ИГУМЕН И БАЛДА
Оригинал взят у suzemka в ИГУМЕН И БАЛДА
Игумен ехал поискать кой-какого товару. Балда ехал сам не зная куда. В смысле, на работу. Игумен ехал сзади, Балда впереди. Светофор вообще никуда не ехал. А остальные ехали как дураки. Светофору стало стыдно и он покраснел. Балда остановился. Тут-то в него игумен и влетел.
Хороший игумен, фактурный, в рясе, хоть сейчас на выставку «Осторожно, религия!», если бы была такая автомобильная выставка про то, как игумны об разную Балду на перекрёстках стукаются. На шее - коробка, как раньше у кондуктора в автобусе. На коробке - крест от сглаза. Не придерёшься.
Я выскочил из машины. Бампер у Pajero смят, задняя дверь разбита. Святой отец, закусив бороду, тоже выполз из своего X-Trail'a. Посмотрев друг на друга, мы сообразили, что начало Великого Поста вчера отмечали оба. То есть, ждать ментов с их волшебными флейтами, куда дуют дорожные Моцарты, было себе дороже.
- Отъедем, помолясь, - негромко предложил игумен.
Балда тут же согласился на таинство. Взаимная исповедь состоялась за углом.
- Я спешу, - сообщил игумен. - У меня паства. Плюс братия ждёт.
- И я спешу, - кивнул Балда. - Я сам паства и братия.
- Как решим? - спросил святой отец. - Могу помолиться. Плюс акафист, все дела: после кукулия двенадцать больших икосов и столько же кондаков. Идёт?
- Тут с кондака не решишь, - почесался Балда. - Бампер точно соборовать придётся.
- А как тогда разойдёмся? - спросил игумен. - Чего ты вообще от меня, мирянин, хочешь?
Я задумался.
- Хочу всеблагую дефектацию и сугубый ремонт. Зело.
- А что, и слева и справа помято? - начал всматриваться игумен.
- Ошую и одесную, - ткнул пальцем я. - Сам же видишь. Чего ж ты дистанцию не держал?
Тут он мне ответил так, что я до сих пор над этим ответом размышляю:
- Дистанцию-то я как раз держал правильную. Это просто скорость у меня была большая.
И я понял, что у них в семинарии про дистанцию и скорость учат отдельно. И вообще, если в бассейн по одной трубе что-то вливается, то это чудо божье и не факт, что из бассейна другая труба есть.
- Пускай сервис посчитает, я потом сообщу, сколько стоит. Можешь проверить. У тебя, батюшка мой, деньги-то на ремонт найдутся?
- Яко благ, яко наг, - засопел игумен.
- Видимо, наоборот, - подсказал я.
- Можно и наоборот, - согласился игумен и протянул визитку с облаками, куполами и крестами.
- Вот и молодец! - похвалил я. - Будем как европейцы.
- Не будем! - неожиданно отрезал игумен и перекрестился. - На них благости нету. Бесовское у них всё в Европе.
- Не без этого, - кивнул я, вспомнив химер на Нотр-Даме, - хорошо, хоть машины у нас с тобой японские. На европейских противно, на православных далеко не уедешь.
- Не начинай, - попросил игумен.
После этого мы сели в свои помятые самурайские тарантасы и разъехались как два добрых сёгуна.
...Когда-то давно, в девяностых, я работал с одним епископом. Вернее, несколько бандитов и я, как гражданское лицо, работали с одной епархией. Время было лихое, один из моих тогдашних знакомых весь свой стрелковый арсенал освятил на случай осечек, сбитого прицела и других происков нечистого.
Те, против которых были мы, оказались в вере ещё крепче, поэтому свои «мухи» и «стечкины» окропили даже раньше нас. Соответственно, обе стороны старались друг друга до греха лишний раз не доводить и богобоязненно палили в третью сторону.
А епископ, когда менты ему сказали, что негоже привечать закоренелых преступников, ответил с пастырской непосредственностью:
- Мне всё едино, кто ко мне грядёт: младенец ли невинный иль тать кровавый - я каждого обязан к Богу вывести.
Потом посмотрел на главного мента и продолжил:
- Вот ты, полковник, допустим, невинный младенец. Так?
Полковник, немного поразмышляв, быстро догадался, что по роду деятельности он всё-таки ближе к татю, чем к младенцу, и больше к владыке с глупостями не приставал.
