Летние истории
Самой большой глупостью было пойти в парк после дождя в белых штанах. И я это сделала, потому что держать утюг, чтобы погладить шорты, как бы смешно это ни звучало, мне всё ещё тяжело.
А белые штаны были приготовлены на всякий экстренный случай ещё до жары.
И вот их можно теперь либо обрезать до щиколоток, либо выбросить, потому что даже vanish не отстирывает грязь начисто вымытой асфальтовой дорожки.
Ни в одной в деревне со мной такого не бывало.
Правду сказать, в деревне я в белых брюках и не ходила. Вообще в брюках не ходила, только в юбках, как и положено настоящей барышне-крестьянке.
Сосчитала по пальцам: оказывается, в моей жизни было несколько свиданий с сельским бытом, одно другого лучше, из серии «есть что внукам рассказать, о чем детям напомнить».
Например, начало 90-х. По какой-то причине мы не поехали в санаторий - то ли Главный Специалист был в очередной командировке, то ли прохлопал ушами написать заявление за полгода до часа x - но я осталась с двумя малютками самого гадкого возраста на руках, один из которых завалил математику за восьмой класс в раздолбайской школе под нашими окнами, получив в аттестат жирный «трояк».
Обдумывая тему ссылки отпрыска на Колыму, я походя оторвала от наклеенной на столб бумажки с криво написанным объявлением хвостик с номером телефона. Прочитала, вернулась и сорвала всё объявление целиком: там было написано, что сдаётся дача. Недорого.
Мне не везёт в картах и прочих азартных играх.
Но иногда, когда особенно нужно, мне просто везёт.
Я даже не стала ничего спрашивать у владелицы «дачи», а сразу послала туда Главного Дачника вместе с движимым имуществом в виде надувного матраса и кастрюли.
Он вернулся немного смущенный: ну не знааааю, как ты сможешь, это ведь деревенский дом… но есть туалет внутри, в коровнике!
- И корова есть? - я вспомнила про Простоквашино.
- Нет, коровы нет, у хозяйки коза на другом конце деревни, будет тебе молоко, и сельпо там настоящее, с леденцами!
Я подхватила детей, черепаху, учебник Сканави для поступающих в вузы, и через час толкотни в душной электричке мы очутились в маленькой деревушке под Клином: на единственной, довольно длинной улице из деревянных, украшенных нехитрой, но милой резьбой домов, на одном из которых я увидела цифры, говорящие, что дом построен в конце XIX века, цвёл чубушник, под ногами вдоль натоптанной тропинки росла мурава и «калачики» из детства, на полпути к нашему дому, оказавшемуся на самом краю деревни по соседству с уже не совхозным, но ещё ничьим яблоневым садом, красовался колодец, прямо как из деревенской жизни в кино. Я начинала думать, что не так уже всё и плохо.
Хозяйка широко обвела рукой участок и сказала: всё твоё, и семян ещё дам, можешь сажать!
На сорока примерно сотках росли яблони десятка, наверное, сортов, сливы, вишни, крыжовник и смородина. Соседи скрывались за двухметровыми зарослями садовой малины. И ещё был пруд с лягушками для полива насаждений, и огромная чугунная ванна для этих же целей. И просто кусты, чтобы строить там шалаш и прятаться от жестокой матери, время от времени выходящей на крыльцо с учебником наперевес в поисках жертвы. Семена ботанически одаренные дети закопали под чугунную ванну, и там выросли такие гигантские редиски, что их было жаль есть, и их заморозили для Книги рекордов Гиннесса, и забыли в морозилке до следующего лета. А потом Юлька, у которой тогда ещё не было Завидово, узнала про наше счастье и прислала нам несколько кустов помидорной рассады и огромную курицу с головой и лапами в сопровождении дочки, и мы в июле посадили эту рассаду всё у той же чугунной ванны, чтобы у лягушек тоже было красиво, и там вдруг выросли помидорки размером с орех, а шалаш в кустах приобрёл черты обжитого домовладения благодаря юной женской руке.
Каждый вечер мы сидели у окна, пили чай с ромашкой, смотрели на закат за болотом, где стоял цыганский табор, и пламя костра плавно уходило в розовеющее снизу небо, и я рассказывала детям про восстание Спартака или про Ледяной дом, или про караван PQ-17, или что-то такое же псевдоисторическое, нещадно перевирая даты и факты.
