Александр Красногородцев. Записки Добровольца. Ч. 3.
Оригинал взят у elena_sem в Александр Красногородцев. Записки Добровольца. Ч. 3.
Выпрыгиваем из машины и сбегаем с асфальта вниз по насыпи, дальше движемся под ее прикрытием, впереди зеленка. Тогда, я помню, поддался минутной слабости и пожалел, что вместо занятий спортом я пил и курил: в принятии этой мысли не последнюю роль сыграло 25-30 кг снаряжения, нагруженного на мне, второго номера у меня не было, и гранаты я тоже нес сам. Ползем зеленкой, в метрах трехстах БТР, и идет бой. Тогда в первый раз стало страшно: ладно пара мин упавших в 500 метрах и отдаленные очереди, тут уже серьезней. Но до боя для нашей группы не дошло, БТР уехал с позиций, и мы вернулись обратно. Грузимся обратно в «Ниву» толпой человек пятнадцать. Подбежал одним из последних: за спиной автомат, в руках гранатомет и выстрелы к нему. Нива уже забита людьми, бойцы висят даже снаружи: ноги на краю салона, а тело на улице одной рукой держится за дверь другой за ручку на потолке салона, или еще за не знаю что. Я растеряно обвожу все это глазами и вдруг… Машина начинает отъезжать. Я, кажется, даже не крикнул, так опешил от происходящего. К счастью ребята, сидевшие в багажнике, меня увидели и крикнули: «Эй!! Стой, гранатометчика забыли!!!». Машина остановилась, и я не долго думая заскочил вторым слоем на колени сидевших на задних сидениях. Поехали!
Больше своей заботливо устроенной кроватью я так и не воспользовался, все остальные дни прожил на «полюбившийся» мне ранее «кукушке», прикрывающей тыл блокпоста. Небольшой дискомфорт вызывали у меня особенности южной степной природы, с которыми я лично до этого знаком не был: это, во-первых, окончание летнего солнечного дня в непонятное для меня, привыкшего к белым ночам, время, и, более того, разница температур днем и ночью. Особенно это ощущалось в Николаевке: днем жара, ночью тельняшка, два свитера, китель, парка и… все равно холодно. Как гласит старая фронтовая поговорка: «Человек не может привыкнуть к двум вещам: холоду и бомбежке». Сейчас могу твердо сказать, с бомбежкой все же проще.
Кстати, о бомбежках. Первого июля произошел показательный для той войны случай: на ближнюю к нашей позиции дачу приехал дед на велосипеде, накопать картошки. Наши недвусмысленные предложения «опомниться и не губить себя» разбились о стену голодного дедова непонимания, мы отступили. Тогда, подождав немного, в разговор вмешались украинские минометы, их аргументы, признаюсь, были весомее. Дед, как выяснилось позже, придерживался того же мнения. Отдельные осколки минометовых аргументов срубали над нашими головами ветки с запястье толщенной, всего аргументов было сказано порядочно. Когда воцарилась тишина и улеглась пыль, нашему взору предстал доселе неустрашимый дед, чувство голода которого выгнало его аж в штурмуемую украинцами Николаевку. О голоде он, правда, уже забыл и, на бегу оседлывая велосипед, говорил что-то, общий смысл которого можно уместить в «ну нахрен эту картошку». Дед укатил в город, а мы остались.
На следующий, кажется, день я почувствовал себя нехорошо: жизненный опыт говорил о том, что я, наконец, простыл, и у меня температура. Своими тревогами я поделился с товарищами (к этому моменту кроме Ханжоса к нам был перекинут еще и Шпик). Мне посоветовали не унывать и просто сходить часик-другой вздремнуть на ближайшую брошенную дачу, что я и исполнил. Когда я в блаженной истоме упал на кровать с драным матрасом, и сознание начало сладко туманиться в ожидании долгожданного сна, где-то рядом начали падать проклятые мины. Стекла подрагивали, разрывы хамски мешали заснуть. Я, не открывая глаз, понимал, что оставаться в здании крайне опасно, что нужно срочно выходить, что обстрел может переместиться ближе и тогда, тогда… тогда… да ну нафиг, спать хочу. Обстрел прекратился, а я, проспав пару часов, встал бодрячком, без всякой температуры.
