Тоже про Монастырского
Убедить мир
Из самых первых и до сих пор живых впечатлений от театра в памяти остался спектакль Монастырского «Настена» по «Живи и помни» Распутина. Я видела его 9 мая 1999-го, единственный раз. И до сих пор как сейчас слышу эту песню: «Не судите никого, да не судимы будете» - хотя не слышала ее с тех пор ни разу. И вижу Сергея Меркушева, держащего на руках утонувшую Настену - Елену Орлову. Мне потом рассказывали, что я видела последнюю «Настену», и спектакль действительно был таким, что рыдали сидевшие в зале актеры.
А в общем-то театр Монастырского я уже не застала. Скандал 1995-1996-го доходил до меня тогда какими-то отголосками, потом вот были несколько спектаклей Петра Львовича, еще шедшие тогда в театре, ну и, конечно, книги - Льва Адольфовича Финка и самого Монастырского.
Я впервые встретилась с ним три года назад. Ах, нет, где-то еще до того была какая-то встреча в каком-то чуть ли не собесе какого-то района, на которой по-мальчишески влетевший в кабинет Монастырский красиво откидывал седые волосы со лба и рассказывал, как трогательно смотрели «Молодую гвардию» на гастролях на Дону.
А летом 2007-го появилась новость, что 92-летний Монастырский будет главным режиссером тольяттинского «Колеса». Мы записывали интервью августовским утром на лавочке в санатории имени Чкалова, и Петр Львович рассказывал мне, как «выстраивает» персонал: возмутился вот, что в таком санатории за столом нет деликатесов - и стали появляться икорка и балычок; заметил, что как-то не очень чисто - и теперь вот, смотрите, лучше подметают...
Он не соглашался с моим «время такое», говоря, что время делаем мы сами, критиковал изо всех сил сегодняшний самарский театр и ехидно спрашивал, кому хуже оттого, что он столько лет не у дел - ему или Самаре?
«А кто не читает - так тому и надо». Это он о своих тринадцати книгах, уже в страшно жарком августе 2010-го, вскоре после своего 95-летия. Я сижу напротив него в гостиной на Чапаевской, в комнате спасительный кондиционер, каждые 15 минут бьют часы - и, может, я не права, но кажется, теперь-то я знаю секрет старейшего российского режиссера.
Режиссура вообще такая профессия - в ней трудно что-то сделать, если быть неуверенным. Ты можешь быть не прав, но не можешь сомневаться. Ты же строишь свой мир, свой собственный мир в коробке сцены. Как может бог не верить в себя?
Так вот, я все интервью пытаюсь поймать Монастырского на хоть малейшей неуверенности в себе. Впрочем, попытки стоило закончить раньше. Звоню в пятницу, интервью он назначает на воскресенье, 15.00. «Петр Львович, нужно позвонить в субботу уточнить?» - «Вы звоните, если хотите, но у меня на воскресенье точно ничего». Это не мне исполнилось 95, а Монастырскому. Но я гораздо меньше него уверена в том, что будет послезавтра, в 15.00.
А ему кажется, что все вокруг - такие же, и еще все-таки хочется оценки со стороны, а я привожу на утверждение голый текст интервью (лид-абзацы и вступления утверждать - это же преступление, это потом дописывается), из которого ничего невозможно понять, кроме того, что мне рассказал он сам неделю назад. Петру Львовичу быстро становится скучно, он бросает интервью на полдороге и начинает такие разговоры о задачах журналистики и пьесе «Гроза», что я страшно жалею, что на диктофон все писалось неделю назад, а не сейчас. «Ну что Катерина? Ну какой она луч света? Что она нашла в этом Борисе? Вот Варвара...» - глаз у мэтра лукаво блестит, а я прикидываю, сколько и у кого из нас шансов дотянуть до 95-ти в таком состоянии?
Шансы есть, пожалуй. Но сначала нужно так же искренне поверить, что ты нужен миру больше, чем он тебе. Да, и еще суметь убедить в этом мир. Хотя бы в одном отдельно взятом городе.
