Человек Саша
Впервые я увидел его в больничном коридоре, когда меня ночью по скорой привезли с ковидом в больницу.
Приемный покой представлял собою сдвинутые столы в холле первого этажа, за одним из которых сидел уставший и облаченный в «ковидный скафандр» дежурный врач. Поначалу я был один, но пока врач оформлял необходимые документы - подвезли еще несколько человек. Среди них был и Александр. Среднего телосложения, слегка уже лысеющий мужчина, лет, думаю, около тридцати шести, в очках, несколько отстраненного вида… Такой, знаете, типичный представитель технической интеллигенции или как раньше говорили - «физик».
Потом меня увели на КТ, а затем в сопровождении санитарки в «скафандре», с вещами сопроводили на седьмой этаж.
Мы вошли в тревожный, продуваемый сквозняками и, тем не менее, душный полумрак коридора, заставленного кроватями. Впрочем, это был не сам коридор в его проходной, узкой части, а промежуточный холл. Какие-то точно знамена темные трепыхалась и хлопали на окнах. Как я понял потом - это была наклеенная на стекла широкими полосами и отставшая кое-где противосолнечная пленка. С мучительным подвыванием, надсадно работали кислородные концентраторы. Тогда я еще не знал что это такое, но вот именно это мучительное, с подвыванием вразнобой гудение, а также тяжелый, хриплый кашель, отдаленные стоны и вскрики время от времени - всё это создавало странную и тревожную атмосферу.
Мне предложи на выбор одну из двух свободных коек. Одна стояла в самом проходе, а вторая - в углу и как бы в некотором затишке и удалении, у окна. Конечно, я выбрал вторую. Прошел туда и стал располагаться. Прямо возле койки тумбочки не было, но стояла квадратная приземистая банкетка, наверное, еще с восьмидесятых годов, просторная, как стол, так что я свободно разместил на ней пакеты с вещами.
За банкенткой располагались белые раздвижные ширмы, за ними угадывалась в полумраке гора сложенных штабелями старых металлических кроватей и массивные узлы каких-то медицинских механизмов и агрегатов, очевидно также свидетели давно минувших времен.
Вскоре послышались шаги и в сопровождении санитарки, тоже с пакетами прибыл тот самый человек, на которого я обратил внимание внизу, в приемном покое. Ему ничего не оставалось, как занять «проходную» койку в коридоре, от которой я только что отказался, и мне немного совестно было, что вот, я так «хорошо» устроился за счет другого.
Несмотря на странноватую и душную атмосферу я как-то уснул.
Утром уже всё было иначе - светло и ясно. Оказалось, место, где я лежал, некогда было коридором Урологического отделения, переделанного потом в ЛОР отделение, а с усилением коронавирусной эпидемии превращенного в ковидное. Койки здесь располагались в более-менее разумном порядке, так, чтобы врачи могли свободно ходить между ними, приближаться к пациентам и производить необходимые манипуляции, подвозить оборудование (порой довольно громоздкое), да и просто иногда забирать человека, перекладывать его на каталку, чтобы увезти в реанимацию. Увы, случалось и такое.
Вообще, то, что я успел заметить и понять уже в первый день пребывания в ковидном отделении - это то, что болезнь эта коварна и непредсказуема, и в каждом человеке действует по разному, так что сами врачи вынуждены, что называется, «на ходу» составлять протоколы лечения и реагировать оперативно на всякие неожиданные и радикальные изменения в самочувствии своих пациентов.
Медперсонал разного уровня и технические службы работали четко и слажено. Лечащие врачи приходили утром и шли по палатам, производя обход, опрашивая больных и назначая лечение… Вслед за ними принимала эстафету целая группа дежурных врачей, которые контролировали общее состояние пациентов и были, как я понимаю, более-менее в курсе каких-то деталей и частностей в ведении лечения конкретных людей. За армией дежурных врачей шла «армия» медсестер и медбратьев, которые готовили и раздавали лекарства, ставили капельницы, делали уколы и т.д. Причем им то и дело приходилось терпеливо объяснять больным (некоторые из которых вели себя довольно капризно), что они - медсестры и медбратья, не назначают лечение, не контролируют и не меняют схемы приема препаратов, а только исполняют решения и реализуют назначения лечащих врачей.
Ну и последняя «армия» - это армия низшего, если можно так сказать, технического звена. Впрочем, понятие «нижних» и «вышних» было здесь относительно. И именно на этих добрых и самоотверженных тружениках лежала большая часть рутинной и тяжелой повседневной работы. Это именно они в надлежащее время собирали мусор в пакеты, вывозили его в пластиковых контейнерах, заменяли, обновляли какие-то расходные материалы, поддерживали чистоту и порядок в помещениях, словом, обеспечивали возможность для нормальной работы «высшего» медперсонала и, в конечном итоге, для эффективного лечения больных.
Но я отвлекся от главной темы моего рассказа, а именно - от истории о человеке по имени Саша. Впрочем, думаю, надо было дать представление о том, как вообще работал и работает «на пике» пандемии ковидный госпиталь.
Итак, Саша.
Утром я понял, что он реально - «тяжелый». Большую часть времени он неподвижно лежал на койке, но если отправлялся куда-то, то в прямом смысле этого слова едва передвигал ноги и то и дело «заваливался» то в одну, то в другую сторону от крайней немощи… Конечно, все мы здесь (во всяком случае, находящиеся в «острой фазе») - были слабы и немощны, но вот это «пьяное» хождение Саши как-то навевало на мысль что у него в самом деле всё обстоит серьезно.
К слову, сами врачи настаивали, чтобы больные по возможности не ходили даже в туалет, аргументируя это так: «Вы там падаете, разбиваете себе головы, и нам от этого только проблем прибавляется». Но кому же из вменяемых более-менее и чувствующих еще в себе силы людей захочется «ходить под себя», то есть в судно, если есть хоть малейшие силы справлять нужду самостоятельно. Это понятно. И мы ходили, но вот, как я сказал уже, степень немощи у всех была разная. И вот на второй день нашего пребывания в ковидном отделении, по некоторым приметам, я стал догадываться что Саша как будто собирается уже отходить в «мир иной». То есть я видел как он, возвращаясь из очередного похода по нужде, валится кулем даже не вдоль кровати, а как-то наискось, как придется и лежит так навзничь без движения.