Время шло, далекие и не очень обстрелы учащались, что-то тяжелое сгущалось над нами, чувство томительного ожидания давило. Все ждали решающего удара. Третьего июля я сделал пару фотографий: Шпик открывающий банку консервов штыкножом, я с Ханжосом на нашей позиции… Это было утром, а через пару часов мы ясно стали различать рычание техники идущей на блокпост с тыла. Началось. Тут «главной скрипкой» предстояло быть мне. У Ханжоса ПК - в принципе, особенно с близкой дистанции, пробить БТР может зараз, только… только если пули в ленте бронебойные. У нас, естественно, бронебойных не было, так что можно было разве что «постучать» по броне. У Шпика вообще СКС - тут уж хоть прикладом бей… Замысел был простым и неумным (с высоты своего боевого опыта я вообще на многое, если не на все, смотрю по-другому): позиция стояла на месте, где дачный проулок встречается с асфальтом, получается Т-образный перекресток, где верхняя перекладина-асфальт, а нижняя дачный проселок, в верхнем левом углу этой схемы наш окоп, нас прикрывает огромное ореховое дерево (еще одна экзотическая для меня деталь природы). Я с РПГ при движении техники, выскакиваю на дорогу и бью головную машину. Дальше, так сказать, раскат импровизации, или «действовать по обстановке». Рев нарастает, я хватаю гранатомет под напутственное: «Ну, Печора, давай! Не подведи!!! Постарайся в цель!!!» Выскакиваю на дорогу, метрах в ста от меня на скорости идет БТР, но это полбеды… На меня несется гордость свидомых, детище харьковского танкового завода, БТР-4, «Буцефал». В нем впервые на постсоветском пространстве на заводском уровне была осуществлена простая и эффективная система защиты: ряд наваренных со всех сторон обыкновенных стальных решеток. В 45-м году советские танкисты в Берлине наваривали на танки железные кровати и тем спасались от фаустпатронов. Прошло 70 лет, но элементарная схема ничуть не устарела. Впрочем, решетки не главное: есть у монстра много чего пострашнее. Немало общаясь потом с ополченцами на тему «четверки», могу сказать, что машина украинцам и вправду удалась. Мне доводилось слышать и о том, как «Буцефал» «два прямых попадания из СПГ выдержал», и как «на трех только работающих колесах ушел»… Давать техническую оценку машине не в моей компетенции, но на пустом месте такие «воспоминания» тоже не рождаются. Тварь эту я узнал сразу, по идиотской, не подходящий к природе Донбасса, но рабски копирующую «фирменный» камуфляж хозяев раскраске. Тварь была выкрашена под пустыню, в которой последние десятилетия увязла и, видимо, заскучала армия США. Не более секунды на раздумье, нажатие спускового крючка и оглушительный выстрел. Отскакиваю с асфальта обратно в проулок и тону в оглушительном грохоте первого боя.