Потом грели воду в на газовой плите в сенях и мылись в тазике в переходе, соединяющем дом и бывший коровник, где были устроен туалет, и ложились спать на скрипучие кровати около печки, на которой сушились листья мать-и-мачехи, собранные руками дачных золушек.
Ночью в сенях бегали мыши и пытались сгрызть нашу гречку, подвешенную на шатающихся гвоздях, самолично вбитых детьми там и сям; то и дело гвозди не выдерживали тяжести гречки вместе с мышью, и они вместе с грохотом падали и рассыпались по ступеням высоких сеней часа в три ночи.
Утром дети шли по воду на колодец, постепенно научившись за один раз приносить полное ведро на двоих. Потом бежали за молоком и заодно в сельпо за серым хлебом и леденцами, зажав в кулаках выданные деньги, каждому - свои. Наблюдали за незнакомой курицей, которая повадилась по утрам выдавливать яйцо под нашим крыльцом, и приносили проверить, вдруг оно «двухжелтковое», пока, наконец, не прибежала откуда-то курицына хозяйка и не устроила скандал: как вам не стыдно, как вам не стыдно, это мои яйца!
Ухаживали за своим огородом, мыли посуду в тазике, кормили черепаху, маникюрными ножницами резали цветки ромашки и раскладывали для просушки на печи. Ими овладел дух накопления: каждая травинка систематизировалась по типу «полезно» или «сено в шалаш», или «в яму!», а когда пришла пора яблок, все поверхности были засыпаны нарезанными ломтиками: «мама, не ешь! это запасы! на зиму!»
А чем занималась их мама? Лежала целыми днями под яблоней сорта «штрифель» на надувном матрасе, брошенном поверх топчана, сколоченного Главным Плотником из старых досок, в красивой индийской юбке, слишком старой, чтобы носить в городе, слишком красивой, чтобы соседи, подпрыгивая над малиновыми кустами, сплетничали в сельпо: «мам, они говорят, что у тебя не все дома!»
Конечно, не все: Главный Работничек приезжал в гости раза три, сходил с детьми в поход за мелкой лесной малиной, которая, известно, вкуснее садовой; рыбачил на маленькой речушке, где самой главной забавой было утопить удочки и смотреть на рыб с гулкого железного моста; собрал и увёз домой рюкзак «совхозных» яблок, которые щедро отсыпал ему сторож, «всё равно пропадут».
Незаметно заканчивалось лето, и пролился долгожданный дождь, первый и последний за весь дачный сезон.
Стало прохладно, и решено было затопить печь, настоящую, из сказки про Емелю, на которую дети смотрели с вожделением каждый день, ожидая, что она встряхнет трубой и поедет, и они вместе с нею - хоть на край света. Но за лето, а может, за все предыдущие годы в печи столько всего накопилось, что сначала дым повалил в дом, и пришлось срочно бежать во двор. А потом мать детей куда-то чем-то потыкала, сказала «крекс-фекс-пекс», и оно заработало, даже кривой пирог со сливами пропекся.
В самом конце случилось ужасное: сбежала черепаха и пропала. Никогда не забыть те страшные крики отчаяния и горя. Они искали ее в густой траве три дня, а потом я сказала, что это им урок, и взяла клятву, что никаких животных в нашем доме больше не будет. Никаких. Только шпорцевая лягушка-альбинос и трихогастр суматранский. А маленьких лягушат из пруда, что сейчас прыгают в банке у тебя под курткой, нужно немедленно выпустить. И чтобы никаких больше жаб и жуков-оленей на моем китайском ковре, вам понятно??!
Через неделю старший неуч сдал экзамены в физмат-школу при МИФИ, и три года ездил в час пик через всю Москву на Коломенскую за знаниями, которые ему ни разу не пригодились. Зато в классе было одиннадцать человек, и директриса знала всех по именам.
Тогда и в голову не приходило тратить драгоценную и дорогую японскую фотопленку на то, чтобы запечатлеть тонконогих мальчишек с золотистыми нестрижеными волосами, тянущих ведро из колодца. Впрочем, я и колодец-то только раз за лето видела, что с меня взять. Не люблю я деревню.