Апогеем этого кризиса был довольно громкий и напряженный разговор одной из санитарок с Сашей на второй день нашего пребывания в госпитале. Помню, он уже лежал в полусознательном состоянии, а сестричка (опытная как я понимаю, и «набившая» уже глаз) энергично и громко уговаривала его поесть. То есть просто поесть хоть что-нибудь, потому что пища - это энергия, без которой человек не может существовать, а человек больной - быстро теряет силы и может «уйти» элементарно из-за истощения жизненных ресурсов.
Саша всё это слушал и возражал негромко, но настойчиво с тем самым упрямством «физика», которое, вероятно помогает в научной работе, но мешает в делах житейских. А я понимал, что он просто не может и не хочет думать сейчас о еде, сама мысль о которой ему отвратительна, невыносима, а остальное - только «технические выкладки и обоснования» этого отвращения… Я всё это слушал вполуха, понимал и чувствовал проступающие отчетливо в словах медсестры выверенное опытом - отчаяние. Я как-то отчетливо уловил эту интонацию: что она понимает и осознаёт ясно то, что мы не понимаем и не осознаём. Что Саше - условно говоря «кердык», если он не внемлет и не начнет хоть что-то предпринимать сам для того, чтобы помочь своему организму справится с болезнью и кризисом…
Увы, опасения сестрички оправдались в тот же день к вечеру. Кто-то из дежурных врачей, непрестанно проходивших по коридору, вдруг остановился, задержался возле Саши, склонился над ним и сразу градус тревоги поднялся. Прозвучали энергичные призывы и тревожные голоса… и еще один врач подошел, а за ним еще… так что их трое уже собралось возле Сашиной койки и последовали громкие обращения к нему, проверка реакции зрачков… и стало ясно, наконец, что Саша уже впал в кому и не реагирует ни на что. Вот так… На глазах у всех, буквально за полтора дня, молодой и вроде бы более «перспективный» по сравнению с другим (пожилыми, отягощенными хроническими заболеваниями и т. д.) человек, переступил незримую грань. В общем, Саша «уходил» и кто-то из врачей без лишней сентиментальности, с рутинной простотой констатировал:
- Ну что, тут уже или «туда» или «сюда»!
И Сашу, в сопровождении аппарата искусственной вентиляции легких и капельницы на колесиках - спешно увезли на каталке в реанимацию.
Мне его было почему-то особенно жалко и я всё вспоминал как он, встречаясь в коридоре, как-то вопрошающе взглядывал на меня (может понимая что я священник) и как будто хотел заговорить… И крестик у него был на груди такой… не «демонстративный», знаете, кажется даже не серебряный и не золотой уж точно, а самый простой, может быть именно свидетельствующий о том, что Саша действительно человек верующий и православный. И вот - он хотел (может быть, не ведая того - в последние часы своей жизни) поговорить со священником. Но я первый не завел разговор и он не задал вопрос… А теперь его с открытыми глазами, не реагирующими на свет - увезли в реанимацию и что будет дальше - большой вопрос.
Я стал молиться за него, просить у Господа, чтобы Он даровал еще ему время для покаяния и для приобщения Божественной жизни…
Так шло время. День за днем. Неделя прошла, а о Саше не было ни слуху, ни духу. Я продолжал молиться о нем, но не знал о его судьбе и не дерзал загадывать. Только надеялся, что он всё-таки жив. Хотел не раз расспросить о нем у кого-нибудь из врачей или санитарок, но я не помнил, конечно, лица тех, кто принимал в нем участие, кто забирал и увозил его на каталке… «Там» ведь нет лиц, все в одинаковых более-менее - «космических» этих костюмах и потому не удобно просто начинать расспрашивать, у кого попало наудачу неизвестно о ком…
И вот наступил изумительный для меня и радостный день, точнее вечер, когда я, в очередной раз отправлялся в фойе, чтобы подышать через открытое окно свежим воздухом и вдруг - навстречу мне по коридору идет, хоть слабенький еще, но всё-таки живой и даже по виду окрепший - тот самый Саша!
Какая же это была радость!
И я не удержался - поприветствовал его, а он ответил, и как-то так действительно радостно это всё произошло, точно мы с ним были знакомы давно и теперь только подтвердили этот факт, встретившись как добрые приятели.
А потом мы вместе побрели с ним в то самое ночное фойе и там стояли такие советские еще, соединенные в ряд деревянные кресла с поролоновой седушкой и коленкоровой красной обивкой, подранной жестко, как будто когтями диких зверей. Но сидеть на этих стульях было удобно и хорошо. И тишина была ночная, и ветерок освежал из открытых окон и мы с Сашей неспешно и так по душам разговорились.
Оказалось он сам из Красноярска. Точнее из расположенного в его окрестностях небольшого городка Емельяново. И у Саши там дом, жена на сносях и пятеро детей. Пятеро детей! Какое счастье, - думал я, что врачи вовремя обратили внимание на тяжкое состояние этого славного и «заряженного на жизнь» человека. Какое счастье, что он не погиб в горячке скоротечной болезни, не оставил вдову с детьми! Я смотрел на него как на Лазаря четверодневного и благодарил Бога за это несомненное чудо возвращения от смерти в жизнь.
Оказалось, он приехал в Крым для заключения коммерческого контракта. Кто-то из сибирских бизнесменов решил построить в районе Алушты коттеджный поселок, словом, организовать небольшой, но «теплый» бизнес. И вот Саша в качестве бизнес-партнера приехал по этим делам и, кажется, даже успел заключить необходимые договоры, но неожиданно заболел и его по скорой привезли из Алушты в Симферополь. И Саша с каким-то даже изумлением рассказывал, как неожиданно быстро всё произошло, что не было никакой «раскачки» а что болезнь развивалась стремительно и он сам не ожидал и не понял, почему земля стала вдруг «уходить из под ног».