В этот момент я растерялся и не стесняюсь об этом говорить. Весь замысел строился на уничтожении головной машины, а теперь эта машина, как ни в чем ни бывало, едет вперед и вот уже ровняется корпусом с нашим окопчиком, поливает все вокруг ливнем огня из скорострельной пушки и пулемета. До нее не более четырех метров. В этот момент я хватаю автомат. Странное сочетание холодного расчета и чего-то почти панического внезапно рождаются во мне: я прекрасно знаю, что мой АК-74 не может ничего сделать БТРу, также я вроде прекрасно знаю, что что-то делать срочно надо, но в свете того, что никакого толково решения я в данной ситуации придумать не могу, то дай-ка я постреляю, узнаю, работает ли вообще автомат, и заодно изображу бурную деятельность. Так, без прицеливания, в сторону идущего БТРа короткими очередями высаживается с пол рожка патронов. Я считаю, что «хватит», и падаю на дно окопа. В этот момент по каске как будто кто-то бьет молотком. Я кричу Шпику: «Что это?!!!…» В ответ: «Пуля!!!» Еще несколько секунд и крик: «Печора, заряжай!!!…»
Я прихожу в себя, поднимаюсь на полкорпуса и вижу перед собой уходящий к блокпосту второй БТР: не «четверка», а старенький, совдеповский «шестидесятый» или «семидесятый». Граната в трубе, вскакиваю на одно колено, залп! Промахнуться невозможно, зад уходящего БТРа метрах в 15 от меня, вижу разрыв гранаты и кидаюсь в сторону, за дачный домик, перезаряжаюсь, третья граната последняя. БТРы рычат двигателями, их бешеное завывание я помню и сейчас - как ритмично они гудели под полифонию стрельбы. Гул не ослабевает, они пошли на разворот, не решившись ехать к блокпосту. Я жду их стоя в проулке, теперь все по-другому: шок прошел, задача ясна. Вот уже с обратной стороны, по асфальту выезжает морда «Буцефала», прицел, нажатие спускового крючка, щелчок…. Граната не срабатывает. Снова бросок за дачу, достаю гранату и снова вставляю в ствол, взвожу и обратно - уж «шестидесятый» второго попадания не выдержит - залп!… осечка, опять. Снова бросок за дачу, БТРы уходят на скорости, до блокпоста они так и не дошли. Мы все живы, шутим, улыбаемся, живо обсуждая только что минувший бой, одобрительные: «Молодец Печор, не сдрейфил, красавчик!» Настроение у всех отличное, меня разве что чуть-чуть огорчает то, что БТРы ушли и… шишка на голове под каской побаливает. Выходим на дорогу: следы колес, гильзы разного калибра, исковерканные куски сбитой первой гранатой защитной решетки, запах пороха.
После боя возвращаемся на базу, настроение приподнятое - все же бой удачный: БТРы отогнали, задание выполнено. Рассказываем ребятам, бывшим на базе, про бой, я хвастаюсь спасительной каской… Через какое-то время прилетает машина за БК, точно помню, что там был замком роты, кажется, и ротный, забирают в кипеше БК и уезжают… Короткий, но весьма показательный эпизод. Личный состав предоставлен сам себе, не знает ни обстановки, ни «своего маневра», а «командный» состав в это время где-то ведет бой… Командир роты Мачете был ранен попаданием ВОГа под водительское сидение, когда был за рулем «джихадмобиля». С высоты своего времени часто задаюсь вопросом: какого лешего командир роты вместо того, чтобы этой самой ротой командовать, носится по передовой, крутя баранку?….
Очень скоро по территории базы начинают бить минометы. Иногда мины попадают в крышу нашего убежища, но пробить не могут. Все, кто был на базе, уходят (не «самовольно», сейчас уже не могу вспомнить, куда, может, уехали с замкомроты) Остаемся я, Ханжос, Шпик и Черный. Время идет, одна волна минометного обстрела сменяет другую, в какой-то момент Ханжос, ставший тогда неформальным лидером, говорит уходить. Мы берем с собой максимум оружия, боеприпасов и покидаем базу. В тот момент мы уже знали, что Николаевка окружена, уже проползли на базу липкие, тревожные слухи, что основные дороги отрезаны техникой, что подразделение Минера бросило позиции… Тогда мы думали, что уходим с базы последними. Уже в Донецке я узнаю от Скобаря (позывной Игоря Борисовича), что последними будут уходить они. Он даже попытается вывезти с собой мой рюкзак с личными вещами, но его придется бросить в Славянске, в том подвале где мы чистили только полученные автоматы. Мы уходили с базы без приказа, фактически «оставив позиции», но и сейчас я не испытываю ни малейших укоров совести за это и считаю, что поступили, согласуясь с существующей ситуацией. Потом мы узнаем, что приказ оставить Николаевку поступил еще в полдень.
