Антилогия3. Джек Алтаузен
ДЖЕК АЛТАУЗЕН
«Дождь идет в никуда ниоткуда».
Джек Алтаузен пришел в русскую поэзию ниоткуда и ушел в никуда, оставив после себя два длинных стихотворения - «Баллада о четырех братьяъ» и «Стихи о Аетлуге».
Биография его - всем бы нам такую.
Родился в 1907 на ленских золотых приисках.
Отец - Моисей Исхович Алтаузен - старатель, конюх, ломовой извозчик (здравствуйте, уважаемый Мендель Крик!).
В одиннадцать Джек попадает в Китай (Харбин, Шанхай).
Мальчик в гостиницах, продавец газет, случайные заработки.
Boy на пароходе Китай - Гонконг.
В общем, все по Хемингуэю - «Какими вы не будете».
Чита, Иркутск, Москва.
Погибает военным корреспондентом в 1942-ом.
Захоронен в братской могиле в 1943-ем
-------------------------------
Стихи о Ветлуге
Уходят дни,
как вдаль рыбацкий парус.
Кривой комбриг,
мы ждём команд твоих.
Налей мне щей,
кудрявый каптенармус,
полкотелка
довольно на двоих.
Журбенко, д уг!
Твой нос едят веснушки,
ячмень в глазу
и на щеке рубец.
В орешнике
подохшие кукушки,
их нюхает
голодный жеребец.
Послушай,
мой товарищ бледнолицый,
мне третий день
мерещится сквозь дым
пятнистый лоб
убитой кобылицы,
две лупы глаз
с натёком голубым.
Не спится мне,
ресниц я не смыкаю.
Пока вчера
смотрел я на луну,
вниз головой
упал начдив Чапаев
с обрыва
в набежавшую волну.
Я хлеб жевал,
пил воду из бутылки,
но было мне
почувствовать дано,
что в это время,
с пулею в затылке,
он погружался
медленно на дно.
Журбенко, друг,
присядем за кустами.
К привалу нас
тропинки привели.
И кони ржут,
по рёбрам бьют хвостами,
копытами
колотят ковыли.
Два года
мы с тобой не мылись в бане,
заели вши,
и надоело мне
ногтями
щёлкать их на барабане
и до крови
царапать на спине.
Вчера был бой,
от сабель было серо.
Кривой комбриг
махал на рукавом.
Я зарубил
в канаве офицера
и у него
в кармане боковом
нашёл я книжку
в жёлтом переплёте,
её писал
какой-то Карамзин.
Две ласточки
сидят на пулемёте,
и на кустах
висит мой карабин.
Журбенко!
Брось Напрасно ложкой звякать.
Цветёт крыжовник,
зреет бузина.
Давай читать,
давай читать и плакать
над этой книжкою
Карамзина.
Друзья мои,
мы завтра в бой поскачем,
отточен штык,
в нагане цел заряд.
А вот сейчас н
ад девушкой мы плачем,
обманутой
сто лет тому назад.
Но к чёрту всё!
От птичьего помёта,
трёхгранный штык,
ты посерел опять.
И кружатся,
и возле пулемёта
две ласточки
хотят заночевать.
Им всё равно,
их к югу гонят вьюги.
Журбенко!
Слышишь Ржанье кобылиц?
Лежим в траве;
ты о своей Ветлуге
опять плетёшь мне
сотни небылиц.
Ах, милый враль!
Какие небылицы!
Засыпан свод
соринками планет.
Ветлугу
называешь ты столицей,
а там, чудак,
фонтана даже нет!
Фонтана нет.
Но каланча какая!
Весь мир видать!
Сиди, Смотри в окно, -
Увидишь ты,
как, духов выкликая,
в Константинополе
играют в домино.
Довольно врать!
Довольно про Ветлугу!
А он плетёт
и всё плести готов.
В Ветлуге он
поймал в пруду Белугу,
Белугу
девятнадцати пудов!
В Ветлуге парни
любят до восхода
играть на струнах
из овечьих жил.
Сам Пушкин
до семнадцатого года
у них простым
аптекарем служил.
Рассвет,
Луна в засахаренном круге.
Закрой глаза.
Что сон тебя неймёт?
Ах, милый враль,
Забыл я, чтоо в Ветлуге
ещё твоя Марусенька живёт.
