Ёж: Социальная сущность научного метода
Как я уже отметил ранее, современная методология науки - это социальное.
Когда мы говорим, что, допустим, физический эксперимент поставлен методологически корректно, или что биологическая теория научна - мы, разумеется не подразумеваем, что эксперимент вообще что-то доказывает, а теория приводит верным выводам.
Речь идёт о доверии к деятельности и идеям тех или иных людей, достаточном, чтобы мы тратили на них своё время и принимали их во внимание.
Настал хороший момент, чтобы указать на то, что совокупность процедур институализации науки и образования, которая складывалась начиная со средневековых университетов*) - экзамены, диссертации, процедуры публикации научных работ соответствует сословной юрисдикции учёных, сложившейся, первоначально, как своеобразное обычное право.
Вот это - номер! Начали за здравие, а кончили за упокой - скажет мой читатель - мы же вроде говорили об "истине", а закончили, внезапно, обсуждением "юридической природы научного исследования".
Однако, подобное удивление скорее могло бы охарактеризовать степень понимания вопроса теми, кто за научностью ищет "истину", а не отражение определённой формы взаимодействия людей между собой.
---
Можем, кстати, поставить мысленный эксперимент. Допустим, мы взяли некоего увлечённого познанием учёного, предоставили ему время и разумно достаточные для проведения всякого рода исследований ресурсы, а так же решили все бытовые проблемы (добрыми джиннами или умными роботами). И отправили на необитаемый остров со словами "занимайся, дорогой, научными исследованиями, сколько тебе влезет, но ты больше никогда не увидишь ни одной человеческой души".
Попробуйте представить, в какой степени индивидуальные занятия жертвы сего бесчеловечного мысленного опыта окажутся наукой, а в какой - его индивидуальными развлечениями? Довольно быстро станет очевидно, что науки в его действиями будет ровно столько, сколько будет имитации коммуникации с внешним научным миром. Если наш подопытный будет вести дневники экспериментов, оформлять свои гипотезы и результаты в доступном для понимания других учёных виде, писать статьи в научные журналы и складывать их в нижнем ящике стола и т.д. - то после его смерти его результаты могли бы, найденные случайными посетителями острова, войти в общий научный оборот. Если бы подопытный не коммуницировал с другими воображаемыми учёными, то достоверно определить его деятельность как научную мы бы не смогли.**)
---
Итак, когда оппонент в споре начинает аппелировать к "нефальсифицируемости" Вашего утверждения, он, прежде всего, претендует на то, чтобы перевести вопрос в сферу действия "частной юрисдикции учёных". И прежде чем всерьёз пытаться выяснять, фальсифицируем ли обсуждаемый тезис или нет, стоит обратить внимание на то, имеет ли он какое-то отношение к науке или оппонент просто пытается проявить эрудицию в той области, в которой не совсем разбирается.
А насколько вообще правомерно говорить в этом контексте о "частной юрисдикции"? Я на это отвечу, что человеческое общество, развиваясь, периодически выделяет внутри себя отдельные группы людей, связанные тем или иным общим видом деятельности. И, как только, у них появляются внутригрупповые конфликты (не всегда активные, достаточно чтобы такой был конфликт заранее отрефлексирован участниками группы хотя бы как конфликт интересов, который подлежит какому-то разрешению), автоматически возникает и потребность в процедурах урегулирования этих конфликтов. Если группа достаточно сплочена, чтобы не аппелировать ко внешним авторитетам, а решать вопрос внутри себя, в соответствии с требованиями "справедливости", "чести", "пользы дела" и т.д. - то по мере разрешения конфликтов вырабатывается практика, то есть правовой обычай.
Ну вот мы в итоге и получаем обычное право, применяемое внутри группы лиц, а не целиком среди всех членов общества. И последствия применения этого обычного права действуют, по крайней мере первоначально, только внутри этой группы. Например выяснение, например того, "достоин ли соискатель звания доктора наук этого звания" никогда и ни в каком виде не затронуло бы крестьянина от сохи.
Учёные тут не представляют из себя какого-то особого исключения, можно, например, сравнить систему правовых обычаев учёных с правовыми обычаями спортсменов, активно кодифицировавшимися с XIX века.
И там и там можно проследить за тем, как, чем сильнее включалась наука или спорт в общий политический и экономический контекст, тем сильнее эти частные правовые системы интегрировались с общими. И вот уже в Лозанне - спортивный суд, а взаимное признание дипломов ВУЗов регулируется межгосударственными соглашениями.
Но как же поиск истины в научном исследовании? - читатель не даёт соскочить мне с темы. Но я и не соскакиваю. Наоборот, всё то, о чём я писал, подводит меня к указанию на то, что при анализе развития науки как системы и способа познания окружающей нас реальности, стоило бы обратить внимание на структурную идентичность развития научных теорий и правовых систем.