Дождавшись затишья, выходим: территория базы в воронках от мин, многие здания повреждены, куски кирпича, разорванные осколками стволы деревьев, едкий дым. Сверяем маршрут с фотографиями карты на моем фотоаппарате, железкой выходим к городу, идем жилыми кварталами, где не было наших позиций, но это не спасло их от мин и снарядов. Потом Николаевку будут накрывать Ураганами. Всего ужаса обстрелов города я не увижу, в это время мы будем уже в полях на юго-западной его окраине. Мы идем дворами типовых советских домов-шестиэтажек, обстрела нет, навстречу попадаются люди, все смотрят на нас с ужасом в глазах, женщины спрашивают: «Неужели уходите?… Неужели оставляете нас?…» Я не отвечаю, смотрю в разбитый от времени асфальт под ногами и продолжаю идти. «Не уходите, пожалуйста!….» Но мы идем… Четыре бойца, без командиров, без приказа… Все, что у нас осталось, это наши жизни, и мы обязаны сохранить их сейчас, чтобы…. Потом где-то на новых рубежах продать дороже. В окруженном городе курс продажи слишком низкий, и мы идем вперед. В центре встречаем взвод разведчиков, становится как-никак веселее - теперь нас не четверо, а человек двадцать. Вчетвером выходить, конечно, удобней, но психологическая уверенность сейчас важнее.
Уже выходя из города, замечаем в небе самолет, бросаемся в колючие кусты терна. Самолет проходит, опасность миновала, продолжаем движение. Какое-то время идем полями и останавливаемся в небольшой низинке, поросшей кустарником, садимся отдохнуть. В этот момент я впервые наивно думаю, что самое опасное позади, что уже «вышли». Скоро я понимаю, что мы остановились на ночь перед первым кольцом ВСУ вокруг города.
Опубликовано в Литературно-общественный журнал «Голос Эпохи», выпуск 1, 2016 г.
Выпрыгиваем из машины и сбегаем с асфальта вниз по насыпи, дальше движемся под ее прикрытием, впереди зеленка. Тогда, я помню, поддался минутной слабости и пожалел, что вместо занятий спортом я пил и курил: в принятии этой мысли не последнюю роль сыграло 25-30 кг снаряжения, нагруженного на мне, второго номера у меня не было, и гранаты я тоже нес сам. Ползем зеленкой, в метрах трехстах БТР, и идет бой. Тогда в первый раз стало страшно: ладно пара мин упавших в 500 метрах и отдаленные очереди, тут уже серьезней. Но до боя для нашей группы не дошло, БТР уехал с позиций, и мы вернулись обратно. Грузимся обратно в «Ниву» толпой человек пятнадцать. Подбежал одним из последних: за спиной автомат, в руках гранатомет и выстрелы к нему. Нива уже забита людьми, бойцы висят даже снаружи: ноги на краю салона, а тело на улице одной рукой держится за дверь другой за ручку на потолке салона, или еще за не знаю что. Я растеряно обвожу все это глазами и вдруг… Машина начинает отъезжать. Я, кажется, даже не крикнул, так опешил от происходящего. К счастью ребята, сидевшие в багажнике, меня увидели и крикнули: «Эй!! Стой, гранатометчика забыли!!!». Машина остановилась, и я не долго думая заскочил вторым слоем на колени сидевших на задних сидениях. Поехали!
Больше своей заботливо устроенной кроватью я так и не воспользовался, все остальные дни прожил на «полюбившийся» мне ранее «кукушке», прикрывающей тыл блокпоста. Небольшой дискомфорт вызывали у меня особенности южной степной природы, с которыми я лично до этого знаком не был: это, во-первых, окончание летнего солнечного дня в непонятное для меня, привыкшего к белым ночам, время, и, более того, разница температур днем и ночью. Особенно это ощущалось в Николаевке: днем жара, ночью тельняшка, два свитера, китель, парка и… все равно холодно. Как гласит старая фронтовая поговорка: «Человек не может привыкнуть к двум вещам: холоду и бомбежке». Сейчас могу твердо сказать, с бомбежкой все же проще.
