Гладышеву не спалось. Он таращил во тьму глаза, вздыхал, охал и ловил на себе клопов. Но не клопы ему спать мешали, а мысли. Они вертелись вокруг одного. Своим глупым вопросом на митинге Чонкин смутил его душу, пошатнул его, казалось бы незыблемую веру в науку и научные авторитеты. "Почему лошадь не становится человеком?" А в самом деле, почему? <.......> Гладышев приподнялся на локте, напряженно вглядываясь в темноту, и, к своему великому удивлению, узнал в вошедшем мерина по кличке Осоавиахим. Гладышев потряс головой, чтобы прийти в себя и убедиться, что все это ему не чудится, но все было действительно так, и Осоавиахим, который был хорошо знаком Гладышеву, ибо именно на нем Кузьма Матвеевич обычно возил на склад продукты, собственной персоной стоял посреди комнаты и шумно дышал. - Здравствуйте, Кузьма Матвеич, - неожиданно сказал он человеческим голосом. - Здравствуй, здравствуй, - сознавая странность происходящего, сдержанно ответил Гладышев. - Вот пришел к тебе, Кузьма Матвеич, сообщить, что теперя стал я уже человеком и продукты более возить не буду. <.......> - Как же тебе удалось-то стать человеком, Ося? - Да оно вишь как получилось, - задумчиво сказал Осоавиахим, - я в последнее время много работал. Сам знаешь, и продукты возил со склада, и навозом не брезговал, и пахать приходилось - ни от чего не отказывался, и вот в результате кропотливого труда превратился я, наконец, в человека. <.......> Ого-го-го! - он вдруг заржал, но сразу спохватился. - Извини, Кузьма Матвеич, дают еще себя знать лошадиные пережитки. - Ничего, бывает, - простил Кузьма Матвеевич. - Ну, а интересно мне знать, что ты теперь предполагаешь делать? В колхозе останешься или как? - Навряд, - вздохнул Осоавиахим. - Мне тут теперь с моим талантом далать нечего. Подамся, пожалуй, в Москву, профессорам покажусь. Может, с лекциями буду выступать. Эх, Кузьма Матвеич, жизнь для меня теперя только лишь начинается, женился бы, детишек нарожал для дальнейшего прогресса науки, да вот не могу. - Почему же? - Еще спрашиваешь, - горько усмехнулся Осоавиахим. - Ты же сам восемь лет назад мне чего сделал? Лишил необходимых для продолжения рода частей организма. Неудобно стало Гладышеву. Он смутился и даже как будто бы покраснел, хорошо, что темно и не видно. - Извини, друг, Ося, - сказал он искренне. - Если б же ж я знал, что ты человеком станешь, да нешто я бы позволил. Я-то думал, конь он и есть конь. А кабы ж я знал... - Кабы знал, - передразнил Осоавиахим. - А конь-то что? Разве ж не живое существо? Разве ж у него можно отнимать последнюю радость? Мы ж в кино не ходим, книжек не читаем, только одно и остается, а ты ножом... Насторожился Гладышев. Что-то не то говорит этот Осоавиахим. Еще не успел человеком стать, а уже критикует. Достижение, конечно, значительное с биологической точки зрения, но если придать этому делу политическую окраску, то превратиться лошади в человека еще полдела. Главное, в какого человека - в нашего или не нашего? И, проявив должную бдительность, задал Гладышев мерину вопрос, что называется, "на засыпку": - А вот ты мне скажи, Ося, ежели тебя, к примеру, на фронт возьмут, ты за кого воевать будешь - за наших или за немцев? - Мне, Кузьма Матвеич, на фронт идтить никак невозможно. - Почему же это тебе невозможно? - вкрадчиво спросил Гладышев. - А потому, - рассердился мерин, - что мне на спусковой курок нажимать нечем. У меня пальцев нет. Владимир Николаевич Войнович "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина", Книга 1. "Лицо неприкосновенное".
Писатель как писатель, очень для своего времени неплохой. А местами так очень даже советчик, прямо разнузданный просоветчик - его «Степень доверия» о Вере Фигнер в своё время очень мне понравилась. А «Монументальная пропаганда» реально хроники разрухи, написанные с искренней болью за страну. Сегодня уже не понятен и не нужен никому как в своём просоветизме, так и антисоветизиме:
На закате того же дня кладовщик Гладышев вышел из дому, имея своей целью осмотр мест недавнего сражения. И, проходя скошенным полем, за бугром, километрах в полутора от деревни, нашел он убитую шальной пулей лошадь. Гладышев сперва подумал, что это чужая лошадь, но, подойдя ближе, узнал Осоавиахима. <......> Стоя над мертвым мерином, Гладышев усмехнулся. Что греха таить, было такое - поверил он своему странному сну. Не то чтоб совсем, но в какой-то степени все же поверил. Уж так все совпало, что трудно было не пошатнуться в своих лишенных мистики убеждениях. Ведь это ж, если кому рассказать, стыд и смех, стыд и…
Гладышев вдруг заметил, что на переднем копыте мерина нет подковы.
- Этого еще не хватало, - пробормотал он и, наклонившись, сделал второе открытие. Под копытом, примятый к земле, лежал клок бумаги. Охваченный предчувствием необычайного, Гладышев схватил бумагу, приблизил к глазам и остолбенел.
Несмотря на густевшие сумерки и не очень-то острое зрение, селекционер-самородок разобрал написанные крупным, неустановившимся почерком проступившие сквозь засохшие пятна грязи и крови слова: «Если погибну, прошу считать коммунистом».