Вообще странно как-то он об этом рассказывал. Так обыденно и просто, точно сам еще не понимал что́ именно он пережил и от чего избавил его Господь. Впрочем, понимал, конечно, потому что с теплотой сердечной и умилением радовался о жене, говорил о том, что она там перенесла за все эти дни, и как рада была, когда он смог, наконец-то ей позвонить и рассказать, что чувствует себя лучше и даже уже идет на поправку…
- Ну да, - говорил он, глядя на меня через линзы больших очков. - Странно, но я очень быстро прихожу в себя и у меня, вот даже взяли уже ПЦР тест и он отрицательный, так что обещают выписать чуть ли не завтра. Удивительно, правда!.. Жена обрадовалась, конечно. Давай, говорит, возвращайся скорее домой, будем тебя уже здесь выхаживать, откармливать и отпаивать… Ну да, я и сам уже домой хочу, надо прийти в себя, как-то осмыслить всё, что произошло, поправиться окончательно. Да уж… Но Крым… я вот, как-то особенно полюбил его. Надеюсь возвращаться еще не раз сюда, узнать о нем больше…
Саша действительно оказался православным, верующим человеком, может быть не вполне укорененным в церковной жизни, но по самому расположению своему, по мироощущению - несомненно. То есть было ясно, что для него существенно важно само осознание своей причастности православию в перспективе отношений с Богом и людьми, в работе, семейной жизни, воспитании детей и т. д.
Впрочем, я понимал, что этому «сочувствию православию» если и можно радоваться, то вот именно как радуются тому, что человек выжил после опасной смертельной болезни. Выжил и хорошо! Но ведь дальше нужно набираться сил и возвращаться к полноценной жизни. Вот так и в вере православной. Радостно, конечно, что после многолетнего горького опыта искоренения православия на государственном уровне - всё равно «жизнь жительствует» и поросль веры даёт о себе знать. Но нужно ведь и двигаться дальше, утверждаться не только в вере, но и в жизни, согласной с ней, всем миром искоренять зло, возрастать в благочестии…
Саша рассказывал, что в городке у них есть старый кирпичный храм еще дореволюционной постройки, облупленный до сих пор, но чудом сохранившийся. И служит в нем «креативный» батюшка, бывший байкер, который резко переменил жизнь, когда в храме чудесным образом исцелился его сынишка. И вот, Саша этому батюшке помогает иногда, а именно, как он сам пояснил: «зимой… ну, когда окунаются в воду, бензопилой прорезаю ему крестообразно прорубь во льду». Конечно, я напомнил себе и Саше, что прорубь во льду - это чудесно, но кроме того много еще чего нужно делать и исполнять православному человеку…
Между прочим, в разговоре мы затронули интересную и важную тему образования детей, участия того, что называют теперь «гражданским обществом» в организации этого процесса. Саша говорил о том, о чем не говорит теперь только ленивый: что сама система образования в нынешней России пошла по какому-то кривому пути, суть которого, если совсем просто, в значительном уменьшении доли человеческого участия и внимания, и ответственности в формировании личности, при значительном увеличении роли коммерциализации и «технического» накопления информации и знаний. Мы говорили о том, как важно родителям не противопоставлять себя в этом вопросе государству, а, по возможности, искать соработников, единомышленников и, совместными усилиями менять с Божьей помощью, ситуацию к лучшему.
В какой-то момент Саша стал рассказывать подробнее о Красноярском крае, о том, как сплавлялись они однажды несколько недель вниз по Енисею и по его притокам и сколько состоялось во время этого путешествия удивительных событий и встреч. И я слушал об этих впечатлениях с радостью, словно наяву соприкасаясь с жизнью далекого края, в котором хоть и побывал однажды, но который громадностью своей, величием и значимостью превосходит всякие возможности повседневного понимания. Я слушал с радостью его рассказ об этом долгом путешествии, о посещении старинных старообрядческих поселков, об общении с местными жителями, о быте их и традициях… слушал и понимал, что и для меня - коренного крымчанина, - это всё непостижимым образом близко и дорого до глубины души… что всё это действительно моё, родное и я сам уже из рассказов Саши и вместе с ним люблю эту величественную сибирскую землю с ее могучей природой, Божественной тайной, осиявающей её, с ее людьми, с их характерами и судьбами…
В продолжение темы Саша рассказал о том, что в Красноярске есть и другие такие энтузиасты, которые тоже отправились в дальнее путешествие по Енисею и путешествие это затянулось на многие месяцы и вылилось в создание четырехсерийного документального фильма под названием «Бахта. Счастливые люди». Забегая вперед, скажу, что с удовольствием посмотрел все эти четыре фильма, а «вдогонку» под впечатлением темы и еще один (более давний и снятый другими людьми) фильм - о староверах Красноярского края. И вот какие размышления эти фильмы на меня навели…
Первый фильм (снятый с душой и на совесть около пятнадцати лет назад) - это рассказ о сибирских людях, главным образом о таежных охотниках-промысловиках. Фильм действительно вдохновляющий, мощный и светлый, но есть в нем и некоторые «посылы» с которыми нельзя согласиться и на которые, как мне кажется, надо ответить.
Первый из них: государство - это отдельно, и это некая априори враждебная всякому «свободному» человеку структура. Вот где-то там - государство, а здесь - сильные и мужественные, свободные и «счастливые» люди. Вот самое это противопоставление, думается мне, всё-таки достаточно тенденциозно и продвигает идею о том, что свобода настоящая, подлинная, возможна только вне государства. С этим нельзя согласиться, конечно. Потому что истинная свобода даруется только Христом и эта свобода - свобода от греха. А такая свобода мало зависит от внешних обстоятельств существования, культуры и быта, по крайней мере, если человек укоренен в понятиях и принципах этой свободы.
Второй посыл - это мысль о том, что сибирские или «счастливые» по терминологии фильма, люди, надеются только на себя и на свои силы и, соответственно, отвечают только за себя. Это, я думаю, тоже во многом «придуманная» мысль, особенно в религиозном отношении. Но она именно оговаривается особо в фильме, то есть что - да: и правила веры, и религиозные понятия, и праздники - всё это для «счастливых людей» не имеет особенного значения, а только присутствует так - декоративно, мимолетом и вскользь.
Тем не менее, в самом фильме (когда показывается внутренняя обстановка жилищ этих «счастливых людей») можно увидеть иконы. Да и из других источников, рассказывающих о тех же людях (после выхода фильма появились несколько репортажей и интервью с ними) можно сделать вывод, что, по крайней мере, некоторые из них глубоко и сознательно верующие и, более того - православные христиане.