Кстати, о бомбежках. Первого июля произошел показательный для той войны случай: на ближнюю к нашей позиции дачу приехал дед на велосипеде, накопать картошки. Наши недвусмысленные предложения «опомниться и не губить себя» разбились о стену голодного дедова непонимания, мы отступили. Тогда, подождав немного, в разговор вмешались украинские минометы, их аргументы, признаюсь, были весомее. Дед, как выяснилось позже, придерживался того же мнения. Отдельные осколки минометовых аргументов срубали над нашими головами ветки с запястье толщенной, всего аргументов было сказано порядочно. Когда воцарилась тишина и улеглась пыль, нашему взору предстал доселе неустрашимый дед, чувство голода которого выгнало его аж в штурмуемую украинцами Николаевку. О голоде он, правда, уже забыл и, на бегу оседлывая велосипед, говорил что-то, общий смысл которого можно уместить в «ну нахрен эту картошку». Дед укатил в город, а мы остались.
На следующий, кажется, день я почувствовал себя нехорошо: жизненный опыт говорил о том, что я, наконец, простыл, и у меня температура. Своими тревогами я поделился с товарищами (к этому моменту кроме Ханжоса к нам был перекинут еще и Шпик). Мне посоветовали не унывать и просто сходить часик-другой вздремнуть на ближайшую брошенную дачу, что я и исполнил. Когда я в блаженной истоме упал на кровать с драным матрасом, и сознание начало сладко туманиться в ожидании долгожданного сна, где-то рядом начали падать проклятые мины. Стекла подрагивали, разрывы хамски мешали заснуть. Я, не открывая глаз, понимал, что оставаться в здании крайне опасно, что нужно срочно выходить, что обстрел может переместиться ближе и тогда, тогда… тогда… да ну нафиг, спать хочу. Обстрел прекратился, а я, проспав пару часов, встал бодрячком, без всякой температуры.
Время шло, далекие и не очень обстрелы учащались, что-то тяжелое сгущалось над нами, чувство томительного ожидания давило. Все ждали решающего удара. Третьего июля я сделал пару фотографий: Шпик открывающий банку консервов штыкножом, я с Ханжосом на нашей позиции… Это было утром, а через пару часов мы ясно стали различать рычание техники идущей на блокпост с тыла. Началось. Тут «главной скрипкой» предстояло быть мне. У Ханжоса ПК - в принципе, особенно с близкой дистанции, пробить БТР может зараз, только… только если пули в ленте бронебойные. У нас, естественно, бронебойных не было, так что можно было разве что «постучать» по броне. У Шпика вообще СКС - тут уж хоть прикладом бей… Замысел был простым и неумным (с высоты своего боевого опыта я вообще на многое, если не на все, смотрю по-другому): позиция стояла на месте, где дачный проулок встречается с асфальтом, получается Т-образный перекресток, где верхняя перекладина-асфальт, а нижняя дачный проселок, в верхнем левом углу этой схемы наш окоп, нас прикрывает огромное ореховое дерево (еще одна экзотическая для меня деталь природы). Я с РПГ при движении техники, выскакиваю на дорогу и бью головную машину. Дальше, так сказать, раскат импровизации, или «действовать по обстановке». Рев нарастает, я хватаю гранатомет под напутственное: «Ну, Печора, давай! Не подведи!!! Постарайся в цель!!!» Выскакиваю на дорогу, метрах в ста от меня на скорости идет БТР, но это полбеды… На меня несется гордость свидомых, детище харьковского танкового завода, БТР-4, «Буцефал». В нем впервые на постсоветском пространстве на заводском уровне была осуществлена простая и эффективная система защиты: ряд наваренных со всех сторон обыкновенных стальных решеток. В 45-м году советские танкисты в Берлине наваривали на танки железные кровати и тем спасались от фаустпатронов. Прошло 70 лет, но элементарная схема ничуть не устарела. Впрочем, решетки не главное: есть у монстра много чего пострашнее. Немало общаясь потом с ополченцами на тему «четверки», могу сказать, что машина украинцам и вправду удалась. Мне доводилось слышать и о том, как «Буцефал» «два прямых попадания из СПГ выдержал», и как «на трех только работающих колесах ушел»… Давать техническую оценку машине не в моей компетенции, но на пустом месте такие «воспоминания» тоже не рождаются. Тварь эту я узнал сразу, по идиотской, не подходящий к природе Донбасса, но рабски копирующую «фирменный» камуфляж хозяев раскраске. Тварь была выкрашена под пустыню, в которой последние десятилетия увязла и, видимо, заскучала армия США. Не более секунды на раздумье, нажатие спускового крючка и оглушительный выстрел. Отскакиваю с асфальта обратно в проулок и тону в оглушительном грохоте первого боя.