И тут и там у внешнего, неискушённого наблюдателя может возникнуть иллюзия того, что наука или право составляет из себя всеобъемлющую, логически непротиворечивую и целостную систему.
Но, на самом то деле, при минимальном приближении к предмету, мы обнаруживаем, что и наука и право состоят из серии частично противоречащих друг другу, исторически заменявшихся и корректировавшихся фрагментов, которые вовсе не покрывают собой всю реальность, хотя постоянно расширяют покрытие.
Логическая взаимосвязь между этими фрагментами есть, но не абсолютная.
Они могут друг другу противоречить, и, обычно, существует какая-то процедура разрешения этих противоречий, но она не носит автоматического характера, а осуществляется компетентными специалистами применительно к конкретным ситуациям.
Здесь очень интересно посмотреть на прямую аналогию между научными теориями/дисциплинами и правовыми актами. Например, закон, когда-либо принятый, может впоследствии корректироваться в каких-то своих частях, а может быть отменён целиком и заменён либо другим своим вариантом или группой правовых актов. Или, даже, оказаться отменённым полностью, без прямой замены.
То же самое мы можем сказать и об отдельной научной теории. Она формулируется, корректируется в деталях и, в итоге, либо оказывается полностью стабильной, либо заменяется какой-то альтернативной теорией или же их группой.
Эта аналогия, а так же целый ряд других аналогий между научным познанием и правом вовсе не носит случайного характера, а, напротив, впрямую относится к тому, каким образом человеческое общество склонно строить совместные процессы мышления и деятельности. И, отмечу сразу, наука и право - вовсе не единственные конформные структуры, порождённые такими процессами, достаточно легко найти и иные примеры.
Я не случайно остановился именно на схожести научной теории и правового акта.
Именно в этой месте мы можем увидеть, чем конкретно ограничено применение критерия фальсифицируемости и, например, какой практический смысл стоит за тезисом Дюэма - Куайна.
*) На самом деле, скорее всего, с ещё более раннего периода, но прослеживать преемственность между университетами и римскими учебными заведениями избыточно для целей этих заметок да и дискуссионно.
**) По окончании обсуждения мысленного эксперимента мы вернули профессора к людям. Наши научные исследования соответствуют современным этическим принципам обращения с подопытными.
Когда мы говорим, что, допустим, физический эксперимент поставлен методологически корректно, или что биологическая теория научна - мы, разумеется не подразумеваем, что эксперимент вообще что-то доказывает, а теория приводит верным выводам.
Речь идёт о доверии к деятельности и идеям тех или иных людей, достаточном, чтобы мы тратили на них своё время и принимали их во внимание.
Настал хороший момент, чтобы указать на то, что совокупность процедур институализации науки и образования, которая складывалась начиная со средневековых университетов*) - экзамены, диссертации, процедуры публикации научных работ соответствует сословной юрисдикции учёных, сложившейся, первоначально, как своеобразное обычное право.
Вот это - номер! Начали за здравие, а кончили за упокой - скажет мой читатель - мы же вроде говорили об "истине", а закончили, внезапно, обсуждением "юридической природы научного исследования".
Однако, подобное удивление скорее могло бы охарактеризовать степень понимания вопроса теми, кто за научностью ищет "истину", а не отражение определённой формы взаимодействия людей между собой.
---
Можем, кстати, поставить мысленный эксперимент. Допустим, мы взяли некоего увлечённого познанием учёного, предоставили ему время и разумно достаточные для проведения всякого рода исследований ресурсы, а так же решили все бытовые проблемы (добрыми джиннами или умными роботами). И отправили на необитаемый остров со словами "занимайся, дорогой, научными исследованиями, сколько тебе влезет, но ты больше никогда не увидишь ни одной человеческой души".
Попробуйте представить, в какой степени индивидуальные занятия жертвы сего бесчеловечного мысленного опыта окажутся наукой, а в какой - его индивидуальными развлечениями? Довольно быстро станет очевидно, что науки в его действиями будет ровно столько, сколько будет имитации коммуникации с внешним научным миром. Если наш подопытный будет вести дневники экспериментов, оформлять свои гипотезы и результаты в доступном для понимания других учёных виде, писать статьи в научные журналы и складывать их в нижнем ящике стола и т.д. - то после его смерти его результаты могли бы, найденные случайными посетителями острова, войти в общий научный оборот. Если бы подопытный не коммуницировал с другими воображаемыми учёными, то достоверно определить его деятельность как научную мы бы не смогли.**)
---
Итак, когда оппонент в споре начинает аппелировать к "нефальсифицируемости" Вашего утверждения, он, прежде всего, претендует на то, чтобы перевести вопрос в сферу действия "частной юрисдикции учёных". И прежде чем всерьёз пытаться выяснять, фальсифицируем ли обсуждаемый тезис или нет, стоит обратить внимание на то, имеет ли он какое-то отношение к науке или оппонент просто пытается проявить эрудицию в той области, в которой не совсем разбирается.