Жизнь текла своим чередом, паства привыкала ко всяким «толцыте и да отверзется вам», училась осенять себя крестным знамением так, чтоб это не сильно было похоже на разгон мух, а православный клир тем временем активно осваивал медиа-пространство.
Как-то раз, на одном известном московском подворье, я попросил послушника подцепить мой ноутбук к принтеру.
- Как Марьванна скажет, - тихо ответствовал послушник.
Марьванна в это время на мониторе своего «двести восемьдесят шестого» сосредоточенно пытаясь загнать какого-то Змея в огненную геенну Norton Commander'a.
- Марьванна, - попросил послушник, - тут вот человеку надо к принтеру нашему подключиться...
- Не дам, - сказала страстная змееловка.
- Не, ну это правда надо. Там документы для отца Елпидифора...
- Не дам! - еще жёстче раздалось из серпентария.
- Не, ну, Марьванн... - заныл послушник.
- Иван! - в сердцах заорала Марьванна, бросив своего аспида. - Ну ты как маленький! Помолись да позвони отцу Елпидифору на сотовый, испроси благословения. Благословит он принтер - я подключу!
Змей в это время как конь сожрал все яблоки и куда-то делся с экрана. А мы с Иваном пошли в угол молиться за тогда ещё хрупкую сотовую связь.
Из Синода по самым разным каналам доносились сведения. То про царскую семью, то про то, чтоб евреев к ногтю, то про своих.
Разбирали дело одного епископа. Святой жизни человек. Он у себя в епархии, где была куча сиротских приютов, день и ночь занимался несчастными детишками, носясь туда-сюда по территории с пол-Франции: договаривался с администрациями, приходами, бизнесменами. То деньги доставал, то еду, то кровати какие-то. Спал по 4-5 часов в сутки, не оставляя и других дел. И у каждого из прихожан был номер его мобильного. И каждый прихожанин мог ему позвонить.
Так случилось, что однажды, вернувшись из дальней поездки смертельно усталым, он помолился и только собрался прилечь, как мобильник опять зачирикал.
- Владыко! Это вы? - раздался восторженный голос какой-то бабки.
- Я, - коротко ответил епископ.
- Владыко! Благословите!
- Бог благословит, - перевёл стрелки пастырь. - Ты, матушка, говори живее, что там у тебя. Веришь, руки-ноги отваливаются, спать хочу.
- Владыко! - заорала бабка. - У меня чудо господне! Я тут вот на первом этаже живу. У меня окно открыто было. Так ко мне два ангела залезли с портвейном. Оба светом каким-то исходили. А портвейну мы выпили, свету и прибавилось. Потом они обратно в окно вылезли, а бутылку оставили. Я принюхалась, а она, похоже, мироточить начала. Так, может, вы приедете?
И тут измученный владыка не выдержал:
- Тётка! - заорал он в трубу. - Гони ты этих электриков! И сама мироточить не вздумай! Блин, три часа ночи! Какие, на хрен, ангелы?! Мы ж с тобой советские люди!
Так ведь донесла, старая карга, аж в Москву! Говорят, влепили ему за небоголепные речи синодального строгача в личное епископское дело.
Там же, в Свято-Даниловом, познакомился я с отцом Варсонофием. Невелик росту и тучен вельми телесами, пронырливым колобком носился Варсонофий из кельи в келью, шушукаясь со всеми встречными и поперечными. Подмышкой у него всегда был облезлый портфель с ручкой, обмотанной синей изолентой.
Пили мы с ним как-то водку на Никиту-Гусятника. Припекало. Варсонофий утирал объёмный лик рукавом рясы и шумно закусывал зелёным луком.
- Там мне лука такого не будет, - заметил он, суя стрелки в соль. - Непотребство всякое будет. Крокодилы в маринаде, жирафы там разные...
- Где это ты жирафами закусывать собрался? - спросил я.
- В Танзании.
Он мотнул портфелем:
- Я, Фил Анатольевич, в Танзанию миссию пробиваю. Если Господь сподобит, к октябрю уеду.
- Тебе и тут жарко, а ты еще в Танзанию хочешь. Сожрёшь несвежего носорога и подохнешь.
- Не подохну! - уверенно сказал Васонофий. - Там, Фил Анатольевич, люди слова Божьего не слышали. Живут, как не знаю... Негры, в общем. Буду им свет нести. Мне тут ребята из нержавейки уже монтируют.