В этот момент я растерялся и не стесняюсь об этом говорить. Весь замысел строился на уничтожении головной машины, а теперь эта машина, как ни в чем ни бывало, едет вперед и вот уже ровняется корпусом с нашим окопчиком, поливает все вокруг ливнем огня из скорострельной пушки и пулемета. До нее не более четырех метров. В этот момент я хватаю автомат. Странное сочетание холодного расчета и чего-то почти панического внезапно рождаются во мне: я прекрасно знаю, что мой АК-74 не может ничего сделать БТРу, также я вроде прекрасно знаю, что что-то делать срочно надо, но в свете того, что никакого толково решения я в данной ситуации придумать не могу, то дай-ка я постреляю, узнаю, работает ли вообще автомат, и заодно изображу бурную деятельность. Так, без прицеливания, в сторону идущего БТРа короткими очередями высаживается с пол рожка патронов. Я считаю, что «хватит», и падаю на дно окопа. В этот момент по каске как будто кто-то бьет молотком. Я кричу Шпику: «Что это?!!!…» В ответ: «Пуля!!!» Еще несколько секунд и крик: «Печора, заряжай!!!…»
Я прихожу в себя, поднимаюсь на полкорпуса и вижу перед собой уходящий к блокпосту второй БТР: не «четверка», а старенький, совдеповский «шестидесятый» или «семидесятый». Граната в трубе, вскакиваю на одно колено, залп! Промахнуться невозможно, зад уходящего БТРа метрах в 15 от меня, вижу разрыв гранаты и кидаюсь в сторону, за дачный домик, перезаряжаюсь, третья граната последняя. БТРы рычат двигателями, их бешеное завывание я помню и сейчас - как ритмично они гудели под полифонию стрельбы. Гул не ослабевает, они пошли на разворот, не решившись ехать к блокпосту. Я жду их стоя в проулке, теперь все по-другому: шок прошел, задача ясна. Вот уже с обратной стороны, по асфальту выезжает морда «Буцефала», прицел, нажатие спускового крючка, щелчок…. Граната не срабатывает. Снова бросок за дачу, достаю гранату и снова вставляю в ствол, взвожу и обратно - уж «шестидесятый» второго попадания не выдержит - залп!… осечка, опять. Снова бросок за дачу, БТРы уходят на скорости, до блокпоста они так и не дошли. Мы все живы, шутим, улыбаемся, живо обсуждая только что минувший бой, одобрительные: «Молодец Печор, не сдрейфил, красавчик!» Настроение у всех отличное, меня разве что чуть-чуть огорчает то, что БТРы ушли и… шишка на голове под каской побаливает. Выходим на дорогу: следы колес, гильзы разного калибра, исковерканные куски сбитой первой гранатой защитной решетки, запах пороха.