Для меня последнее было особенно радостным открытием, потому что всякое иное и как бы «запечатленное», (то есть представленное как единственно верное) суждение о «таежных людях» вызывает неизбежную горечь. Думаешь: ну да, вот - серьезные, сосредоточенные и трудолюбивые люди. Но без веры что значит вся эта сосредоточенность и серьезность и мужественность? Краткое время жизни земной пройдет и не будет больше ни таежного промысла, ни трудов, ни плодов их… А душа останется и жизнь останется в вечности и весь вопрос будет состоять только в том - какова эта вечная жизнь в самой ее сути: с Богом она или «вне Бога». Это ведь самые серьезные вопросы и решаются они человеком именно на земле. А вот в фильме эта важнейшая мысль как бы игнорируется, выносится за скобки. Так что даже представлялось как бы по умолчанию, что главные герои этого фильма - это такие безбожники самонадеянные. И в противовес этому утверждению, даже захотелось мне найти другие фильмы и другие рассказы… например, о староверах, которые несколько раз упоминаются в фильмах и без которых жизнь тех суровых краев представить себе невозможно.
И вот, я нашел такой фильм. Относительно старый - девяносто третьего года и тоже по своему тенденциозный (в плане отношения староверов к государству и к Русской Православной Церкви), но всё-таки весьма интересный и примечательный. Потому что в этом фильме важнейшая составляющая человеческой жизни - вера в Бога и жизнь согласная с ней - не отвергается, а ставится на первую степень важности. И интересно именно узнать о тех же «счастливых», таежных, суровых людях, но о таких, для кого вера в Бога составляет важнейшую часть их жизни. Очень интересный фильм, посмотрите по возможности.
И вот какой я сделал общий вывод из этих фильмов. На самом деле для Бога не так уж важно, наверное, что мы представляем собой в смысле цельности характера, железной воли и трудолюбия. Но гораздо важнее чтобы человек искал Бога с любовью всем сердцем и всей душой и хотел быть с Ним, жить по Его заповедям и правде в Его Церкви, созданной для нас, как спасительный Ковчег. Вот это, наверное, главное в жизни. А если так, то не так уж существенна и принципиальна разница между «особенными» «счастливыми», суровыми, таежными и мужественными людьми и - всеми остальными, живущими в городах и селах нашей необъятной Родины. И при всей возможной разнице характеров, обстоятельств и судеб по настоящему важно именно это - причастность или непричастность человека уже здесь, в земной жизни, жизни Божественной.
Вот об этом подумалось, когда смотрел эти фильмы.
Кроме прочего, Саша вспоминал, как его дальние родственники где-то под Геленджиком в начале девяностых задумали построить большой дом. И вот родные люди, живущие в самых разных концах огромной, распадающейся страны, старались как-то принять участие в этом общем деле. Надо ли говорить, как неудачно было выбрано время для начала такого строительства! Всё приходилось доставать буквально «с миру по нитке»: цемент, щебень, ракушку… да всё, буквально всё… А сами эти мужики - братья как я понял - которые взялись за «семейную стройку» были крепкими работягами, смекалистыми и рукастыми. И вот когда в их родном поселке под Геленджиком (который в советское время был связан с рыболовным промыслом и производством) всё расстроилось и пришло в упадок - эти мужики, бывшие по основной специальности электриками, сняли с какого-то пропадающего бесхозно траулера мощный дизель и организовали для всего поселка и постоянный источник электроэнергии. И еще с какого-то ржавеющего сейнера сняли другой дизель-генератор, поменьше и тоже обеспечили за счет его работу администрации… Конечно, и местная власть таким людям шла на встречу, помогала, чем возможно в строительстве дома. Но вот еще что важно, о чем рассказывал Саша. О том, что родственные связи его семья «в самом широком ее охвате» сохраняла не только в советское время, но и в самые безнадежные и горькие годы распада. А «охват» семейный, как я понял, был широк и распространялся по всей территории бывшего СССР, начиная с того самого Красноярского края и заканчивая Донбассом и Кавказским побережьем. Так вот, как говорил Саша, дом этот, каким-то непостижимым образом строила «вся семья», от добывания и доставления материалов и помощи деньгами, до личного по возможности присутствия и работы на стройке. Удивительно, правда? Это ведь образ сохранения единства в условиях всеобщего распада и хаоса. Образ единства большой семьи и в каком-то смысле - единства Родины, потому что Россия и есть, по сути, наша большая семья.
И вот, Саша рассказывал, что одним из самых сильных впечатлений его детства в девяностые годы было событие, совершенно противоположное основному «тренду» тех лет. А именно - дом каким-то чудом и вопреки всему, при участии «большой семьи» был построен и на новоселье со всех сторон необъятной Родины прибыли больше ста человек. Саша вспоминал, что только для одних детей в эти радостные и праздничные дни новоселья - выделили большую комнату и застелили ее какими-то матрацами и дети всех семей прибывших дневали и ночевали здесь гуртом. А праздновали сообща это великое новоселье чуть ли не неделю и пировали и пили и ели и веселились и никакого мордобития и выяснения отношений не было, а всё именно радостно и широко и радушно и вопреки всему даже как бы и с победой и торжеством. Вот, де, у вас - развал и хаос, а у нас - новоселье, радость и торжество! Удивительный пример, энергии и силы преодоления распада и хаоса! Удивительный пример родства и взаимопомощи! Удивительный пример жизнестойкости!
Я слушал Сашин рассказ и радовался, что есть еще на Руси такие люди и их, очевидно, немало. Они живут, страдают, сомневаются, скорбят, ищут пути решения насущных вопросов, но, главное - всё это делается в стремлении быть с Богом и по-божески устроить свою личную жизнь, да и жизнь вокруг себя. Вот из этого-то, - думал я, - и складывается, сплетается ткань нашей современной русской жизни и как это здорово, как хорошо, что много, много таких людей - желающих и стремящихся жить в согласии с Богом. Только бы нам не останавливаться на «интуитивном» сочувствии православию, а возрастать постепенно, но неуклонно в вере и верности. Всем вместе, единым народом!..
Мы долго говорили с Сашей по душам в эту благословенную ночь. А уже на следующий день после обеда он пришел ко мне в «палату» и сказал, что сегодня его выписывают. Мы сердечно с ним попрощались и обещали молиться друг о друге и о наших семьях.
Вот и всё. Я не знаю, увижусь ли я с ним еще когда-нибудь на земле. Скорее всего, нет, но это и не важно на самом деле. Важнее чтобы и он, и я, и все мы старались по мере сил и возможностей жить православно, по-божески и в этом состоит смысл и радость нашей общей жизни, именуемой русской.