- Прожектор? - поинтересовался я.
- Да какой прожектор! Там всё из нержавейки. Плюс медь. И сам бак и змеевики... Весит немного, а до сотни литров в день выдаёт. Говорю ж, в темноте негры прозябают, никакой цивилизации, а обращать как-то надо. Да и жить на что-то. А так собрал там бананов-ананасов, дрожжи у меня с собой, сахар на месте. Оно варится, ты им читаешь. И, главное, на душе легко, потому что великое дело делаешь.
Он выпил водки и вдруг, как бы сам про себя, негромко и проникновенно произнёс:
- Может, лев меня какой раздерёт...
...Милый-милый Варсонофий! Я не знаю, где он сейчас со своими озябшими неграми. Но, когда я вспоминаю о нём, чудится мне всё одна и та же картинка.
Ночь в Занзибаре. Воют гиены, дробно стучат вдали копыта антилоп, робко таращится из зарослей юный шакал. Громадная луна сеет свой свет сквозь ветви баобаба на вытоптанную поляну.
Полукругом собравшись у костра, на котором кипит, булькает и капает из змеевика в плошку свежая банановка, сидят на циновках негры с гранёными стаканами в руках и слезами благодарности на ресницах.
Под деревом валяется портфель с ручкой, замотанной синей изолентой. А на пне, воздев одну руку горé, а в другой держа закапанную воском Библию, млеет потный Варсонофий и мягким голосом глаголет:
- Слушайте негры мои возлюбленные! Сказано ибо: Бдех и бых яко птица особящаяся на зде!
Потрясённые смыслом фразы, недвижимо застыли негры, а лев, прикорнувший у ног Варсонофия, воспрял от слова Божия и окончательно решил: «Да не буду я его жрать, хорошего такого...»
***
...Это я всё к тому рассказывал, что не такой уж, на самом деле, я Балда и про матерь-церкву мне кое-что известно. Потому и игумна решил держать на поводке: позвонил ему дня через три после столкновения.
Сначала набрал на мобильный. Там не ответили. Заглянул в визитку, раскопал среди куполов ещё два номера.
Попробовал первый. В трубке завизжали и захрюкали. Явно я попал в храм, причем, похоже, телефон стоял у западной стены, где в занимательных сценах из повседневной жизни Ада веселятся проворные черти и корчатся грешники. Ни те, ни другие трубку не взяли.
Позвонил на второй номер. На этот раз попал на клирос, судя по тому, как сладкоголосыми старушечьими голосами прямо в ухо запели ангелы. Минут пять слушал «Изми мя, Боже, вопиет Россия» и «Вертепе, благоукрасися». И хотя Россия «вопияла» как резаная, ангелы тоже трубку не брать не стали.
«Вот же, зараза! - подумал я про игумна. - Прятаться решил!»
Дня два найти его было невозможно, а потом он вдруг позвонил сам. Я к тому времени уже знал, во что обойдётся ремонт и тут же сообщил ему сумму. Игумен придирчиво засопел и неожиданно выдал:
- А, знаешь, есть вариант...
- Какой вариант? - спросил я.
- Ну, такой, в общем... «Евро-протокол» называется. Мне тут один прихожанин присоветовал... Тысяч двадцать страховая заплатит, говорят.
- А ты? - спросил я.
- Ну и я помолюсь, это вообще без вопросов.
- Вот уж фиг! - возмутился я. - Как про Европу, так «на них благости нету», а как деньги платить - так сразу «Евро-протокол» какой-то выдумал! А бесы как же?
- Ну да, - согласился он, - идея немножко бесовская, но, в принципе разумная.
- Святой отец! - сказал я. - Ты признаёшь, что в аварии виноват именно ты? Был грех?
На этот раз в трубке сопели совсем долго, после чего поступило всё-таки твёрдое признание:
- Согрешихом.
- И чё дальше?
- Ну, и прискорбновахом, соответственно.
- А деньги-то кто платить будет?
- Служба у меня, - сказали в трубке. - Вторая седмица пошла. Не могу больше говорить, братия ждёт.
И связь оборвалась. «Уходит» - подумалось мне и, сообразив, что платить за ремонт придётся самостоятельно, я окончательно почувствовал себя Балдой.
Вот же, блин! Надо ж было его на месте за панагию хватать, а не отпускать. Но теперь-то думать об этом было поздно. Ясное дело, что когда Господь начнёт отделять агнцев от козлищ, то игумна за такое гадское его поведение определят к козлищам как миленького.