Нет, не живёт! -
На жёлтой душегубке
её увёз Курносый атаман.
Он целый час курил,
копался в трубке,
усы крутил
и был, наверно, пьян.
Её уж нет,
она теперь далече,
и некому
в Ветлуге за углом
из форточки
бросать тебе навстречу
голубя
с запиской под крылом.
Армейцы спят.
И кружатся планеты.
Я из нагана
выпалил заряд.
Но что со мной!
Журбенко! Где ты, где ты?
Всё это было
много лет назад.
И я сейчас один,
без патронташа.
Лежит на крыше
зимняя слюда.
Как мог я позабыть,
что дружба наша
в двадцатом
оборвалась навсегда?
Не думал я,
что там, в дыму и вьюге,
свинчатка пули
может сделать так,
что не увидишь ты
своей Ветлуги
и в трубке вдруг
погаснет твой табак.
Да, это было всё
Перед рассветом.
Кривой комбриг,
зови меня опять.
Прошли года,
но тот, кто стал поэтом,
по сто очков
умеет выбивать!
Прошли года,
но кровь не помутнела.
Страна моя,
я всё отдам тебе,
чтоб только ты
плодами зеленела,
в кларнеты дула
и звала к борьбе!
Конечно, наивняк.
И, конечно, наперегонки с Багрицким.
И, конечно, литературная жаба душит поэзию - «Я из нагана выпалил заряд».
И, конечно, жеманно-педерастическое «Ах, милый враль!»- не про бойцов, щелкающих вшей на барабане.
И кончается слабо.
Но какой силы отдельные куски в «Стихах о Ветлуге»!
Или в «Балладе о четырех братьях»:
....
А младший брат мой пас коров,
потом пастуший рог разбил.
стал юнкером. Из юнкуров
я Лермонтова лишь любил.
Под Павлодаром и Десной
я трижды падал с крутизны,
чтоб брат качался под сосной
с лицом старинной желтизны.
Нас годы сделали грубей -
он захрипел, я сел в седло,
и ожерелье голубей
над ним в лазури протекло.
Такая энергия рвется изнутри наружу разве что у Киплинга, Тихонова и Пастернака. Потому-то Джек Алтаузен - равный с равными в этой Антилогии.
«Дождь идет в никуда ниоткуда».
Джек Алтаузен пришел в русскую поэзию ниоткуда и ушел в никуда, оставив после себя два длинных стихотворения - «Баллада о четырех братьяъ» и «Стихи о Аетлуге».
Биография его - всем бы нам такую.
Родился в 1907 на ленских золотых приисках.
Отец - Моисей Исхович Алтаузен - старатель, конюх, ломовой извозчик (здравствуйте, уважаемый Мендель Крик!).
В одиннадцать Джек попадает в Китай (Харбин, Шанхай).
Мальчик в гостиницах, продавец газет, случайные заработки.
Boy на пароходе Китай - Гонконг.
В общем, все по Хемингуэю - «Какими вы не будете».
Чита, Иркутск, Москва.
Погибает военным корреспондентом в 1942-ом.
Захоронен в братской могиле в 1943-ем
-------------------------------
Стихи о Ветлуге
Уходят дни,
как вдаль рыбацкий парус.
Кривой комбриг,
мы ждём команд твоих.
Налей мне щей,
кудрявый каптенармус,
полкотелка
довольно на двоих.
Журбенко, д уг!
Твой нос едят веснушки,
ячмень в глазу
и на щеке рубец.
В орешнике
подохшие кукушки,
их нюхает
голодный жеребец.
Послушай,
мой товарищ бледнолицый,
мне третий день
мерещится сквозь дым
пятнистый лоб
убитой кобылицы,
две лупы глаз
с натёком голубым.
Не спится мне,
ресниц я не смыкаю.
Пока вчера
смотрел я на луну,
вниз головой
упал начдив Чапаев
с обрыва
в набежавшую волну.
Я хлеб жевал,
пил воду из бутылки,
но было мне
почувствовать дано,
что в это время,
с пулею в затылке,
он погружался
медленно на дно.
Журбенко, друг,
присядем за кустами.
К привалу нас
тропинки привели.
И кони ржут,
по рёбрам бьют хвостами,
копытами
колотят ковыли.
Два года
мы с тобой не мылись в бане,
заели вши,
и надоело мне
ногтями
щёлкать их на барабане
и до крови
царапать на спине.
