежде. Они мне ооочень нравились. Получив в подарок паззл на 2000 частей
"Цветы" я с превеликим удовольствием его собирала. Я даже, поддавшись очарованию картин, написала вопрос о художнике и одном из его произведений. В общем, я поняла, почему столь пристрастна, и ничуть не удивилась.
Странен мне был тот факт, что Матисс, известный мне не менее Моне, оставил меня абсолютно равнодушной. Словно это те же репродуции. Совсем ничего.
Пикассо. Нравится. Даже очень. Причем, совсем разный Пикассо. Но без бурного восторга.
Об Утрилло я узнала из фильма "Модильяни". А репродукции его картин видела впервые за несколько дней до того, в Италии. Там мы гостили у моей одноклассницы, но ночевали у ее знакомой. Ее английский еще хуже, чем мой, поэтому она очень тщательно объясняла и рассказывала мне по-итальянски об импрессионистах, а потом просто дала альбом. Я была уже почти мертвая от усталости и плохо запомнила, что и кого я видела. Только запомнились фамилии художников.
И вот я впервые увидела картины Утрилло. И сразу подлинники. И мне понравилось! И еще одна! И еще! И еще... Стоп! Нет, это не он. Да нет, он, Утрилло. Тогда почему? Почему те понравились, а эта - нет. И вон та, похожая, тоже нет. А вот эта, еще одна, опять понравилась, да еще как!
Обескураженная я бродила по кругу от стены к стене, от картины к картине, и пыталась понять.
Наконец-то я вгляделась в подписи, прочла не только в назвние, но и год. И стало ясно, что произведения Утрилло 1910-14 гг. - "мои", а 1924 - совсем нет.
А потом пошел Сутин. Тоже персонаж тех лет и фильма "Модильяни", откуда все мои сведения о нем на тот момент. На стене висела какая-то длинная статья, насколько я поняла, о слабости хозяна коллекции, положившей основу Оранжери, к этому художнику, но я совсем не знаю французского и, пробежав глазами, мало что уяснила. Просто пошла смотреть картины. И не поняла, что происходит.
Сначала мне показалось, что я просто устала и мне душно. Потом, после рассматривания пары-тройки картин, я почувствовала головокружение. Я перестала рассматривать и стала просто смотреть, идя медленным шагом вдоль стены. Но, по видимому, Зборовски дествительно был неравнодушен к творчеству Сутина. Картин было много. Одна стена, другая. У меня колотилось сердце. Голова раскалывалась. Я почти бежала через залы, опустив глаза в пол.
Только выйдя, наконец, из бесконечной галереи картин Сутина, я смогла поднять взгляд. Мне понадобилось около четверти часа, чтобы прийти в себя.