Я прямо размечтался. Вот, думаю, приберёт нас с ним Господь ко сроку, тогда и посмотрим. К бабке не ходи, что я за свои траты попаду прямо в рай правофланговым агнцем. Может, с одноместным размещением. С раздельным санузлом и серафимом для чистки нимба и вообще для разных услуг. Для начала осмотрюсь, конечно, познакомлюсь там с кем надо, визиты нанесу, Магомаева послушаю.
Схожу, до кучи, к Богородице, скажу ей что-нибудь приятное, типа «Ой, какой у вас поясок, женщина, оказывается, новый и хороший, а то вечно нам всякое старьё показывают!» В общем, придумаю, что-нибудь.
А где-нибудь через месяцок-другой наведаюсь в преисподнюю к игумну. Вот тогда ему и станет понятно, кто был прав, а кто виноват. Кто хороший мирянин, а кто полный мракобес. Специально возьмусь глядеть, как его там по сковородке гоняют. Перегнувшись через перила смотровой площадки, буду кричать шэф-чертям: «Medium! No oil!».
...В сервисе ни про отношения со святым отцом, ни уж, тем более, про мои светлые мечты о нём ничего не знали, так что предложили быстрей оплатить ремонт. Это выглядело как изгнание из Рая. Когда я приехал, они уже закончили сборку и натирали новый бампер каким-то техническим елеем.
И тут опять позвонил пропащий! Поди, увидел вещий сон про нас с ним на том свете.
- Что, - говорю, - стыдно стало? А то я уже намылился стучать в консисторию на такое ваше, батюшка, финансовое хамство.
- Стыдно, - горестно признался игумен.
«Глянь ты! А Бог, получается, и в самом деле есть!», - с удивлением, уже который раз в жизни подумал я.
Всю дорогу у меня так. Только соберу доказательства, что Господь существует, как он тут же через своих представителей что-нибудь такое выкинет, что сидишь и думаешь: «Ну и где тут образ и подобие?! Ведь точно от обезьяны!»
Плюнешь, загорюешь сначала, потом успокоишься, рукой махнёшь: «Буду жить по Дарвину, гори он огнём».
И буквально сразу же наткнёшься на такого придурка, что хоть поленом его по правой щеке лупи, он тебе всё левую подставлять будет. И сделает всё без денег, и рубаху последнюю отдаст, и спать тебя на свою кровать уложит, а сам на полу пристроится. Прям ангел!
Ну и чо, блин?! - Опять, что ли, получается, есть? Не, а вот нельзя так, чтоб я не сомневался постоянно? Все ж нервы вымотали!
Игумен этот опять же. Где его носило?
Встретились мы на заправке.
- Извини, - говорю, - не верил я в тебя, и в Бога не верил. Грех это. Устыдил ты меня. Не думал я, что ты деньги привезёшь. Прости! Лучше надо о людях думать-то.
Игумен меня одобрил:
- Молодец! Без веры нельзя, это я тебе как специалист говорю. Вот деньги. Всё, как договаривались. Только тут пяти тысяч не хватает.
Я аж остолбенел:
- А это почему это?
Он посопел-посопел, да и говорит:
- А я не знал, что банкоматы процент за снятие кэша берут. Так что бери, пока я не передумал. А про Бога ты зря. Господь, Он всё видит, всё знает!
- Слышь, ты, - говорю, - тварь Божья. Если Он у тебя всё знает, чё ж Он тебе про обналичку-то не объяснил?! То у тебя «дистанция - скорость», то у тебя «банкомат - процент»! И всё по отдельности. Это что у тебя такое?!
- Я думаю, это дуализм, - сказал игумен. - В общем, не будь балдой, бери деньги, а то мне опять на службу.
Взял и уехал. А я подумал, не слишком ли часто я стал вопросами веры задаваться? Оно мне надо? Машину же сделали? - сделали! Ездит? - ездит! А пять тысяч, будем считать, это моё вложение в восстановление духовности на Руси. Если в год по тысяче, пять лет можно всех обезьянами считать.
Ну и успокоился.
Вообще-то, вера Христова во мне, конечно, есть. Не может её не быть, потому, что я - хороший человек. Где-то она, эта вера, во мне глубоко сидит, сто процентов! Но вот как мне её оттуда, из себя, вытащить или, наоборот, как к ней туда подобраться - этого я пока не придумал. Да и мешают многие...