А насколько вообще правомерно говорить в этом контексте о "частной юрисдикции"? Я на это отвечу, что человеческое общество, развиваясь, периодически выделяет внутри себя отдельные группы людей, связанные тем или иным общим видом деятельности. И, как только, у них появляются внутригрупповые конфликты (не всегда активные, достаточно чтобы такой был конфликт заранее отрефлексирован участниками группы хотя бы как конфликт интересов, который подлежит какому-то разрешению), автоматически возникает и потребность в процедурах урегулирования этих конфликтов. Если группа достаточно сплочена, чтобы не аппелировать ко внешним авторитетам, а решать вопрос внутри себя, в соответствии с требованиями "справедливости", "чести", "пользы дела" и т.д. - то по мере разрешения конфликтов вырабатывается практика, то есть правовой обычай.
Ну вот мы в итоге и получаем обычное право, применяемое внутри группы лиц, а не целиком среди всех членов общества. И последствия применения этого обычного права действуют, по крайней мере первоначально, только внутри этой группы. Например выяснение, например того, "достоин ли соискатель звания доктора наук этого звания" никогда и ни в каком виде не затронуло бы крестьянина от сохи.
Учёные тут не представляют из себя какого-то особого исключения, можно, например, сравнить систему правовых обычаев учёных с правовыми обычаями спортсменов, активно кодифицировавшимися с XIX века.
И там и там можно проследить за тем, как, чем сильнее включалась наука или спорт в общий политический и экономический контекст, тем сильнее эти частные правовые системы интегрировались с общими. И вот уже в Лозанне - спортивный суд, а взаимное признание дипломов ВУЗов регулируется межгосударственными соглашениями.
Но как же поиск истины в научном исследовании? - читатель не даёт соскочить мне с темы. Но я и не соскакиваю. Наоборот, всё то, о чём я писал, подводит меня к указанию на то, что при анализе развития науки как системы и способа познания окружающей нас реальности, стоило бы обратить внимание на структурную идентичность развития научных теорий и правовых систем.
И тут и там у внешнего, неискушённого наблюдателя может возникнуть иллюзия того, что наука или право составляет из себя всеобъемлющую, логически непротиворечивую и целостную систему.
Но, на самом то деле, при минимальном приближении к предмету, мы обнаруживаем, что и наука и право состоят из серии частично противоречащих друг другу, исторически заменявшихся и корректировавшихся фрагментов, которые вовсе не покрывают собой всю реальность, хотя постоянно расширяют покрытие.
Логическая взаимосвязь между этими фрагментами есть, но не абсолютная.
Они могут друг другу противоречить, и, обычно, существует какая-то процедура разрешения этих противоречий, но она не носит автоматического характера, а осуществляется компетентными специалистами применительно к конкретным ситуациям.
Здесь очень интересно посмотреть на прямую аналогию между научными теориями/дисциплинами и правовыми актами. Например, закон, когда-либо принятый, может впоследствии корректироваться в каких-то своих частях, а может быть отменён целиком и заменён либо другим своим вариантом или группой правовых актов. Или, даже, оказаться отменённым полностью, без прямой замены.
То же самое мы можем сказать и об отдельной научной теории. Она формулируется, корректируется в деталях и, в итоге, либо оказывается полностью стабильной, либо заменяется какой-то альтернативной теорией или же их группой.
Эта аналогия, а так же целый ряд других аналогий между научным познанием и правом вовсе не носит случайного характера, а, напротив, впрямую относится к тому, каким образом человеческое общество склонно строить совместные процессы мышления и деятельности. И, отмечу сразу, наука и право - вовсе не единственные конформные структуры, порождённые такими процессами, достаточно легко найти и иные примеры.
Я не случайно остановился именно на схожести научной теории и правового акта.
Именно в этой месте мы можем увидеть, чем конкретно ограничено применение критерия фальсифицируемости и, например, какой практический смысл стоит за тезисом Дюэма - Куайна.
*) На самом деле, скорее всего, с ещё более раннего периода, но прослеживать преемственность между университетами и римскими учебными заведениями избыточно для целей этих заметок да и дискуссионно.
**) По окончании обсуждения мысленного эксперимента мы вернули профессора к людям. Наши научные исследования соответствуют современным этическим принципам обращения с подопытными.