Приемный покой представлял собою сдвинутые столы в холле первого этажа, за одним из которых сидел уставший и облаченный в «ковидный скафандр» дежурный врач. Поначалу я был один, но пока врач оформлял необходимые документы - подвезли еще несколько человек. Среди них был и Александр. Среднего телосложения, слегка уже лысеющий мужчина, лет, думаю, около тридцати шести, в очках, несколько отстраненного вида… Такой, знаете, типичный представитель технической интеллигенции или как раньше говорили - «физик».
Потом меня увели на КТ, а затем в сопровождении санитарки в «скафандре», с вещами сопроводили на седьмой этаж.
Мы вошли в тревожный, продуваемый сквозняками и, тем не менее, душный полумрак коридора, заставленного кроватями. Впрочем, это был не сам коридор в его проходной, узкой части, а промежуточный холл. Какие-то точно знамена темные трепыхалась и хлопали на окнах. Как я понял потом - это была наклеенная на стекла широкими полосами и отставшая кое-где противосолнечная пленка. С мучительным подвыванием, надсадно работали кислородные концентраторы. Тогда я еще не знал что это такое, но вот именно это мучительное, с подвыванием вразнобой гудение, а также тяжелый, хриплый кашель, отдаленные стоны и вскрики время от времени - всё это создавало странную и тревожную атмосферу.
Мне предложи на выбор одну из двух свободных коек. Одна стояла в самом проходе, а вторая - в углу и как бы в некотором затишке и удалении, у окна. Конечно, я выбрал вторую. Прошел туда и стал располагаться. Прямо возле койки тумбочки не было, но стояла квадратная приземистая банкетка, наверное, еще с восьмидесятых годов, просторная, как стол, так что я свободно разместил на ней пакеты с вещами.
За банкенткой располагались белые раздвижные ширмы, за ними угадывалась в полумраке гора сложенных штабелями старых металлических кроватей и массивные узлы каких-то медицинских механизмов и агрегатов, очевидно также свидетели давно минувших времен.
Вскоре послышались шаги и в сопровождении санитарки, тоже с пакетами прибыл тот самый человек, на которого я обратил внимание внизу, в приемном покое. Ему ничего не оставалось, как занять «проходную» койку в коридоре, от которой я только что отказался, и мне немного совестно было, что вот, я так «хорошо» устроился за счет другого.
Несмотря на странноватую и душную атмосферу я как-то уснул.
Утром уже всё было иначе - светло и ясно. Оказалось, место, где я лежал, некогда было коридором Урологического отделения, переделанного потом в ЛОР отделение, а с усилением коронавирусной эпидемии превращенного в ковидное. Койки здесь располагались в более-менее разумном порядке, так, чтобы врачи могли свободно ходить между ними, приближаться к пациентам и производить необходимые манипуляции, подвозить оборудование (порой довольно громоздкое), да и просто иногда забирать человека, перекладывать его на каталку, чтобы увезти в реанимацию. Увы, случалось и такое.
Вообще, то, что я успел заметить и понять уже в первый день пребывания в ковидном отделении - это то, что болезнь эта коварна и непредсказуема, и в каждом человеке действует по разному, так что сами врачи вынуждены, что называется, «на ходу» составлять протоколы лечения и реагировать оперативно на всякие неожиданные и радикальные изменения в самочувствии своих пациентов.
Медперсонал разного уровня и технические службы работали четко и слажено. Лечащие врачи приходили утром и шли по палатам, производя обход, опрашивая больных и назначая лечение… Вслед за ними принимала эстафету целая группа дежурных врачей, которые контролировали общее состояние пациентов и были, как я понимаю, более-менее в курсе каких-то деталей и частностей в ведении лечения конкретных людей. За армией дежурных врачей шла «армия» медсестер и медбратьев, которые готовили и раздавали лекарства, ставили капельницы, делали уколы и т.д. Причем им то и дело приходилось терпеливо объяснять больным (некоторые из которых вели себя довольно капризно), что они - медсестры и медбратья, не назначают лечение, не контролируют и не меняют схемы приема препаратов, а только исполняют решения и реализуют назначения лечащих врачей.
Ну и последняя «армия» - это армия низшего, если можно так сказать, технического звена. Впрочем, понятие «нижних» и «вышних» было здесь относительно. И именно на этих добрых и самоотверженных тружениках лежала большая часть рутинной и тяжелой повседневной работы. Это именно они в надлежащее время собирали мусор в пакеты, вывозили его в пластиковых контейнерах, заменяли, обновляли какие-то расходные материалы, поддерживали чистоту и порядок в помещениях, словом, обеспечивали возможность для нормальной работы «высшего» медперсонала и, в конечном итоге, для эффективного лечения больных.
Но я отвлекся от главной темы моего рассказа, а именно - от истории о человеке по имени Саша. Впрочем, думаю, надо было дать представление о том, как вообще работал и работает «на пике» пандемии ковидный госпиталь.
Итак, Саша.
Утром я понял, что он реально - «тяжелый». Большую часть времени он неподвижно лежал на койке, но если отправлялся куда-то, то в прямом смысле этого слова едва передвигал ноги и то и дело «заваливался» то в одну, то в другую сторону от крайней немощи… Конечно, все мы здесь (во всяком случае, находящиеся в «острой фазе») - были слабы и немощны, но вот это «пьяное» хождение Саши как-то навевало на мысль что у него в самом деле всё обстоит серьезно.
К слову, сами врачи настаивали, чтобы больные по возможности не ходили даже в туалет, аргументируя это так: «Вы там падаете, разбиваете себе головы, и нам от этого только проблем прибавляется». Но кому же из вменяемых более-менее и чувствующих еще в себе силы людей захочется «ходить под себя», то есть в судно, если есть хоть малейшие силы справлять нужду самостоятельно. Это понятно. И мы ходили, но вот, как я сказал уже, степень немощи у всех была разная. И вот на второй день нашего пребывания в ковидном отделении, по некоторым приметам, я стал догадываться что Саша как будто собирается уже отходить в «мир иной». То есть я видел как он, возвращаясь из очередного похода по нужде, валится кулем даже не вдоль кровати, а как-то наискось, как придется и лежит так навзничь без движения.