Игумен ехал поискать кой-какого товару. Балда ехал сам не зная куда. В смысле, на работу. Игумен ехал сзади, Балда впереди. Светофор вообще никуда не ехал. А остальные ехали как дураки. Светофору стало стыдно и он покраснел. Балда остановился. Тут-то в него игумен и влетел.
Хороший игумен, фактурный, в рясе, хоть сейчас на выставку «Осторожно, религия!», если бы была такая автомобильная выставка про то, как игумны об разную Балду на перекрёстках стукаются. На шее - коробка, как раньше у кондуктора в автобусе. На коробке - крест от сглаза. Не придерёшься.
Я выскочил из машины. Бампер у Pajero смят, задняя дверь разбита. Святой отец, закусив бороду, тоже выполз из своего X-Trail'a. Посмотрев друг на друга, мы сообразили, что начало Великого Поста вчера отмечали оба. То есть, ждать ментов с их волшебными флейтами, куда дуют дорожные Моцарты, было себе дороже.
- Отъедем, помолясь, - негромко предложил игумен.
Балда тут же согласился на таинство. Взаимная исповедь состоялась за углом.
- Я спешу, - сообщил игумен. - У меня паства. Плюс братия ждёт.
- И я спешу, - кивнул Балда. - Я сам паства и братия.
- Как решим? - спросил святой отец. - Могу помолиться. Плюс акафист, все дела: после кукулия двенадцать больших икосов и столько же кондаков. Идёт?
- Тут с кондака не решишь, - почесался Балда. - Бампер точно соборовать придётся.
- А как тогда разойдёмся? - спросил игумен. - Чего ты вообще от меня, мирянин, хочешь?
Я задумался.
- Хочу всеблагую дефектацию и сугубый ремонт. Зело.
- А что, и слева и справа помято? - начал всматриваться игумен.
- Ошую и одесную, - ткнул пальцем я. - Сам же видишь. Чего ж ты дистанцию не держал?
Тут он мне ответил так, что я до сих пор над этим ответом размышляю:
- Дистанцию-то я как раз держал правильную. Это просто скорость у меня была большая.
И я понял, что у них в семинарии про дистанцию и скорость учат отдельно. И вообще, если в бассейн по одной трубе что-то вливается, то это чудо божье и не факт, что из бассейна другая труба есть.
- Пускай сервис посчитает, я потом сообщу, сколько стоит. Можешь проверить. У тебя, батюшка мой, деньги-то на ремонт найдутся?
- Яко благ, яко наг, - засопел игумен.
- Видимо, наоборот, - подсказал я.
- Можно и наоборот, - согласился игумен и протянул визитку с облаками, куполами и крестами.
- Вот и молодец! - похвалил я. - Будем как европейцы.
- Не будем! - неожиданно отрезал игумен и перекрестился. - На них благости нету. Бесовское у них всё в Европе.
- Не без этого, - кивнул я, вспомнив химер на Нотр-Даме, - хорошо, хоть машины у нас с тобой японские. На европейских противно, на православных далеко не уедешь.
- Не начинай, - попросил игумен.
После этого мы сели в свои помятые самурайские тарантасы и разъехались как два добрых сёгуна.
...Когда-то давно, в девяностых, я работал с одним епископом. Вернее, несколько бандитов и я, как гражданское лицо, работали с одной епархией. Время было лихое, один из моих тогдашних знакомых весь свой стрелковый арсенал освятил на случай осечек, сбитого прицела и других происков нечистого.
Те, против которых были мы, оказались в вере ещё крепче, поэтому свои «мухи» и «стечкины» окропили даже раньше нас. Соответственно, обе стороны старались друг друга до греха лишний раз не доводить и богобоязненно палили в третью сторону.
А епископ, когда менты ему сказали, что негоже привечать закоренелых преступников, ответил с пастырской непосредственностью:
- Мне всё едино, кто ко мне грядёт: младенец ли невинный иль тать кровавый - я каждого обязан к Богу вывести.
Потом посмотрел на главного мента и продолжил:
- Вот ты, полковник, допустим, невинный младенец. Так?
Полковник, немного поразмышляв, быстро догадался, что по роду деятельности он всё-таки ближе к татю, чем к младенцу, и больше к владыке с глупостями не приставал.
