Из пентхауса в тюрьму
Вот вы знаете, где у человека находится душа? А я знаю. В нижней части живота. Это я вам категорически заявляю, как опытный исследователь и бедовая козявка. Так вот, мной лично установлено, когда «душа болит» или того хуже, трясётся в страхе, очень пИсать хочется. Видать давит душа на сбросной клапан.
И вот тут уже можно догадаться, что речь пойдет о наших ментовыебуднях. Точнее, о том, как я к пупсику на свидание в немецкую тюрьму из Лондона ездила.
Сказать, что это было путешествие, не могу. Путешествие, это ведь когда улыбка радости и запах дороги, а не обморочный столбняк, скрутивший нижнюю половину тулова в жесткую спираль у стойки паспортного контроля.
И ты такой стоишь и уговариваешь трепетную душу, чтоб не нервничала, не давила на мочевой пузырь и не ошпарила ноги, когда заглянут в паспорт и попросят пройти для пристрастной проверки в закрытый кабинет. А получив тут же свой паспорт обратно, первым делом ищешь, где бы носик попудрить этой самой мятущейся душе.
Честно сознаюсь, было страшно. Страшно, что на меня тоже разместили ордер в Интерпол (я же тогда не знала, что прокуратура казахская очнётся только после того, как пупсика немцы откажутся выдавать) и вместо свидания с пупсом я окажусь в соседнем каземате.
Самолёт я забраковала. Мне казалось, там проверка у пограничников серьезней и выбрала поезд. С тремя пересадками (Брюссель, Кёльн, Франкфурт) это отнимало у меня десять часов пути и почти триста фунтов за билеты в одну сторону.
Мой скудный бюджет с трудом тянул такую ношу. Ещё же надо было и обратно добираться. Порыскав по интернетам, я надыбала автобусную развозку. Но она начиналась только от Брюсселя. Комбинация транспортных средств позволила вписаться в триста фунтов в оба конца и это было решающим фактором при разработке маршрута.
Правда, теперь дорога занимала уже почти двадцать часов, но это казалось сущей мелочью на фоне радости от сэкономленных фунтов.
Тут если кто злорадно подумал «так тебе и надо, буржуйка зажравшаяся, будешь знать, как люди на всем экономят», я в двух словах упомяну, что были в моей жизни и раньше времена, когда пельмени с луковицей в долг в соседнем ларьке брала. Да, давно, да в девяностых, но были. И ни тогда, ни в этот раз я жалостную соплю на кулак не мотала, искала решения.
Нелирическое отступление окончено, возвращаюсь к дорожным описательствам.
Из Лондона в Брюссель под Ла-Маншем ходит суперскоростной поезд Евростар и на нем я очень быстро попала в Брюссель. Строго по расписанию. И вот тут началась обычная европейская тягомотина. Автобус, который должен был уходить из Брюсселя в одиннадцать вечера, просто не пришёл. Следующий был в пять утра.
Пока я рыскала вокруг вокзала в поиске автобусной остановки, сам вокзал закрыли и выключили внутри него свет. Бельгийцы уважают ночной сон и не работают после полуночи вместе со всеми поездами и прочей поездовой инфраструктурой.
Так я осталась одна на всю ночь под февральским сквозняком на улице, среди бомжей и сирийских беженцев.
Не скажу, что было страшно. Вот холодно было, это точно. Зато я теперь знаю все закутки Brussel-Noord Station. Если вдруг кому надо, расскажу, в каком углу мальчики справляют нужду и где беженцы хранят свои спальные картонки.
Пять часов я гуляла вокруг вокзала. Заходя на третий круг, смело здоровалась с полицейскими, патрулировавшими околовокзальный порядок. Они меня за шахидку с полным рюкзаком взрывчатки уже не принимали.
Когда подошёл автобус, ноги уже плохо сгибались. Айфон от холода отрубился и я радовалась, что догадалась распечатать посадочный талон, а не доверилась его копии в телефоне.
Дорогу не помню, всю ее проспала, разомлев от тепла. Чуть не проехала Нюрнберг - мой любимый немецкий город, как потом оказалось, а на тот момент, неприветливый, чужой и мрачный.
К пупсику попала сильно с опозданием. Он знал, что я к нему еду (письмами предупреждала заранее) и ждал меня с утра. К четырём часам дня, когда его наконец-то вывели из камеры, он накрутил себе всякого кошмарного в мой адрес, чуть не поседел всей бритой головой.
Два часа прошли, как не было. Рассказывать особо нечего. Когда смотришь на осунувшееся лицо сильного мужчины в беспомощном состоянии, хочется плакать, но делать этого нельзя. И вообще надо излучать оптимизм, задор и уверенность, что все будет хорошо. Я и излучала. К окончанию свидания пупсик приобрёл вид вполне живого человека, даже зеленью перестал отливать.
После свидания реветь было некогда, я на обратный автобус опаздывала. И опоздала, конечно. Следующий надо было или ждать три часа, или ехать с пересадкой во Франкфурте.
Я выбрала с пересадкой, лишь бы опять не ждать на улице. Уже ночью, на границе между Германией и Бельгией, на автобус напали пограничники и светя каждому пассажиру в лицо фонариком, стали проверять документы. Тут у меня опять проснулась и заворочалась душа. Правда, немного лениво от усталости.
Искали нелегальных мигрантов и парочку даже выволокли из автобуса. Мной не заинтересовались, но панический осадочек оставили.
Уже из лондонского сыроватого пентхауса, отогревшись под горячим душем, писала пупсику о своих приключениях обратной дороги и с каким любопытством немецкий погранец разглядывал мои документы. Хотела развлечь увлекательным фельетоном. Пупсик не оценил. Прислал письмо, чтоб больше не приезжала. У него баба одна и сердце тоже одно. Оно не выдержит второго раза.
После моего приезда, он больше недели ждал письма от меня и все это время не знал, как я добралась. Представив, как он ходил по стенам своей одиночной камеры и видел у себя в голове картины с перевёрнутыми автобусами, сошедшими с путей поездами, затопленным туннелем под Ла-Маншем и моим раздавленным трупом в центре каждой композиции, обещала больше не приезжать.
Обещание не сдержала. Я к нему еще два раза ездила, только уже не предупреждала о своем приезде и в письмах потом не рассказывала, как добиралась обратно, чтоб не нервничал. Зачем ему было знать, что один раз мне пришлось во Франкфурте на жд вокзале ночевать (спасибо немцам, не закрывают вокзалы), а в другой раз в Брюсселе на ночь в хостеле напротив борделя остановиться.
И какая бы черная, холодная ночь вокруг не была, позволить себе раскисать и болеть я не могла. У меня же пупсик. И партизанка с, тогда еще двуногим, Абелардо. И сын влюбился.