Отцовская родня.
В детские годы многие поступки взрослых воспринимаются по-другому: порой комично, а порой даже загадочно.
Так, например, ежегодное добывание картонного ящика мацы каждой весной через знакомых и родственников (а я говорю о конце 80-х) и её, мацы, неспешное потребление - это было мило и забавно, а куриный бульон с клёцками из мацы - ещё и вкусно.
Но вот празднование Дня Победы в моей семье лет до восьми не совсем укладывалось у меня в голове: родители не интересовались ни демонстрациями, ни парадом, ни фильмами в телевизоре. Они собирались и шли "на Яму", поскольку там "будут все свои". В восьмилетнем возрасте "на Яму" попал и я сам. И многое о своей семье узнал.
Семья моего деда родом из городка Климовичи Могилёвской области: мой прадед, как ни странно это звучит сегодня из-за засилья стереотипов, был земледельцем - он арендовал участок земли у православного попа (в Российской Империи еврею владеть землёй было фактически запрещено). В 1908-м году в семье родился Юда, мой дед, а двенадцатью годами позже - его младший брат, которого я с детства помню как "дядю Фридриха" (Фридрихом, понятно, он стал исключительно для советской метрики).
Новый порядок, а затем и НЭП, оказались благоприятными для выходцев из нищей семьи: можно было учиться и выходить в люди. Старший Юда выучился на инженера и устроился работать в министерство торфяной промышленности в Минске. В Минске же он встретил свою жену - Эсфирь Борисовну Гурьян, мою бабку. В браке родилось трое детей: старшая Рита, средняя Фаина и младший Феликс - мой отец.
Что до младшего дедова брата, то он, окончив еврейскую школу (тогда они ещё были), попал в Москву: года за два до войны он поступил на физический факультет одного из московских ВУЗов (точно не помню какого, да это, как увидите потом, и не важно).
Вот она, семья моего деда на 1936-й год - на фото он сам, его мать Рахель, жена и две дочери (мой отец ещё только планируется):
Начало войны поставило мою бабушку Эсфирь перед жутким выбором: муж призвался в ополчение, старшая дочь Рита - в пионерлагере под Минском (лето, школьные каникулы), а немцы всё ближе и ближе. И, к счастью для моего отца а, стало быть, для меня, бабка у меня оказалась реалисткой: она не очень поверила байкам стариков о культурных немцах и поняла, что надо спасать хотя бы часть семьи, тем более, что правительство пообещало, что эвакуирует и детей из лагерей.
Эвакуирует, как же. Местная власть, как мы сегодня знаем, была озабочена только одним вопросом: как бы скорей смыться и снять с себя всякую ответственность. Какие-то дети... Кому до них дело вообще?
Дед мой вместе с другими ополченцами попал в окружение под Минском, у деревни Струги. Понятное дело, сослуживцы его выдали, после чего деда расстреляли. А моей тёте Рите выпала ещё более страшная участь: на неё, понятное дело, сразу же указали как на еврейку, и она, будучи девяти лет от роду, попала в Минское гетто. Как я об этом знаю? Очень просто: Ида, сестра моей бабки и ритина тётя, чудом смогла бежать из гетто к партизанам в 41-м году. Она видела девочку там.
В Википедии я читаю о датах "акций" проводившихся в гетто и, если честно, ловлю себя на мысли, что мне бы очень хотелось, чтоб моя тётя погибла в одном из первых расстрелов: в августе 41-го, или в ноябре, когда немцы и литовские полицаи устроили облаву на детей и стариков, пока взрослые были на работах. Мне удобно об этом думать, потому что куда страшнее представить себе что именно довелось пережить одинокой девятилетней девочке в том аду который представляло собой Минское гетто. Кажется, лучше поскорее умереть, чем испытать такое...
Все годы войны моя бабка с двумя детьми и свекровью провела в эвакуации в деревне Шировка Саратовской области. Работала изо всех сил, чтоб прокормить семью; свекровь, бывшая хорошей портнихой, всех обшивала. Но жили всё равно так, что всё, что можно выбить из отца о тех годах, это два основных воспоминания: как он от слабости не мог бегать (только ходил) и как он со сверстниками ел голубя - "на вкус - почти курятина".