Жизнь текла своим чередом, паства привыкала ко всяким «толцыте и да отверзется вам», училась осенять себя крестным знамением так, чтоб это не сильно было похоже на разгон мух, а православный клир тем временем активно осваивал медиа-пространство.
Как-то раз, на одном известном московском подворье, я попросил послушника подцепить мой ноутбук к принтеру.
- Как Марьванна скажет, - тихо ответствовал послушник.
Марьванна в это время на мониторе своего «двести восемьдесят шестого» сосредоточенно пытаясь загнать какого-то Змея в огненную геенну Norton Commander'a.
- Марьванна, - попросил послушник, - тут вот человеку надо к принтеру нашему подключиться...
- Не дам, - сказала страстная змееловка.
- Не, ну это правда надо. Там документы для отца Елпидифора...
- Не дам! - еще жёстче раздалось из серпентария.
- Не, ну, Марьванн... - заныл послушник.
- Иван! - в сердцах заорала Марьванна, бросив своего аспида. - Ну ты как маленький! Помолись да позвони отцу Елпидифору на сотовый, испроси благословения. Благословит он принтер - я подключу!
Змей в это время как конь сожрал все яблоки и куда-то делся с экрана. А мы с Иваном пошли в угол молиться за тогда ещё хрупкую сотовую связь.
Из Синода по самым разным каналам доносились сведения. То про царскую семью, то про то, чтоб евреев к ногтю, то про своих.
Разбирали дело одного епископа. Святой жизни человек. Он у себя в епархии, где была куча сиротских приютов, день и ночь занимался несчастными детишками, носясь туда-сюда по территории с пол-Франции: договаривался с администрациями, приходами, бизнесменами. То деньги доставал, то еду, то кровати какие-то. Спал по 4-5 часов в сутки, не оставляя и других дел. И у каждого из прихожан был номер его мобильного. И каждый прихожанин мог ему позвонить.
Так случилось, что однажды, вернувшись из дальней поездки смертельно усталым, он помолился и только собрался прилечь, как мобильник опять зачирикал.
- Владыко! Это вы? - раздался восторженный голос какой-то бабки.
- Я, - коротко ответил епископ.
- Владыко! Благословите!
- Бог благословит, - перевёл стрелки пастырь. - Ты, матушка, говори живее, что там у тебя. Веришь, руки-ноги отваливаются, спать хочу.
- Владыко! - заорала бабка. - У меня чудо господне! Я тут вот на первом этаже живу. У меня окно открыто было. Так ко мне два ангела залезли с портвейном. Оба светом каким-то исходили. А портвейну мы выпили, свету и прибавилось. Потом они обратно в окно вылезли, а бутылку оставили. Я принюхалась, а она, похоже, мироточить начала. Так, может, вы приедете?
И тут измученный владыка не выдержал:
- Тётка! - заорал он в трубу. - Гони ты этих электриков! И сама мироточить не вздумай! Блин, три часа ночи! Какие, на хрен, ангелы?! Мы ж с тобой советские люди!
Так ведь донесла, старая карга, аж в Москву! Говорят, влепили ему за небоголепные речи синодального строгача в личное епископское дело.
Там же, в Свято-Даниловом, познакомился я с отцом Варсонофием. Невелик росту и тучен вельми телесами, пронырливым колобком носился Варсонофий из кельи в келью, шушукаясь со всеми встречными и поперечными. Подмышкой у него всегда был облезлый портфель с ручкой, обмотанной синей изолентой.
Пили мы с ним как-то водку на Никиту-Гусятника. Припекало. Варсонофий утирал объёмный лик рукавом рясы и шумно закусывал зелёным луком.
- Там мне лука такого не будет, - заметил он, суя стрелки в соль. - Непотребство всякое будет. Крокодилы в маринаде, жирафы там разные...
- Где это ты жирафами закусывать собрался? - спросил я.
- В Танзании.
Он мотнул портфелем:
- Я, Фил Анатольевич, в Танзанию миссию пробиваю. Если Господь сподобит, к октябрю уеду.
- Тебе и тут жарко, а ты еще в Танзанию хочешь. Сожрёшь несвежего носорога и подохнешь.
- Не подохну! - уверенно сказал Васонофий. - Там, Фил Анатольевич, люди слова Божьего не слышали. Живут, как не знаю... Негры, в общем. Буду им свет нести. Мне тут ребята из нержавейки уже монтируют.
- Прожектор? - поинтересовался я.