Вчера был бой,
от сабель было серо.
Кривой комбриг
махал на рукавом.
Я зарубил
в канаве офицера
и у него
в кармане боковом
нашёл я книжку
в жёлтом переплёте,
её писал
какой-то Карамзин.
Две ласточки
сидят на пулемёте,
и на кустах
висит мой карабин.
Журбенко!
Брось Напрасно ложкой звякать.
Цветёт крыжовник,
зреет бузина.
Давай читать,
давай читать и плакать
над этой книжкою
Карамзина.
Друзья мои,
мы завтра в бой поскачем,
отточен штык,
в нагане цел заряд.
А вот сейчас н
ад девушкой мы плачем,
обманутой
сто лет тому назад.
Но к чёрту всё!
От птичьего помёта,
трёхгранный штык,
ты посерел опять.
И кружатся,
и возле пулемёта
две ласточки
хотят заночевать.
Им всё равно,
их к югу гонят вьюги.
Журбенко!
Слышишь Ржанье кобылиц?
Лежим в траве;
ты о своей Ветлуге
опять плетёшь мне
сотни небылиц.
Ах, милый враль!
Какие небылицы!
Засыпан свод
соринками планет.
Ветлугу
называешь ты столицей,
а там, чудак,
фонтана даже нет!
Фонтана нет.
Но каланча какая!
Весь мир видать!
Сиди, Смотри в окно, -
Увидишь ты,
как, духов выкликая,
в Константинополе
играют в домино.
Довольно врать!
Довольно про Ветлугу!
А он плетёт
и всё плести готов.
В Ветлуге он
поймал в пруду Белугу,
Белугу
девятнадцати пудов!
В Ветлуге парни
любят до восхода
играть на струнах
из овечьих жил.
Сам Пушкин
до семнадцатого года
у них простым
аптекарем служил.
Рассвет,
Луна в засахаренном круге.
Закрой глаза.
Что сон тебя неймёт?
Ах, милый враль,
Забыл я, чтоо в Ветлуге
ещё твоя Марусенька живёт.
Нет, не живёт! -
На жёлтой душегубке
её увёз Курносый атаман.
Он целый час курил,
копался в трубке,
усы крутил
и был, наверно, пьян.
Её уж нет,
она теперь далече,
и некому
в Ветлуге за углом
из форточки
бросать тебе навстречу
голубя
с запиской под крылом.
Армейцы спят.
И кружатся планеты.
Я из нагана
выпалил заряд.
Но что со мной!
Журбенко! Где ты, где ты?
Всё это было
много лет назад.
И я сейчас один,
без патронташа.
Лежит на крыше
зимняя слюда.
Как мог я позабыть,
что дружба наша
в двадцатом
оборвалась навсегда?
Не думал я,
что там, в дыму и вьюге,
свинчатка пули
может сделать так,
что не увидишь ты
своей Ветлуги
и в трубке вдруг
погаснет твой табак.
Да, это было всё
Перед рассветом.
Кривой комбриг,
зови меня опять.
Прошли года,
но тот, кто стал поэтом,
по сто очков
умеет выбивать!
Прошли года,
но кровь не помутнела.
Страна моя,
я всё отдам тебе,
чтоб только ты
плодами зеленела,
в кларнеты дула
и звала к борьбе!
Конечно, наивняк.
И, конечно, наперегонки с Багрицким.
И, конечно, литературная жаба душит поэзию - «Я из нагана выпалил заряд».
И, конечно, жеманно-педерастическое «Ах, милый враль!»- не про бойцов, щелкающих вшей на барабане.
И кончается слабо.
Но какой силы отдельные куски в «Стихах о Ветлуге»!
Или в «Балладе о четырех братьях»:
....
А младший брат мой пас коров,
потом пастуший рог разбил.
стал юнкером. Из юнкуров
я Лермонтова лишь любил.
Под Павлодаром и Десной
я трижды падал с крутизны,
чтоб брат качался под сосной
с лицом старинной желтизны.
Нас годы сделали грубей -
он захрипел, я сел в седло,
и ожерелье голубей
над ним в лазури протекло.
Такая энергия рвется изнутри наружу разве что у Киплинга, Тихонова и Пастернака. Потому-то Джек Алтаузен - равный с равными в этой Антилогии.