Война выкосила почти всех Генкиных и Гурьянов: те, кто помоложе, погибли в бою, а тех кто постарше убили дома нелюди, которым многие были рады услужить. Так, например, родителей папиного дяди Самуила выдала соседка - их расстреляли во дворе их дома. В сорок четвёртом, когда Самуил, офицер-танкист, вернулся в освобождённый Минск и узнал о произошедшем во всех подробностях, он вынул пистолет и пошёл эту сволочь искать. Но добрые люди успели её предупредить, и та удрала через окно. Как рассказывал мне отец, позже её сцапало НКВД, и о нормальном возмездии (пулей в лоб) уже можно было не мечтать: ей дали 20 лет, а потом и вообще выпустили досрочно.
В 45-м вернулась домой моя бабка. Надо было как-то восстанавливать жизнь: без мужа и без старшей дочки. Отец говорит, что по мере возможностей, вдове брата и его семье помогал вернувшийся дядя Фридрих.
Да, дядя Фридрих! Совсем забыл рассказать о том, что случилось с ним!
Не было счастья, да несчастье помогло: от неминуемой гибели Фридриха спасло то, что он на момент начала войны учился на физфаке в Москве.
Война мигом лишила страну многих специалистов и правительство решило "перековать орала на мечи": ненужных фронту будущих физиков распределили по нужным стране учебным заведениям. Таким немыслимым манером абсолютно гражданского, не склонного к армейской жизни человека дядю Фридриха занесло ни много, ни мало - в Военно-воздушную академию имени Жуковского. Причём, приняли его с зачислением всех начальных научных курсов - зря, что ли, учил хардкорный матанализ и физику.
Фридрих Генкин стал авиаинженером, специалистом по системам связи и авиаэлектронике. В начале 44-го года попал в войска, окончил войну в Вене. Пару лет служил, но потом всё-таки, любовь к "гражданке" взяла своё, да и надоели постоянные переезды. А тут ещё и женился...
В общем, в звании подполковника он уволился и устроился обыкновенным инженером на минский завод "Калибр". На досуге, вдобавок к немецкому, выучил английский язык, начиная учёбу с учебников сына. Кроме того, он научился вырезать поразительные деревянные скульптуры - трогательные и красивые. Некоторые из них, как сейчас помню, были своего рода иллюстрациями к стихам из толстых литературных журналов, на которые он был подписан: "Юность", "Новый мир"...
До сих пор походы в гости к дяде Фридриху - одни из самых ярких моих детских воспоминаний. Его квартира с деревянными скульптурами, поделками и прочими интересными вещами была для меня подобием сокровищницы из сказки про Али-Бабу.
Начиная с 92-го года дядя Фридрих с детьми и внучками живёт в Чикаго. Судя по ссылкам, от Джули, его внучки и практически моей ровесницы, он даже устраивал там выставки своих работ... Каждый раз, когда я вспоминаю его, я мысленно желаю ему "до ста двадцати": этот очень достойный, умный и культурный человек этого более чем заслуживает. И за себя, и за старшего брата.
Пока он не уехал в Штаты, а мы, соотвественно, - в Израиль, вся наша оставшаяся родня ежегодно встречалась девятого мая "на Яме" - у мемориала, установленного на месте расстрелов, производимых в Минском гетто. Судя по всему, моя тётя окончила свои дни где-то там, вместе с многими тысячами наших соплеменников. Почитайте статью по ссылке - многое узнаете о лицемерной и подлой стране, на протяжении многих лет препятствовавшей даже упоминанию еврейских жертв на памятнике и построившей огромную многоэтажку-брежневку прямо на месте расстрелов, таким манером, что "Яма" оказалась прямо у людей во дворе, рядом с детской площадкой.
Помню, как всё это ужаснуло меня, когда я в возрасте восьми лет впервые всё это узнал, и увидел детей, катающихся на качелях в сотне метров от памятника...
Люди встречались "на Яме", беседовали, кто-то читал "Кадиш", молодые люди знакомились. А потом, года с 91-92-го никого не стало - все уехали. И мать с отцом поняли, что пришёл и наш черёд.
И вот, дожив до возраста, считаемого в иудаизме периодом зрелости, я решил выложить всю эту семейную историю тут. И хотя бы про родню отца (судьба родни моей матери, никак не менее трагична и заслуживает отдельного поста). Родители не расскажут, они не такие, в я выложу. Пусть лежит, чтоб люди помнили. Чтоб помнили и подлость людскую, и человеческое мужество. И чтоб потомки понимали для чего вообще наше государство устроено.