А белые штаны были приготовлены на всякий экстренный случай ещё до жары.
И вот их можно теперь либо обрезать до щиколоток, либо выбросить, потому что даже vanish не отстирывает грязь начисто вымытой асфальтовой дорожки.
Ни в одной в деревне со мной такого не бывало.
Правду сказать, в деревне я в белых брюках и не ходила. Вообще в брюках не ходила, только в юбках, как и положено настоящей барышне-крестьянке.
Сосчитала по пальцам: оказывается, в моей жизни было несколько свиданий с сельским бытом, одно другого лучше, из серии «есть что внукам рассказать, о чем детям напомнить».
Например, начало 90-х. По какой-то причине мы не поехали в санаторий - то ли Главный Специалист был в очередной командировке, то ли прохлопал ушами написать заявление за полгода до часа x - но я осталась с двумя малютками самого гадкого возраста на руках, один из которых завалил математику за восьмой класс в раздолбайской школе под нашими окнами, получив в аттестат жирный «трояк».
Обдумывая тему ссылки отпрыска на Колыму, я походя оторвала от наклеенной на столб бумажки с криво написанным объявлением хвостик с номером телефона. Прочитала, вернулась и сорвала всё объявление целиком: там было написано, что сдаётся дача. Недорого.
Мне не везёт в картах и прочих азартных играх.
Но иногда, когда особенно нужно, мне просто везёт.
Я даже не стала ничего спрашивать у владелицы «дачи», а сразу послала туда Главного Дачника вместе с движимым имуществом в виде надувного матраса и кастрюли.
Он вернулся немного смущенный: ну не знааааю, как ты сможешь, это ведь деревенский дом… но есть туалет внутри, в коровнике!
- И корова есть? - я вспомнила про Простоквашино.
- Нет, коровы нет, у хозяйки коза на другом конце деревни, будет тебе молоко, и сельпо там настоящее, с леденцами!
Я подхватила детей, черепаху, учебник Сканави для поступающих в вузы, и через час толкотни в душной электричке мы очутились в маленькой деревушке под Клином: на единственной, довольно длинной улице из деревянных, украшенных нехитрой, но милой резьбой домов, на одном из которых я увидела цифры, говорящие, что дом построен в конце XIX века, цвёл чубушник, под ногами вдоль натоптанной тропинки росла мурава и «калачики» из детства, на полпути к нашему дому, оказавшемуся на самом краю деревни по соседству с уже не совхозным, но ещё ничьим яблоневым садом, красовался колодец, прямо как из деревенской жизни в кино. Я начинала думать, что не так уже всё и плохо.
Хозяйка широко обвела рукой участок и сказала: всё твоё, и семян ещё дам, можешь сажать!
На сорока примерно сотках росли яблони десятка, наверное, сортов, сливы, вишни, крыжовник и смородина. Соседи скрывались за двухметровыми зарослями садовой малины. И ещё был пруд с лягушками для полива насаждений, и огромная чугунная ванна для этих же целей. И просто кусты, чтобы строить там шалаш и прятаться от жестокой матери, время от времени выходящей на крыльцо с учебником наперевес в поисках жертвы. Семена ботанически одаренные дети закопали под чугунную ванну, и там выросли такие гигантские редиски, что их было жаль есть, и их заморозили для Книги рекордов Гиннесса, и забыли в морозилке до следующего лета. А потом Юлька, у которой тогда ещё не было Завидово, узнала про наше счастье и прислала нам несколько кустов помидорной рассады и огромную курицу с головой и лапами в сопровождении дочки, и мы в июле посадили эту рассаду всё у той же чугунной ванны, чтобы у лягушек тоже было красиво, и там вдруг выросли помидорки размером с орех, а шалаш в кустах приобрёл черты обжитого домовладения благодаря юной женской руке.
Каждый вечер мы сидели у окна, пили чай с ромашкой, смотрели на закат за болотом, где стоял цыганский табор, и пламя костра плавно уходило в розовеющее снизу небо, и я рассказывала детям про восстание Спартака или про Ледяной дом, или про караван PQ-17, или что-то такое же псевдоисторическое, нещадно перевирая даты и факты.