После боя возвращаемся на базу, настроение приподнятое - все же бой удачный: БТРы отогнали, задание выполнено. Рассказываем ребятам, бывшим на базе, про бой, я хвастаюсь спасительной каской… Через какое-то время прилетает машина за БК, точно помню, что там был замком роты, кажется, и ротный, забирают в кипеше БК и уезжают… Короткий, но весьма показательный эпизод. Личный состав предоставлен сам себе, не знает ни обстановки, ни «своего маневра», а «командный» состав в это время где-то ведет бой… Командир роты Мачете был ранен попаданием ВОГа под водительское сидение, когда был за рулем «джихадмобиля». С высоты своего времени часто задаюсь вопросом: какого лешего командир роты вместо того, чтобы этой самой ротой командовать, носится по передовой, крутя баранку?….
Очень скоро по территории базы начинают бить минометы. Иногда мины попадают в крышу нашего убежища, но пробить не могут. Все, кто был на базе, уходят (не «самовольно», сейчас уже не могу вспомнить, куда, может, уехали с замкомроты) Остаемся я, Ханжос, Шпик и Черный. Время идет, одна волна минометного обстрела сменяет другую, в какой-то момент Ханжос, ставший тогда неформальным лидером, говорит уходить. Мы берем с собой максимум оружия, боеприпасов и покидаем базу. В тот момент мы уже знали, что Николаевка окружена, уже проползли на базу липкие, тревожные слухи, что основные дороги отрезаны техникой, что подразделение Минера бросило позиции… Тогда мы думали, что уходим с базы последними. Уже в Донецке я узнаю от Скобаря (позывной Игоря Борисовича), что последними будут уходить они. Он даже попытается вывезти с собой мой рюкзак с личными вещами, но его придется бросить в Славянске, в том подвале где мы чистили только полученные автоматы. Мы уходили с базы без приказа, фактически «оставив позиции», но и сейчас я не испытываю ни малейших укоров совести за это и считаю, что поступили, согласуясь с существующей ситуацией. Потом мы узнаем, что приказ оставить Николаевку поступил еще в полдень.
Дождавшись затишья, выходим: территория базы в воронках от мин, многие здания повреждены, куски кирпича, разорванные осколками стволы деревьев, едкий дым. Сверяем маршрут с фотографиями карты на моем фотоаппарате, железкой выходим к городу, идем жилыми кварталами, где не было наших позиций, но это не спасло их от мин и снарядов. Потом Николаевку будут накрывать Ураганами. Всего ужаса обстрелов города я не увижу, в это время мы будем уже в полях на юго-западной его окраине. Мы идем дворами типовых советских домов-шестиэтажек, обстрела нет, навстречу попадаются люди, все смотрят на нас с ужасом в глазах, женщины спрашивают: «Неужели уходите?… Неужели оставляете нас?…» Я не отвечаю, смотрю в разбитый от времени асфальт под ногами и продолжаю идти. «Не уходите, пожалуйста!….» Но мы идем… Четыре бойца, без командиров, без приказа… Все, что у нас осталось, это наши жизни, и мы обязаны сохранить их сейчас, чтобы…. Потом где-то на новых рубежах продать дороже. В окруженном городе курс продажи слишком низкий, и мы идем вперед. В центре встречаем взвод разведчиков, становится как-никак веселее - теперь нас не четверо, а человек двадцать. Вчетвером выходить, конечно, удобней, но психологическая уверенность сейчас важнее.
Уже выходя из города, замечаем в небе самолет, бросаемся в колючие кусты терна. Самолет проходит, опасность миновала, продолжаем движение. Какое-то время идем полями и останавливаемся в небольшой низинке, поросшей кустарником, садимся отдохнуть. В этот момент я впервые наивно думаю, что самое опасное позади, что уже «вышли». Скоро я понимаю, что мы остановились на ночь перед первым кольцом ВСУ вокруг города.
Опубликовано в Литературно-общественный журнал «Голос Эпохи», выпуск 1, 2016 г.