- Да какой прожектор! Там всё из нержавейки. Плюс медь. И сам бак и змеевики... Весит немного, а до сотни литров в день выдаёт. Говорю ж, в темноте негры прозябают, никакой цивилизации, а обращать как-то надо. Да и жить на что-то. А так собрал там бананов-ананасов, дрожжи у меня с собой, сахар на месте. Оно варится, ты им читаешь. И, главное, на душе легко, потому что великое дело делаешь.
Он выпил водки и вдруг, как бы сам про себя, негромко и проникновенно произнёс:
- Может, лев меня какой раздерёт...
...Милый-милый Варсонофий! Я не знаю, где он сейчас со своими озябшими неграми. Но, когда я вспоминаю о нём, чудится мне всё одна и та же картинка.
Ночь в Занзибаре. Воют гиены, дробно стучат вдали копыта антилоп, робко таращится из зарослей юный шакал. Громадная луна сеет свой свет сквозь ветви баобаба на вытоптанную поляну.
Полукругом собравшись у костра, на котором кипит, булькает и капает из змеевика в плошку свежая банановка, сидят на циновках негры с гранёными стаканами в руках и слезами благодарности на ресницах.
Под деревом валяется портфель с ручкой, замотанной синей изолентой. А на пне, воздев одну руку горé, а в другой держа закапанную воском Библию, млеет потный Варсонофий и мягким голосом глаголет:
- Слушайте негры мои возлюбленные! Сказано ибо: Бдех и бых яко птица особящаяся на зде!
Потрясённые смыслом фразы, недвижимо застыли негры, а лев, прикорнувший у ног Варсонофия, воспрял от слова Божия и окончательно решил: «Да не буду я его жрать, хорошего такого...»
***
...Это я всё к тому рассказывал, что не такой уж, на самом деле, я Балда и про матерь-церкву мне кое-что известно. Потому и игумна решил держать на поводке: позвонил ему дня через три после столкновения.
Сначала набрал на мобильный. Там не ответили. Заглянул в визитку, раскопал среди куполов ещё два номера.
Попробовал первый. В трубке завизжали и захрюкали. Явно я попал в храм, причем, похоже, телефон стоял у западной стены, где в занимательных сценах из повседневной жизни Ада веселятся проворные черти и корчатся грешники. Ни те, ни другие трубку не взяли.
Позвонил на второй номер. На этот раз попал на клирос, судя по тому, как сладкоголосыми старушечьими голосами прямо в ухо запели ангелы. Минут пять слушал «Изми мя, Боже, вопиет Россия» и «Вертепе, благоукрасися». И хотя Россия «вопияла» как резаная, ангелы тоже трубку не брать не стали.
«Вот же, зараза! - подумал я про игумна. - Прятаться решил!»
Дня два найти его было невозможно, а потом он вдруг позвонил сам. Я к тому времени уже знал, во что обойдётся ремонт и тут же сообщил ему сумму. Игумен придирчиво засопел и неожиданно выдал:
- А, знаешь, есть вариант...
- Какой вариант? - спросил я.
- Ну, такой, в общем... «Евро-протокол» называется. Мне тут один прихожанин присоветовал... Тысяч двадцать страховая заплатит, говорят.
- А ты? - спросил я.
- Ну и я помолюсь, это вообще без вопросов.
- Вот уж фиг! - возмутился я. - Как про Европу, так «на них благости нету», а как деньги платить - так сразу «Евро-протокол» какой-то выдумал! А бесы как же?
- Ну да, - согласился он, - идея немножко бесовская, но, в принципе разумная.
- Святой отец! - сказал я. - Ты признаёшь, что в аварии виноват именно ты? Был грех?
На этот раз в трубке сопели совсем долго, после чего поступило всё-таки твёрдое признание:
- Согрешихом.
- И чё дальше?
- Ну, и прискорбновахом, соответственно.
- А деньги-то кто платить будет?
- Служба у меня, - сказали в трубке. - Вторая седмица пошла. Не могу больше говорить, братия ждёт.
И связь оборвалась. «Уходит» - подумалось мне и, сообразив, что платить за ремонт придётся самостоятельно, я окончательно почувствовал себя Балдой.
Вот же, блин! Надо ж было его на месте за панагию хватать, а не отпускать. Но теперь-то думать об этом было поздно. Ясное дело, что когда Господь начнёт отделять агнцев от козлищ, то игумна за такое гадское его поведение определят к козлищам как миленького.