Потом грели воду в на газовой плите в сенях и мылись в тазике в переходе, соединяющем дом и бывший коровник, где были устроен туалет, и ложились спать на скрипучие кровати около печки, на которой сушились листья мать-и-мачехи, собранные руками дачных золушек.
Ночью в сенях бегали мыши и пытались сгрызть нашу гречку, подвешенную на шатающихся гвоздях, самолично вбитых детьми там и сям; то и дело гвозди не выдерживали тяжести гречки вместе с мышью, и они вместе с грохотом падали и рассыпались по ступеням высоких сеней часа в три ночи.
Утром дети шли по воду на колодец, постепенно научившись за один раз приносить полное ведро на двоих. Потом бежали за молоком и заодно в сельпо за серым хлебом и леденцами, зажав в кулаках выданные деньги, каждому - свои. Наблюдали за незнакомой курицей, которая повадилась по утрам выдавливать яйцо под нашим крыльцом, и приносили проверить, вдруг оно «двухжелтковое», пока, наконец, не прибежала откуда-то курицына хозяйка и не устроила скандал: как вам не стыдно, как вам не стыдно, это мои яйца!
Ухаживали за своим огородом, мыли посуду в тазике, кормили черепаху, маникюрными ножницами резали цветки ромашки и раскладывали для просушки на печи. Ими овладел дух накопления: каждая травинка систематизировалась по типу «полезно» или «сено в шалаш», или «в яму!», а когда пришла пора яблок, все поверхности были засыпаны нарезанными ломтиками: «мама, не ешь! это запасы! на зиму!»
А чем занималась их мама? Лежала целыми днями под яблоней сорта «штрифель» на надувном матрасе, брошенном поверх топчана, сколоченного Главным Плотником из старых досок, в красивой индийской юбке, слишком старой, чтобы носить в городе, слишком красивой, чтобы соседи, подпрыгивая над малиновыми кустами, сплетничали в сельпо: «мам, они говорят, что у тебя не все дома!»
Конечно, не все: Главный Работничек приезжал в гости раза три, сходил с детьми в поход за мелкой лесной малиной, которая, известно, вкуснее садовой; рыбачил на маленькой речушке, где самой главной забавой было утопить удочки и смотреть на рыб с гулкого железного моста; собрал и увёз домой рюкзак «совхозных» яблок, которые щедро отсыпал ему сторож, «всё равно пропадут».
Незаметно заканчивалось лето, и пролился долгожданный дождь, первый и последний за весь дачный сезон.
Стало прохладно, и решено было затопить печь, настоящую, из сказки про Емелю, на которую дети смотрели с вожделением каждый день, ожидая, что она встряхнет трубой и поедет, и они вместе с нею - хоть на край света. Но за лето, а может, за все предыдущие годы в печи столько всего накопилось, что сначала дым повалил в дом, и пришлось срочно бежать во двор. А потом мать детей куда-то чем-то потыкала, сказала «крекс-фекс-пекс», и оно заработало, даже кривой пирог со сливами пропекся.
В самом конце случилось ужасное: сбежала черепаха и пропала. Никогда не забыть те страшные крики отчаяния и горя. Они искали ее в густой траве три дня, а потом я сказала, что это им урок, и взяла клятву, что никаких животных в нашем доме больше не будет. Никаких. Только шпорцевая лягушка-альбинос и трихогастр суматранский. А маленьких лягушат из пруда, что сейчас прыгают в банке у тебя под курткой, нужно немедленно выпустить. И чтобы никаких больше жаб и жуков-оленей на моем китайском ковре, вам понятно??!
Через неделю старший неуч сдал экзамены в физмат-школу при МИФИ, и три года ездил в час пик через всю Москву на Коломенскую за знаниями, которые ему ни разу не пригодились. Зато в классе было одиннадцать человек, и директриса знала всех по именам.
Тогда и в голову не приходило тратить драгоценную и дорогую японскую фотопленку на то, чтобы запечатлеть тонконогих мальчишек с золотистыми нестрижеными волосами, тянущих ведро из колодца. Впрочем, я и колодец-то только раз за лето видела, что с меня взять. Не люблю я деревню.