на себе клопов. Но не клопы ему спать мешали, а мысли. Они вертелись
вокруг одного. Своим глупым вопросом на митинге Чонкин смутил его душу,
пошатнул его, казалось бы незыблемую веру в науку и научные авторитеты.
"Почему лошадь не становится человеком?" А в самом деле, почему?
<.......>
Гладышев приподнялся на локте, напряженно вглядываясь в темноту, и, к
своему великому удивлению, узнал в вошедшем мерина по кличке Осоавиахим.
Гладышев потряс головой, чтобы прийти в себя и убедиться, что все это ему
не чудится, но все было действительно так, и Осоавиахим, который был
хорошо знаком Гладышеву, ибо именно на нем Кузьма Матвеевич обычно возил
на склад продукты, собственной персоной стоял посреди комнаты и шумно
дышал.
- Здравствуйте, Кузьма Матвеич, - неожиданно сказал он человеческим
голосом.
- Здравствуй, здравствуй, - сознавая странность происходящего,
сдержанно ответил Гладышев.
- Вот пришел к тебе, Кузьма Матвеич, сообщить, что теперя стал я уже
человеком и продукты более возить не буду.
<.......>
- Как же тебе удалось-то стать человеком, Ося?
- Да оно вишь как получилось, - задумчиво сказал Осоавиахим, - я в
последнее время много работал. Сам знаешь, и продукты возил со склада, и
навозом не брезговал, и пахать приходилось - ни от чего не отказывался, и
вот в результате кропотливого труда превратился я, наконец, в человека.
<.......>
Ого-го-го! - он вдруг заржал, но сразу спохватился. - Извини, Кузьма
Матвеич, дают еще себя знать лошадиные пережитки.
- Ничего, бывает, - простил Кузьма Матвеевич. - Ну, а интересно мне
знать, что ты теперь предполагаешь делать? В колхозе останешься или как?
- Навряд, - вздохнул Осоавиахим. - Мне тут теперь с моим талантом
далать нечего. Подамся, пожалуй, в Москву, профессорам покажусь. Может, с
лекциями буду выступать. Эх, Кузьма Матвеич, жизнь для меня теперя только
лишь начинается, женился бы, детишек нарожал для дальнейшего прогресса
науки, да вот не могу.
- Почему же?
- Еще спрашиваешь, - горько усмехнулся Осоавиахим. - Ты же сам восемь
лет назад мне чего сделал? Лишил необходимых для продолжения рода частей
организма.
Неудобно стало Гладышеву. Он смутился и даже как будто бы покраснел,
хорошо, что темно и не видно.
- Извини, друг, Ося, - сказал он искренне. - Если б же ж я знал, что
ты человеком станешь, да нешто я бы позволил. Я-то думал, конь он и есть конь. А кабы ж я знал...
- Кабы знал, - передразнил Осоавиахим. - А конь-то что? Разве ж не
живое существо? Разве ж у него можно отнимать последнюю радость? Мы ж в
кино не ходим, книжек не читаем, только одно и остается, а ты ножом...
Насторожился Гладышев. Что-то не то говорит этот Осоавиахим. Еще не
успел человеком стать, а уже критикует. Достижение, конечно, значительное
с биологической точки зрения, но если придать этому делу политическую
окраску, то превратиться лошади в человека еще полдела. Главное, в какого
человека - в нашего или не нашего? И, проявив должную бдительность, задал
Гладышев мерину вопрос, что называется, "на засыпку":
- А вот ты мне скажи, Ося, ежели тебя, к примеру, на фронт возьмут,
ты за кого воевать будешь - за наших или за немцев?
- Мне, Кузьма Матвеич, на фронт идтить никак невозможно.
- Почему же это тебе невозможно? - вкрадчиво спросил Гладышев.
- А потому, - рассердился мерин, - что мне на спусковой курок
нажимать нечем. У меня пальцев нет.
Владимир Николаевич Войнович "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина", Книга 1. "Лицо неприкосновенное".
Reply
Reply
На закате того же дня кладовщик Гладышев вышел из дому, имея своей целью осмотр мест недавнего сражения. И, проходя скошенным полем, за бугром, километрах в полутора от деревни, нашел он убитую шальной пулей лошадь. Гладышев сперва подумал, что это чужая лошадь, но, подойдя ближе, узнал Осоавиахима. <......> Стоя над мертвым мерином, Гладышев усмехнулся. Что греха таить, было такое - поверил он своему странному сну. Не то чтоб совсем, но в какой-то степени все же поверил. Уж так все совпало, что трудно было не пошатнуться в своих лишенных мистики убеждениях. Ведь это ж, если кому рассказать, стыд и смех, стыд и…
Гладышев вдруг заметил, что на переднем копыте мерина нет подковы.
- Этого еще не хватало, - пробормотал он и, наклонившись, сделал второе открытие. Под копытом, примятый к земле, лежал клок бумаги. Охваченный предчувствием необычайного, Гладышев схватил бумагу, приблизил к глазам и остолбенел.
Несмотря на густевшие сумерки и не очень-то острое зрение, селекционер-самородок разобрал написанные крупным, неустановившимся почерком проступившие сквозь засохшие пятна грязи и крови слова: «Если погибну, прошу считать коммунистом».
- Господи! - вскрикнул Гладышев и впервые за много лет перекрестился.©
;)))))))))))
Reply
Reply
Leave a comment