Апогеем этого кризиса был довольно громкий и напряженный разговор одной из санитарок с Сашей на второй день нашего пребывания в госпитале. Помню, он уже лежал в полусознательном состоянии, а сестричка (опытная как я понимаю, и «набившая» уже глаз) энергично и громко уговаривала его поесть. То есть просто поесть хоть что-нибудь, потому что пища - это энергия, без которой человек не может существовать, а человек больной - быстро теряет силы и может «уйти» элементарно из-за истощения жизненных ресурсов.
Саша всё это слушал и возражал негромко, но настойчиво с тем самым упрямством «физика», которое, вероятно помогает в научной работе, но мешает в делах житейских. А я понимал, что он просто не может и не хочет думать сейчас о еде, сама мысль о которой ему отвратительна, невыносима, а остальное - только «технические выкладки и обоснования» этого отвращения… Я всё это слушал вполуха, понимал и чувствовал проступающие отчетливо в словах медсестры выверенное опытом - отчаяние. Я как-то отчетливо уловил эту интонацию: что она понимает и осознаёт ясно то, что мы не понимаем и не осознаём. Что Саше - условно говоря «кердык», если он не внемлет и не начнет хоть что-то предпринимать сам для того, чтобы помочь своему организму справится с болезнью и кризисом…
Увы, опасения сестрички оправдались в тот же день к вечеру. Кто-то из дежурных врачей, непрестанно проходивших по коридору, вдруг остановился, задержался возле Саши, склонился над ним и сразу градус тревоги поднялся. Прозвучали энергичные призывы и тревожные голоса… и еще один врач подошел, а за ним еще… так что их трое уже собралось возле Сашиной койки и последовали громкие обращения к нему, проверка реакции зрачков… и стало ясно, наконец, что Саша уже впал в кому и не реагирует ни на что. Вот так… На глазах у всех, буквально за полтора дня, молодой и вроде бы более «перспективный» по сравнению с другим (пожилыми, отягощенными хроническими заболеваниями и т. д.) человек, переступил незримую грань. В общем, Саша «уходил» и кто-то из врачей без лишней сентиментальности, с рутинной простотой констатировал:
- Ну что, тут уже или «туда» или «сюда»!
И Сашу, в сопровождении аппарата искусственной вентиляции легких и капельницы на колесиках - спешно увезли на каталке в реанимацию.
Мне его было почему-то особенно жалко и я всё вспоминал как он, встречаясь в коридоре, как-то вопрошающе взглядывал на меня (может понимая что я священник) и как будто хотел заговорить… И крестик у него был на груди такой… не «демонстративный», знаете, кажется даже не серебряный и не золотой уж точно, а самый простой, может быть именно свидетельствующий о том, что Саша действительно человек верующий и православный. И вот - он хотел (может быть, не ведая того - в последние часы своей жизни) поговорить со священником. Но я первый не завел разговор и он не задал вопрос… А теперь его с открытыми глазами, не реагирующими на свет - увезли в реанимацию и что будет дальше - большой вопрос.
Я стал молиться за него, просить у Господа, чтобы Он даровал еще ему время для покаяния и для приобщения Божественной жизни…
Так шло время. День за днем. Неделя прошла, а о Саше не было ни слуху, ни духу. Я продолжал молиться о нем, но не знал о его судьбе и не дерзал загадывать. Только надеялся, что он всё-таки жив. Хотел не раз расспросить о нем у кого-нибудь из врачей или санитарок, но я не помнил, конечно, лица тех, кто принимал в нем участие, кто забирал и увозил его на каталке… «Там» ведь нет лиц, все в одинаковых более-менее - «космических» этих костюмах и потому не удобно просто начинать расспрашивать, у кого попало наудачу неизвестно о ком…
И вот наступил изумительный для меня и радостный день, точнее вечер, когда я, в очередной раз отправлялся в фойе, чтобы подышать через открытое окно свежим воздухом и вдруг - навстречу мне по коридору идет, хоть слабенький еще, но всё-таки живой и даже по виду окрепший - тот самый Саша!
Какая же это была радость!
И я не удержался - поприветствовал его, а он ответил, и как-то так действительно радостно это всё произошло, точно мы с ним были знакомы давно и теперь только подтвердили этот факт, встретившись как добрые приятели.
А потом мы вместе побрели с ним в то самое ночное фойе и там стояли такие советские еще, соединенные в ряд деревянные кресла с поролоновой седушкой и коленкоровой красной обивкой, подранной жестко, как будто когтями диких зверей. Но сидеть на этих стульях было удобно и хорошо. И тишина была ночная, и ветерок освежал из открытых окон и мы с Сашей неспешно и так по душам разговорились.
Оказалось он сам из Красноярска. Точнее из расположенного в его окрестностях небольшого городка Емельяново. И у Саши там дом, жена на сносях и пятеро детей. Пятеро детей! Какое счастье, - думал я, что врачи вовремя обратили внимание на тяжкое состояние этого славного и «заряженного на жизнь» человека. Какое счастье, что он не погиб в горячке скоротечной болезни, не оставил вдову с детьми! Я смотрел на него как на Лазаря четверодневного и благодарил Бога за это несомненное чудо возвращения от смерти в жизнь.
Оказалось, он приехал в Крым для заключения коммерческого контракта. Кто-то из сибирских бизнесменов решил построить в районе Алушты коттеджный поселок, словом, организовать небольшой, но «теплый» бизнес. И вот Саша в качестве бизнес-партнера приехал по этим делам и, кажется, даже успел заключить необходимые договоры, но неожиданно заболел и его по скорой привезли из Алушты в Симферополь. И Саша с каким-то даже изумлением рассказывал, как неожиданно быстро всё произошло, что не было никакой «раскачки» а что болезнь развивалась стремительно и он сам не ожидал и не понял, почему земля стала вдруг «уходить из под ног».