Для того, чтобы можно было хотя бы рука к руке защищаться от новых бешеных зверей.
Так, например, ежегодное добывание картонного ящика мацы каждой весной через знакомых и родственников (а я говорю о конце 80-х) и её, мацы, неспешное потребление - это было мило и забавно, а куриный бульон с клёцками из мацы - ещё и вкусно.
Но вот празднование Дня Победы в моей семье лет до восьми не совсем укладывалось у меня в голове: родители не интересовались ни демонстрациями, ни парадом, ни фильмами в телевизоре. Они собирались и шли "на Яму", поскольку там "будут все свои". В восьмилетнем возрасте "на Яму" попал и я сам. И многое о своей семье узнал.
Семья моего деда родом из городка Климовичи Могилёвской области: мой прадед, как ни странно это звучит сегодня из-за засилья стереотипов, был земледельцем - он арендовал участок земли у православного попа (в Российской Империи еврею владеть землёй было фактически запрещено). В 1908-м году в семье родился Юда, мой дед, а двенадцатью годами позже - его младший брат, которого я с детства помню как "дядю Фридриха" (Фридрихом, понятно, он стал исключительно для советской метрики).
Новый порядок, а затем и НЭП, оказались благоприятными для выходцев из нищей семьи: можно было учиться и выходить в люди. Старший Юда выучился на инженера и устроился работать в министерство торфяной промышленности в Минске. В Минске же он встретил свою жену - Эсфирь Борисовну Гурьян, мою бабку. В браке родилось трое детей: старшая Рита, средняя Фаина и младший Феликс - мой отец.
Что до младшего дедова брата, то он, окончив еврейскую школу (тогда они ещё были), попал в Москву: года за два до войны он поступил на физический факультет одного из московских ВУЗов (точно не помню какого, да это, как увидите потом, и не важно).
Вот она, семья моего деда на 1936-й год - на фото он сам, его мать Рахель, жена и две дочери (мой отец ещё только планируется):
Начало войны поставило мою бабушку Эсфирь перед жутким выбором: муж призвался в ополчение, старшая дочь Рита - в пионерлагере под Минском (лето, школьные каникулы), а немцы всё ближе и ближе. И, к счастью для моего отца а, стало быть, для меня, бабка у меня оказалась реалисткой: она не очень поверила байкам стариков о культурных немцах и поняла, что надо спасать хотя бы часть семьи, тем более, что правительство пообещало, что эвакуирует и детей из лагерей.
Эвакуирует, как же. Местная власть, как мы сегодня знаем, была озабочена только одним вопросом: как бы скорей смыться и снять с себя всякую ответственность. Какие-то дети... Кому до них дело вообще?
Дед мой вместе с другими ополченцами попал в окружение под Минском, у деревни Струги. Понятное дело, сослуживцы его выдали, после чего деда расстреляли. А моей тёте Рите выпала ещё более страшная участь: на неё, понятное дело, сразу же указали как на еврейку, и она, будучи девяти лет от роду, попала в Минское гетто. Как я об этом знаю? Очень просто: Ида, сестра моей бабки и ритина тётя, чудом смогла бежать из гетто к партизанам в 41-м году. Она видела девочку там.
В Википедии я читаю о датах "акций" проводившихся в гетто и, если честно, ловлю себя на мысли, что мне бы очень хотелось, чтоб моя тётя погибла в одном из первых расстрелов: в августе 41-го, или в ноябре, когда немцы и литовские полицаи устроили облаву на детей и стариков, пока взрослые были на работах. Мне удобно об этом думать, потому что куда страшнее представить себе что именно довелось пережить одинокой девятилетней девочке в том аду который представляло собой Минское гетто. Кажется, лучше поскорее умереть, чем испытать такое...
Все годы войны моя бабка с двумя детьми и свекровью провела в эвакуации в деревне Шировка Саратовской области. Работала изо всех сил, чтоб прокормить семью; свекровь, бывшая хорошей портнихой, всех обшивала. Но жили всё равно так, что всё, что можно выбить из отца о тех годах, это два основных воспоминания: как он от слабости не мог бегать (только ходил) и как он со сверстниками ел голубя - "на вкус - почти курятина".
