Антилогия12. Эдуард Багрицкий
Итак, с "А" закончено. Переходим на "Б".
Господ Бальмонта, Белого и Балтрушайтиса просим не беспокоиться - им переворачиваться в гробах не придется.
------------------------------------------------------------
ЭДУАРД БАГРИЦКИЙ
происхождение
За пыльным золотом тяжелых колесниц,
Летящих к пурпуру слепительных подножий,
Курчавые рабы с натертой салом кожей
Проводят под уздцы нубийских кобылиц.
И там, где бронзовым закатом сожжены
Кроваво-красных гор обрывистые склоны,
Проходят медленно тяжелые слоны,
Влача в седой пыли расшитые попоны.
Свирепых воинов сзывают в бой рога;
И вот они ползут, прикрыв щитами спины,
По выжженному дну заброшенной стремнины
К раскинутым шатрам - становищу врага.
Но в тихом лагере им слышен хрип трубы,
Им видно, как орлы взнеслись над легионом,
Как пурпурный закат на бронзовые лбы
Льет медь и киноварь потоком раскаленным.
Ржавеет густо кровь на лезвиях мечей,
Стекает каплями со стрел, пронзивших спины,
И трупы бледные сжимают комья глины
Кривыми пальцами с огрызками ногтей.
Но молча он застыл на выжженной горе,
Как на воздвигнутом веками пьедестале,
И профиль сумрачный сияет на заре,
Как будто выбитый на огненной медали.
---------------------------------------------
Все в лучших традициях первого ученика классической школы с оттопыренным мизинчиком как указателем на "хорошие манеры".
-----------------------------------------------------------------------
ПРОИСХОЖДЕНИЕ
Я не запомнил - на каком ночлеге
пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
и заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
она рванулась - краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
конь щебетал; в ладони ястреб падал;
плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали -
врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
еврейские скисающие сливки,
костыль отца и матери чепец -
все бормотало мне:
- Подлец! Подлец!-
И только ночью, только на подушке
мой мир не рассекала борода;
и медленно, как медные полушки,
из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
струистое точила лезвие...
- Ну как, скажи, поверит в мир текучий
еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша - это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
ты должен видеть, понимать и слышать,
на мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
ключица, выпирающая косо;
прыщи; обмазанный селедкой рот
да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
горбаты, узловаты и дики,
в меня кидают ржавые евреи
обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
обглоданная звездами листва,
дымится месяц посредине лужи,
грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
бегущая навстречу,
и все кликушество
моих отцов,
и все светила,
строящие вечер,
и все деревья,
рвущие лицо,-
все это встало поперек дороги,
больными бронхами свистя в груди:
- Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
проклятье и презренье!
Уходи!-
Я покидаю старую кровать:
- Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
---------------------------------------------------------------------
"Но съеденные вшами косы..."
Пай-мальчик вступил на скользкую дорожку "проклятых поэтов"?
Но...
-------------------------------------------------------------------------
- Нас водила молодость
в сабельный поход,
нас бросала молодость
на кронштадский лед,
боевые лошади
уносили нас,
на широкой площади
убивали нас.
Но в крови горячечной
поднимались мы.
Но глаза незрячие
открывали мы.
----------------------------
Какие уж тут "проклятые поэты"?
Наверное, между этими двумя «Происхождениями» протекло немало воды, и все-таки я не могу поверить, что их напмсал один и тот же .
человек, пусть и с псевдонимом «Эдуард Багрицкий».
В Голливуде был актер Берт Ланкастер.
Он так успешно играл любые роли - от почтенных отцов семейства до злодеев с набриолиненными проборами - что кинокритики никак не могли определить его амплуа.
В конце концов, один из них не выдержал и разразился злобной статьей с названием: «Пусть встанет настоящий Берт Ланкастер!».
Каюсь, мне хочется выкрикнуть плагиат: «Пусть встанет настоящий Эдуард Юагрицкий!».
Проблема осложняется тем, что «настоящего» Эдуарда Багрицкого (как и, скажем, «нестоящего») Леонида Нестерова нет, и некого ловить в темной комнате.
И совем ужзагадочное Багрицкого.
----------------------------------------
****
От черного хлеба и верной жены
мы бледною немочью заражены...
Копытом и камнем испытаны годы,
бессмертной полынью пропитаны воды,-
и горечь полыни на наших губах...
Нам нож - не по кисти,
перо - не по нраву,
кирка - не по чести
и слава - не в славу:
Мы - ржавые листья
на ржавых дубах...
Чуть ветер,
чуть север -
и мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?
Потопчут ли нас трубачи молодые?
Взойдут ли над нами созвездья чужие?
Мы - ржавых дубов облетевший уют...
Бездомною стужей уют раздуваем...
Мы в ночь улетаем!
Мы в ночь улетаем!
Как спелые звезды, летим наугад...
над нами гремят трубачи молодые,
над нами восходят созвездья чужие,
над нами чужие знамена шумят...
Чуть ветер,
чуть север -
срывайтесь за ними,
неситесь за ними,
гонитесь за ними,
катитесь в полях,
запевайте в степях!
За блеском штыка, пролетающим в тучах,
за стуком копыта в берлогах дремучих,
за песней трубы, потонувшей в лесах.