Вообще странно как-то он об этом рассказывал. Так обыденно и просто, точно сам еще не понимал что́ именно он пережил и от чего избавил его Господь. Впрочем, понимал, конечно, потому что с теплотой сердечной и умилением радовался о жене, говорил о том, что она там перенесла за все эти дни, и как рада была, когда он смог, наконец-то ей позвонить и рассказать, что чувствует себя лучше и даже уже идет на поправку…
- Ну да, - говорил он, глядя на меня через линзы больших очков. - Странно, но я очень быстро прихожу в себя и у меня, вот даже взяли уже ПЦР тест и он отрицательный, так что обещают выписать чуть ли не завтра. Удивительно, правда!.. Жена обрадовалась, конечно. Давай, говорит, возвращайся скорее домой, будем тебя уже здесь выхаживать, откармливать и отпаивать… Ну да, я и сам уже домой хочу, надо прийти в себя, как-то осмыслить всё, что произошло, поправиться окончательно. Да уж… Но Крым… я вот, как-то особенно полюбил его. Надеюсь возвращаться еще не раз сюда, узнать о нем больше…
Саша действительно оказался православным, верующим человеком, может быть не вполне укорененным в церковной жизни, но по самому расположению своему, по мироощущению - несомненно. То есть было ясно, что для него существенно важно само осознание своей причастности православию в перспективе отношений с Богом и людьми, в работе, семейной жизни, воспитании детей и т. д.
Впрочем, я понимал, что этому «сочувствию православию» если и можно радоваться, то вот именно как радуются тому, что человек выжил после опасной смертельной болезни. Выжил и хорошо! Но ведь дальше нужно набираться сил и возвращаться к полноценной жизни. Вот так и в вере православной. Радостно, конечно, что после многолетнего горького опыта искоренения православия на государственном уровне - всё равно «жизнь жительствует» и поросль веры даёт о себе знать. Но нужно ведь и двигаться дальше, утверждаться не только в вере, но и в жизни, согласной с ней, всем миром искоренять зло, возрастать в благочестии…
Саша рассказывал, что в городке у них есть старый кирпичный храм еще дореволюционной постройки, облупленный до сих пор, но чудом сохранившийся. И служит в нем «креативный» батюшка, бывший байкер, который резко переменил жизнь, когда в храме чудесным образом исцелился его сынишка. И вот, Саша этому батюшке помогает иногда, а именно, как он сам пояснил: «зимой… ну, когда окунаются в воду, бензопилой прорезаю ему крестообразно прорубь во льду». Конечно, я напомнил себе и Саше, что прорубь во льду - это чудесно, но кроме того много еще чего нужно делать и исполнять православному человеку…
Между прочим, в разговоре мы затронули интересную и важную тему образования детей, участия того, что называют теперь «гражданским обществом» в организации этого процесса. Саша говорил о том, о чем не говорит теперь только ленивый: что сама система образования в нынешней России пошла по какому-то кривому пути, суть которого, если совсем просто, в значительном уменьшении доли человеческого участия и внимания, и ответственности в формировании личности, при значительном увеличении роли коммерциализации и «технического» накопления информации и знаний. Мы говорили о том, как важно родителям не противопоставлять себя в этом вопросе государству, а, по возможности, искать соработников, единомышленников и, совместными усилиями менять с Божьей помощью, ситуацию к лучшему.
В какой-то момент Саша стал рассказывать подробнее о Красноярском крае, о том, как сплавлялись они однажды несколько недель вниз по Енисею и по его притокам и сколько состоялось во время этого путешествия удивительных событий и встреч. И я слушал об этих впечатлениях с радостью, словно наяву соприкасаясь с жизнью далекого края, в котором хоть и побывал однажды, но который громадностью своей, величием и значимостью превосходит всякие возможности повседневного понимания. Я слушал с радостью его рассказ об этом долгом путешествии, о посещении старинных старообрядческих поселков, об общении с местными жителями, о быте их и традициях… слушал и понимал, что и для меня - коренного крымчанина, - это всё непостижимым образом близко и дорого до глубины души… что всё это действительно моё, родное и я сам уже из рассказов Саши и вместе с ним люблю эту величественную сибирскую землю с ее могучей природой, Божественной тайной, осиявающей её, с ее людьми, с их характерами и судьбами…
В продолжение темы Саша рассказал о том, что в Красноярске есть и другие такие энтузиасты, которые тоже отправились в дальнее путешествие по Енисею и путешествие это затянулось на многие месяцы и вылилось в создание четырехсерийного документального фильма под названием «Бахта. Счастливые люди». Забегая вперед, скажу, что с удовольствием посмотрел все эти четыре фильма, а «вдогонку» под впечатлением темы и еще один (более давний и снятый другими людьми) фильм - о староверах Красноярского края. И вот какие размышления эти фильмы на меня навели…
Первый фильм (снятый с душой и на совесть около пятнадцати лет назад) - это рассказ о сибирских людях, главным образом о таежных охотниках-промысловиках. Фильм действительно вдохновляющий, мощный и светлый, но есть в нем и некоторые «посылы» с которыми нельзя согласиться и на которые, как мне кажется, надо ответить.
Первый из них: государство - это отдельно, и это некая априори враждебная всякому «свободному» человеку структура. Вот где-то там - государство, а здесь - сильные и мужественные, свободные и «счастливые» люди. Вот самое это противопоставление, думается мне, всё-таки достаточно тенденциозно и продвигает идею о том, что свобода настоящая, подлинная, возможна только вне государства. С этим нельзя согласиться, конечно. Потому что истинная свобода даруется только Христом и эта свобода - свобода от греха. А такая свобода мало зависит от внешних обстоятельств существования, культуры и быта, по крайней мере, если человек укоренен в понятиях и принципах этой свободы.
Второй посыл - это мысль о том, что сибирские или «счастливые» по терминологии фильма, люди, надеются только на себя и на свои силы и, соответственно, отвечают только за себя. Это, я думаю, тоже во многом «придуманная» мысль, особенно в религиозном отношении. Но она именно оговаривается особо в фильме, то есть что - да: и правила веры, и религиозные понятия, и праздники - всё это для «счастливых людей» не имеет особенного значения, а только присутствует так - декоративно, мимолетом и вскользь.
Тем не менее, в самом фильме (когда показывается внутренняя обстановка жилищ этих «счастливых людей») можно увидеть иконы. Да и из других источников, рассказывающих о тех же людях (после выхода фильма появились несколько репортажей и интервью с ними) можно сделать вывод, что, по крайней мере, некоторые из них глубоко и сознательно верующие и, более того - православные христиане.