Война выкосила почти всех Генкиных и Гурьянов: те, кто помоложе, погибли в бою, а тех кто постарше убили дома нелюди, которым многие были рады услужить. Так, например, родителей папиного дяди Самуила выдала соседка - их расстреляли во дворе их дома. В сорок четвёртом, когда Самуил, офицер-танкист, вернулся в освобождённый Минск и узнал о произошедшем во всех подробностях, он вынул пистолет и пошёл эту сволочь искать. Но добрые люди успели её предупредить, и та удрала через окно. Как рассказывал мне отец, позже её сцапало НКВД, и о нормальном возмездии (пулей в лоб) уже можно было не мечтать: ей дали 20 лет, а потом и вообще выпустили досрочно.
В 45-м вернулась домой моя бабка. Надо было как-то восстанавливать жизнь: без мужа и без старшей дочки. Отец говорит, что по мере возможностей, вдове брата и его семье помогал вернувшийся дядя Фридрих.
Да, дядя Фридрих! Совсем забыл рассказать о том, что случилось с ним!
Не было счастья, да несчастье помогло: от неминуемой гибели Фридриха спасло то, что он на момент начала войны учился на физфаке в Москве.
Война мигом лишила страну многих специалистов и правительство решило "перековать орала на мечи": ненужных фронту будущих физиков распределили по нужным стране учебным заведениям. Таким немыслимым манером абсолютно гражданского, не склонного к армейской жизни человека дядю Фридриха занесло ни много, ни мало - в Военно-воздушную академию имени Жуковского. Причём, приняли его с зачислением всех начальных научных курсов - зря, что ли, учил хардкорный матанализ и физику.
Фридрих Генкин стал авиаинженером, специалистом по системам связи и авиаэлектронике. В начале 44-го года попал в войска, окончил войну в Вене. Пару лет служил, но потом всё-таки, любовь к "гражданке" взяла своё, да и надоели постоянные переезды. А тут ещё и женился...
В общем, в звании подполковника он уволился и устроился обыкновенным инженером на минский завод "Калибр". На досуге, вдобавок к немецкому, выучил английский язык, начиная учёбу с учебников сына. Кроме того, он научился вырезать поразительные деревянные скульптуры - трогательные и красивые. Некоторые из них, как сейчас помню, были своего рода иллюстрациями к стихам из толстых литературных журналов, на которые он был подписан: "Юность", "Новый мир"...
До сих пор походы в гости к дяде Фридриху - одни из самых ярких моих детских воспоминаний. Его квартира с деревянными скульптурами, поделками и прочими интересными вещами была для меня подобием сокровищницы из сказки про Али-Бабу.
Начиная с 92-го года дядя Фридрих с детьми и внучками живёт в Чикаго. Судя по ссылкам, от Джули, его внучки и практически моей ровесницы, он даже устраивал там выставки своих работ... Каждый раз, когда я вспоминаю его, я мысленно желаю ему "до ста двадцати": этот очень достойный, умный и культурный человек этого более чем заслуживает. И за себя, и за старшего брата.
Пока он не уехал в Штаты, а мы, соотвественно, - в Израиль, вся наша оставшаяся родня ежегодно встречалась девятого мая "на Яме" - у мемориала, установленного на месте расстрелов, производимых в Минском гетто. Судя по всему, моя тётя окончила свои дни где-то там, вместе с многими тысячами наших соплеменников. Почитайте статью по ссылке - многое узнаете о лицемерной и подлой стране, на протяжении многих лет препятствовавшей даже упоминанию еврейских жертв на памятнике и построившей огромную многоэтажку-брежневку прямо на месте расстрелов, таким манером, что "Яма" оказалась прямо у людей во дворе, рядом с детской площадкой.
Помню, как всё это ужаснуло меня, когда я в возрасте восьми лет впервые всё это узнал, и увидел детей, катающихся на качелях в сотне метров от памятника...
Люди встречались "на Яме", беседовали, кто-то читал "Кадиш", молодые люди знакомились. А потом, года с 91-92-го никого не стало - все уехали. И мать с отцом поняли, что пришёл и наш черёд.
И вот, дожив до возраста, считаемого в иудаизме периодом зрелости, я решил выложить всю эту семейную историю тут. И хотя бы про родню отца (судьба родни моей матери, никак не менее трагична и заслуживает отдельного поста). Родители не расскажут, они не такие, в я выложу. Пусть лежит, чтоб люди помнили. Чтоб помнили и подлость людскую, и человеческое мужество. И чтоб потомки понимали для чего вообще наше государство устроено.
Для того, чтобы можно было хотя бы рука к руке защищаться от новых бешеных зверей.