Я прямо размечтался. Вот, думаю, приберёт нас с ним Господь ко сроку, тогда и посмотрим. К бабке не ходи, что я за свои траты попаду прямо в рай правофланговым агнцем. Может, с одноместным размещением. С раздельным санузлом и серафимом для чистки нимба и вообще для разных услуг. Для начала осмотрюсь, конечно, познакомлюсь там с кем надо, визиты нанесу, Магомаева послушаю.
Схожу, до кучи, к Богородице, скажу ей что-нибудь приятное, типа «Ой, какой у вас поясок, женщина, оказывается, новый и хороший, а то вечно нам всякое старьё показывают!» В общем, придумаю, что-нибудь.
А где-нибудь через месяцок-другой наведаюсь в преисподнюю к игумну. Вот тогда ему и станет понятно, кто был прав, а кто виноват. Кто хороший мирянин, а кто полный мракобес. Специально возьмусь глядеть, как его там по сковородке гоняют. Перегнувшись через перила смотровой площадки, буду кричать шэф-чертям: «Medium! No oil!».
...В сервисе ни про отношения со святым отцом, ни уж, тем более, про мои светлые мечты о нём ничего не знали, так что предложили быстрей оплатить ремонт. Это выглядело как изгнание из Рая. Когда я приехал, они уже закончили сборку и натирали новый бампер каким-то техническим елеем.
И тут опять позвонил пропащий! Поди, увидел вещий сон про нас с ним на том свете.
- Что, - говорю, - стыдно стало? А то я уже намылился стучать в консисторию на такое ваше, батюшка, финансовое хамство.
- Стыдно, - горестно признался игумен.
«Глянь ты! А Бог, получается, и в самом деле есть!», - с удивлением, уже который раз в жизни подумал я.
Всю дорогу у меня так. Только соберу доказательства, что Господь существует, как он тут же через своих представителей что-нибудь такое выкинет, что сидишь и думаешь: «Ну и где тут образ и подобие?! Ведь точно от обезьяны!»
Плюнешь, загорюешь сначала, потом успокоишься, рукой махнёшь: «Буду жить по Дарвину, гори он огнём».
И буквально сразу же наткнёшься на такого придурка, что хоть поленом его по правой щеке лупи, он тебе всё левую подставлять будет. И сделает всё без денег, и рубаху последнюю отдаст, и спать тебя на свою кровать уложит, а сам на полу пристроится. Прям ангел!
Ну и чо, блин?! - Опять, что ли, получается, есть? Не, а вот нельзя так, чтоб я не сомневался постоянно? Все ж нервы вымотали!
Игумен этот опять же. Где его носило?
Встретились мы на заправке.
- Извини, - говорю, - не верил я в тебя, и в Бога не верил. Грех это. Устыдил ты меня. Не думал я, что ты деньги привезёшь. Прости! Лучше надо о людях думать-то.
Игумен меня одобрил:
- Молодец! Без веры нельзя, это я тебе как специалист говорю. Вот деньги. Всё, как договаривались. Только тут пяти тысяч не хватает.
Я аж остолбенел:
- А это почему это?
Он посопел-посопел, да и говорит:
- А я не знал, что банкоматы процент за снятие кэша берут. Так что бери, пока я не передумал. А про Бога ты зря. Господь, Он всё видит, всё знает!
- Слышь, ты, - говорю, - тварь Божья. Если Он у тебя всё знает, чё ж Он тебе про обналичку-то не объяснил?! То у тебя «дистанция - скорость», то у тебя «банкомат - процент»! И всё по отдельности. Это что у тебя такое?!
- Я думаю, это дуализм, - сказал игумен. - В общем, не будь балдой, бери деньги, а то мне опять на службу.
Взял и уехал. А я подумал, не слишком ли часто я стал вопросами веры задаваться? Оно мне надо? Машину же сделали? - сделали! Ездит? - ездит! А пять тысяч, будем считать, это моё вложение в восстановление духовности на Руси. Если в год по тысяче, пять лет можно всех обезьянами считать.
Ну и успокоился.
Вообще-то, вера Христова во мне, конечно, есть. Не может её не быть, потому, что я - хороший человек. Где-то она, эта вера, во мне глубоко сидит, сто процентов! Но вот как мне её оттуда, из себя, вытащить или, наоборот, как к ней туда подобраться - этого я пока не придумал. Да и мешают многие...