За завтраком он стал рассказывать новости Дзена: там обсуждали, как хорошо было «раньше».
«Начитался всякого говна», - вспомнила я юлечкин афоризм, а вслух сказала, что пятьдесят лет назад деревья были большими, трава - зеленее, но меня туда и палками не загонишь; как вспомню себя в этот день 83-го года, беременную, после работы, с ребёнком из детского сада в огромной очереди за сосисками, и не уйдёшь, потому что ничего другого нет, и никто, конечно, не пропустит - нет, спасибо.
Да и всё остальное, там речь шла конкретно о Никольской: «не та, вот раааньше…». Раньше, говорю, там машины парковались друг на друге, тротуары во льду, и ты бочком по снежным лужам пробираешься к ГУМу, а какой-нибудь нетерпеливый мерс тебя под коленки подталкивает.
Да и вообще всю «ту» жизнь с кочки на кочку перескакивала, периодически падая в дерьмо, одни только политинформации на работе чего стоили, и отсутствие прокладок, извинити.
И я помню карточки на продукты, у бабушки лежали на радиоприёмнике, было написано «пшено», и яичный порошок в наволочке начала шестидесятых. И «карточка покупателя» с печатью и фотографией из девяностых у меня ещё валяется, на обратной стороне вписаны двое детей с годами рождения, чтобы на них тоже пакет молока дали, спасибо говнюкам гайдаровским за наше счастливое детство, не грузи ты меня всякой дрянью, говорю, мне вредно злиться.
Моё самое лучшее время, говорю, было от пятидесяти до шестидесяти: детей спихнула с плеч, сама пока бодра и иногда весела, морщины и седые волосы ненавязчивы и неразборчивы, езжу по белу свету, ем и делаю что хочу. И кураж. И вокруг стало приятно смотреть, перестала Москву ненавидеть, и можно немножко покричать на власти. чтобы дела шевелились. Вчера прочла, что за одиннадцать лет в Москва 36 набережных благоустроили, и я это вижу.
Всех старых пердунов нытиков, которые в супермаркете набивают корзины с чеком на две-три тысячи, я бы «туда» и отправляла, вкусить, так сказать, светлого прошлого: колготки двух видов, «наши» неносибельные и гдр-вские по 7.70 рублей, и трехчасовые очереди за парой чешских сапог ценой в месячную зарплату. Да мало ли что ещё. Всё, что было у меня прекрасного, было по стечению обстоятельств и по способности молодости плевать на плохое.
Пошла гулять всё-таки в жару и не прогадала: пахнет влажной лесной травой и свежеспиленными ветками, поля изнывающих от жажды пионов в питомнике, где не я теперь волонтёрю, в теньке приятно обдувает, подступы к лежакам на пляже усеяны телами в панамках, повсюду услаждают взор младенцы разного рода, розовые - человечьи, пушистые - утиные.
Пока шла, вспомнила в связи с комментарием в дружественном журнале, что, пожалуй, был недолгий период, в который хотелось бы ненадолго вернуться: мне тридцать с небольшим, конец июня, жара, санаторий в Паланге, на баскетбольной площадке я вся такая легкая тростиночка в ярко-желтых штанах учу детей бросать мячи в кольцо.
Мимо идёт компания мужчин, с которыми сталкивалась то в столовой, то на процедурах, то на «танцах» они безрезультатно пытались меня приглашать. Я их вижу боковым зрением и бросаю мяч со средней линии. Попадаю в кольцо, чисто и по дуге. Бросаю снова. Попадаю. Ещё попадаю и ещё, раз десять подряд, и с разбега, и на месте, и двумя ногами вместе.
Дети в восторге. Отдаю им мяч и походкой модели иду в номер.
Ко мне вечером подошли: вы, наверное, спортсменка? мы сегодня смотрели, как у вас красиво получается.
Нет, говорю, это была специальная цирковая программа, исполнялась один раз.
Сейчас бы я тоже попробовала, но от этой жары у гипертоника со стажем давление 90/60, сейчас я и мяч-то не удержу в руках.