Для меня последнее было особенно радостным открытием, потому что всякое иное и как бы «запечатленное», (то есть представленное как единственно верное) суждение о «таежных людях» вызывает неизбежную горечь. Думаешь: ну да, вот - серьезные, сосредоточенные и трудолюбивые люди. Но без веры что значит вся эта сосредоточенность и серьезность и мужественность? Краткое время жизни земной пройдет и не будет больше ни таежного промысла, ни трудов, ни плодов их… А душа останется и жизнь останется в вечности и весь вопрос будет состоять только в том - какова эта вечная жизнь в самой ее сути: с Богом она или «вне Бога». Это ведь самые серьезные вопросы и решаются они человеком именно на земле. А вот в фильме эта важнейшая мысль как бы игнорируется, выносится за скобки. Так что даже представлялось как бы по умолчанию, что главные герои этого фильма - это такие безбожники самонадеянные. И в противовес этому утверждению, даже захотелось мне найти другие фильмы и другие рассказы… например, о староверах, которые несколько раз упоминаются в фильмах и без которых жизнь тех суровых краев представить себе невозможно.
И вот, я нашел такой фильм. Относительно старый - девяносто третьего года и тоже по своему тенденциозный (в плане отношения староверов к государству и к Русской Православной Церкви), но всё-таки весьма интересный и примечательный. Потому что в этом фильме важнейшая составляющая человеческой жизни - вера в Бога и жизнь согласная с ней - не отвергается, а ставится на первую степень важности. И интересно именно узнать о тех же «счастливых», таежных, суровых людях, но о таких, для кого вера в Бога составляет важнейшую часть их жизни. Очень интересный фильм, посмотрите по возможности.
И вот какой я сделал общий вывод из этих фильмов. На самом деле для Бога не так уж важно, наверное, что мы представляем собой в смысле цельности характера, железной воли и трудолюбия. Но гораздо важнее чтобы человек искал Бога с любовью всем сердцем и всей душой и хотел быть с Ним, жить по Его заповедям и правде в Его Церкви, созданной для нас, как спасительный Ковчег. Вот это, наверное, главное в жизни. А если так, то не так уж существенна и принципиальна разница между «особенными» «счастливыми», суровыми, таежными и мужественными людьми и - всеми остальными, живущими в городах и селах нашей необъятной Родины. И при всей возможной разнице характеров, обстоятельств и судеб по настоящему важно именно это - причастность или непричастность человека уже здесь, в земной жизни, жизни Божественной.
Вот об этом подумалось, когда смотрел эти фильмы.
Кроме прочего, Саша вспоминал, как его дальние родственники где-то под Геленджиком в начале девяностых задумали построить большой дом. И вот родные люди, живущие в самых разных концах огромной, распадающейся страны, старались как-то принять участие в этом общем деле. Надо ли говорить, как неудачно было выбрано время для начала такого строительства! Всё приходилось доставать буквально «с миру по нитке»: цемент, щебень, ракушку… да всё, буквально всё… А сами эти мужики - братья как я понял - которые взялись за «семейную стройку» были крепкими работягами, смекалистыми и рукастыми. И вот когда в их родном поселке под Геленджиком (который в советское время был связан с рыболовным промыслом и производством) всё расстроилось и пришло в упадок - эти мужики, бывшие по основной специальности электриками, сняли с какого-то пропадающего бесхозно траулера мощный дизель и организовали для всего поселка и постоянный источник электроэнергии. И еще с какого-то ржавеющего сейнера сняли другой дизель-генератор, поменьше и тоже обеспечили за счет его работу администрации… Конечно, и местная власть таким людям шла на встречу, помогала, чем возможно в строительстве дома. Но вот еще что важно, о чем рассказывал Саша. О том, что родственные связи его семья «в самом широком ее охвате» сохраняла не только в советское время, но и в самые безнадежные и горькие годы распада. А «охват» семейный, как я понял, был широк и распространялся по всей территории бывшего СССР, начиная с того самого Красноярского края и заканчивая Донбассом и Кавказским побережьем. Так вот, как говорил Саша, дом этот, каким-то непостижимым образом строила «вся семья», от добывания и доставления материалов и помощи деньгами, до личного по возможности присутствия и работы на стройке. Удивительно, правда? Это ведь образ сохранения единства в условиях всеобщего распада и хаоса. Образ единства большой семьи и в каком-то смысле - единства Родины, потому что Россия и есть, по сути, наша большая семья.
И вот, Саша рассказывал, что одним из самых сильных впечатлений его детства в девяностые годы было событие, совершенно противоположное основному «тренду» тех лет. А именно - дом каким-то чудом и вопреки всему, при участии «большой семьи» был построен и на новоселье со всех сторон необъятной Родины прибыли больше ста человек. Саша вспоминал, что только для одних детей в эти радостные и праздничные дни новоселья - выделили большую комнату и застелили ее какими-то матрацами и дети всех семей прибывших дневали и ночевали здесь гуртом. А праздновали сообща это великое новоселье чуть ли не неделю и пировали и пили и ели и веселились и никакого мордобития и выяснения отношений не было, а всё именно радостно и широко и радушно и вопреки всему даже как бы и с победой и торжеством. Вот, де, у вас - развал и хаос, а у нас - новоселье, радость и торжество! Удивительный пример, энергии и силы преодоления распада и хаоса! Удивительный пример родства и взаимопомощи! Удивительный пример жизнестойкости!
Я слушал Сашин рассказ и радовался, что есть еще на Руси такие люди и их, очевидно, немало. Они живут, страдают, сомневаются, скорбят, ищут пути решения насущных вопросов, но, главное - всё это делается в стремлении быть с Богом и по-божески устроить свою личную жизнь, да и жизнь вокруг себя. Вот из этого-то, - думал я, - и складывается, сплетается ткань нашей современной русской жизни и как это здорово, как хорошо, что много, много таких людей - желающих и стремящихся жить в согласии с Богом. Только бы нам не останавливаться на «интуитивном» сочувствии православию, а возрастать постепенно, но неуклонно в вере и верности. Всем вместе, единым народом!..
Мы долго говорили с Сашей по душам в эту благословенную ночь. А уже на следующий день после обеда он пришел ко мне в «палату» и сказал, что сегодня его выписывают. Мы сердечно с ним попрощались и обещали молиться друг о друге и о наших семьях.
Вот и всё. Я не знаю, увижусь ли я с ним еще когда-нибудь на земле. Скорее всего, нет, но это и не важно на самом деле. Важнее чтобы и он, и я, и все мы старались по мере сил и возможностей жить православно, по-божески и в этом состоит смысл и радость нашей общей жизни, именуемой русской.