Господ Бальмонта, Белого и Балтрушайтиса просим не беспокоиться - им переворачиваться в гробах не придется.
------------------------------------------------------------
ЭДУАРД БАГРИЦКИЙ
происхождение
За пыльным золотом тяжелых колесниц,
Летящих к пурпуру слепительных подножий,
Курчавые рабы с натертой салом кожей
Проводят под уздцы нубийских кобылиц.
И там, где бронзовым закатом сожжены
Кроваво-красных гор обрывистые склоны,
Проходят медленно тяжелые слоны,
Влача в седой пыли расшитые попоны.
Свирепых воинов сзывают в бой рога;
И вот они ползут, прикрыв щитами спины,
По выжженному дну заброшенной стремнины
К раскинутым шатрам - становищу врага.
Но в тихом лагере им слышен хрип трубы,
Им видно, как орлы взнеслись над легионом,
Как пурпурный закат на бронзовые лбы
Льет медь и киноварь потоком раскаленным.
Ржавеет густо кровь на лезвиях мечей,
Стекает каплями со стрел, пронзивших спины,
И трупы бледные сжимают комья глины
Кривыми пальцами с огрызками ногтей.
Но молча он застыл на выжженной горе,
Как на воздвигнутом веками пьедестале,
И профиль сумрачный сияет на заре,
Как будто выбитый на огненной медали.
---------------------------------------------
Все в лучших традициях первого ученика классической школы с оттопыренным мизинчиком как указателем на "хорошие манеры".
-----------------------------------------------------------------------
ПРОИСХОЖДЕНИЕ
Я не запомнил - на каком ночлеге
пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
и заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
она рванулась - краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
конь щебетал; в ладони ястреб падал;
плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали -
врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
еврейские скисающие сливки,
костыль отца и матери чепец -
все бормотало мне:
- Подлец! Подлец!-
И только ночью, только на подушке
мой мир не рассекала борода;
и медленно, как медные полушки,
из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
струистое точила лезвие...
- Ну как, скажи, поверит в мир текучий
еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша - это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
ты должен видеть, понимать и слышать,
на мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
ключица, выпирающая косо;
прыщи; обмазанный селедкой рот
да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
горбаты, узловаты и дики,
в меня кидают ржавые евреи
обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
обглоданная звездами листва,
дымится месяц посредине лужи,
грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
бегущая навстречу,
и все кликушество
моих отцов,
и все светила,
строящие вечер,
и все деревья,
рвущие лицо,-
все это встало поперек дороги,
больными бронхами свистя в груди:
- Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
проклятье и презренье!
Уходи!-
Я покидаю старую кровать:
- Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
---------------------------------------------------------------------
"Но съеденные вшами косы..."
Пай-мальчик вступил на скользкую дорожку "проклятых поэтов"?
Но...
-------------------------------------------------------------------------
- Нас водила молодость
в сабельный поход,
нас бросала молодость
на кронштадский лед,
боевые лошади
уносили нас,
на широкой площади
убивали нас.
Но в крови горячечной
поднимались мы.
Но глаза незрячие
открывали мы.
----------------------------
Какие уж тут "проклятые поэты"?
Наверное, между этими двумя «Происхождениями» протекло немало воды, и все-таки я не могу поверить, что их напмсал один и тот же .
человек, пусть и с псевдонимом «Эдуард Багрицкий».
В Голливуде был актер Берт Ланкастер.
Он так успешно играл любые роли - от почтенных отцов семейства до злодеев с набриолиненными проборами - что кинокритики никак не могли определить его амплуа.
В конце концов, один из них не выдержал и разразился злобной статьей с названием: «Пусть встанет настоящий Берт Ланкастер!».
Каюсь, мне хочется выкрикнуть плагиат: «Пусть встанет настоящий Эдуард Юагрицкий!».
Проблема осложняется тем, что «настоящего» Эдуарда Багрицкого (как и, скажем, «нестоящего») Леонида Нестерова нет, и некого ловить в темной комнате.
И совем ужзагадочное Багрицкого.
----------------------------------------
****
От черного хлеба и верной жены
мы бледною немочью заражены...
Копытом и камнем испытаны годы,
бессмертной полынью пропитаны воды,-
и горечь полыни на наших губах...
Нам нож - не по кисти,
перо - не по нраву,
кирка - не по чести
и слава - не в славу:
Мы - ржавые листья
на ржавых дубах...
Чуть ветер,
чуть север -
и мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?
Потопчут ли нас трубачи молодые?
Взойдут ли над нами созвездья чужие?
Мы - ржавых дубов облетевший уют...
Бездомною стужей уют раздуваем...
Мы в ночь улетаем!
Мы в ночь улетаем!
Как спелые звезды, летим наугад...
над нами гремят трубачи молодые,
над нами восходят созвездья чужие,
над нами чужие знамена шумят...
Чуть ветер,
чуть север -
срывайтесь за ними,
неситесь за ними,
гонитесь за ними,
катитесь в полях,
запевайте в степях!
За блеском штыка, пролетающим в тучах,
за стуком копыта в берлогах дремучих,
за песней трубы, потонувшей в лесах.