Из самых первых и до сих пор живых впечатлений от театра в памяти остался спектакль Монастырского «Настена» по «Живи и помни» Распутина. Я видела его 9 мая 1999-го, единственный раз. И до сих пор как сейчас слышу эту песню: «Не судите никого, да не судимы будете» - хотя не слышала ее с тех пор ни разу. И вижу Сергея Меркушева, держащего на руках утонувшую Настену - Елену Орлову. Мне потом рассказывали, что я видела последнюю «Настену», и спектакль действительно был таким, что рыдали сидевшие в зале актеры.
А в общем-то театр Монастырского я уже не застала. Скандал 1995-1996-го доходил до меня тогда какими-то отголосками, потом вот были несколько спектаклей Петра Львовича, еще шедшие тогда в театре, ну и, конечно, книги - Льва Адольфовича Финка и самого Монастырского.
Я впервые встретилась с ним три года назад. Ах, нет, где-то еще до того была какая-то встреча в каком-то чуть ли не собесе какого-то района, на которой по-мальчишески влетевший в кабинет Монастырский красиво откидывал седые волосы со лба и рассказывал, как трогательно смотрели «Молодую гвардию» на гастролях на Дону.
А летом 2007-го появилась новость, что 92-летний Монастырский будет главным режиссером тольяттинского «Колеса». Мы записывали интервью августовским утром на лавочке в санатории имени Чкалова, и Петр Львович рассказывал мне, как «выстраивает» персонал: возмутился вот, что в таком санатории за столом нет деликатесов - и стали появляться икорка и балычок; заметил, что как-то не очень чисто - и теперь вот, смотрите, лучше подметают...
Он не соглашался с моим «время такое», говоря, что время делаем мы сами, критиковал изо всех сил сегодняшний самарский театр и ехидно спрашивал, кому хуже оттого, что он столько лет не у дел - ему или Самаре?
«А кто не читает - так тому и надо». Это он о своих тринадцати книгах, уже в страшно жарком августе 2010-го, вскоре после своего 95-летия. Я сижу напротив него в гостиной на Чапаевской, в комнате спасительный кондиционер, каждые 15 минут бьют часы - и, может, я не права, но кажется, теперь-то я знаю секрет старейшего российского режиссера.
Режиссура вообще такая профессия - в ней трудно что-то сделать, если быть неуверенным. Ты можешь быть не прав, но не можешь сомневаться. Ты же строишь свой мир, свой собственный мир в коробке сцены. Как может бог не верить в себя?
Так вот, я все интервью пытаюсь поймать Монастырского на хоть малейшей неуверенности в себе. Впрочем, попытки стоило закончить раньше. Звоню в пятницу, интервью он назначает на воскресенье, 15.00. «Петр Львович, нужно позвонить в субботу уточнить?» - «Вы звоните, если хотите, но у меня на воскресенье точно ничего». Это не мне исполнилось 95, а Монастырскому. Но я гораздо меньше него уверена в том, что будет послезавтра, в 15.00.
А ему кажется, что все вокруг - такие же, и еще все-таки хочется оценки со стороны, а я привожу на утверждение голый текст интервью (лид-абзацы и вступления утверждать - это же преступление, это потом дописывается), из которого ничего невозможно понять, кроме того, что мне рассказал он сам неделю назад. Петру Львовичу быстро становится скучно, он бросает интервью на полдороге и начинает такие разговоры о задачах журналистики и пьесе «Гроза», что я страшно жалею, что на диктофон все писалось неделю назад, а не сейчас. «Ну что Катерина? Ну какой она луч света? Что она нашла в этом Борисе? Вот Варвара...» - глаз у мэтра лукаво блестит, а я прикидываю, сколько и у кого из нас шансов дотянуть до 95-ти в таком состоянии?
Шансы есть, пожалуй. Но сначала нужно так же искренне поверить, что ты нужен миру больше, чем он тебе. Да, и еще суметь убедить в этом мир. Хотя бы в одном отдельно взятом городе.