Подсолнечное масло
Яров, "Блокадная этика":
"Д.С. Лихачев, заходя в кабинет заместителя директора института по хозяйственной части, каждый раз замечал, что тот ел хлеб, макая его в подсолнечное масло: «Очевидно, оставались карточки от тех, кто улетал или уезжал по дороге смерти"
Естественно, это любимая цитата "разоблачителей".
Как всегда, смотрим первоисточник. Лихачев пишет, что замом по хозчасти Института русской литературы сперва был некто Канайлов. Якобы какая-то уборщица отнимала карточки у ослабевших не только для себя, но и для Канайлова. А уезжая в эвакуацию, Канайлов якобы увез (т. е. украл из института) какие-то антикварные чемоданы, ковры (?!) и еще что-то.
"После отъезда Канайлова Институтом стал ведать М. М. Калаушин. Увольнение прекратилось. Напротив, было принято несколько человек - в том числе и наша Тамара Михайлова. М. М. Калаушин сам был уволен перед тем из Института одним из первых. Он работал санитаром, и когда пришел перед отъездом Канайлова наниматься к нам на работу в Институт, я едва его узнал. Лицо его отекло, покрылось пятнами и было совершенно деформировано."
И дальше - о том, что позднее (!) этот Калаушин ел хлеб, макая в масло (якобы за счет чужих карточек).
А вот воспоминания о блокаде сына Калаушина (ему тогда было 12 лет):
"...умирающего папу, лежащего в прострации, в безысходности, неожиданно выручила "старушка сверху" ... спасла папу, в нужный момент пришла с крупой, сварила кашу...
...Я полез в шкаф, на полку, ...и вдруг - из шкафа вылетел пузырек, упал на пол, разбился... Это был флакон витамина "С", наш "НЗ", на "последний случай".
- Что ты наделал! - закричал отец, и я получил затрещину. - Что ты наделал! - Он был в отчаянии. Я заплакал, опустился на пол и стал слизывать с пола сладкий сироп вместе с осколками стекла. Отец засуетился, схватил блюдце, пытался ложкой зацепить что-то с пола."
Вместе с сиропом мальчик наглотался осколков стекла и потом долго орал от рези в животе. Врач сказал, что он обречен. Спасти могла бы овсянка, но где ж ее взять... (спас опять-таки сосед - шофер с Ладоги - который именно в этот день вдруг заехал домой и привез именно овсянки...).
"Обжиравшийся" Калаушин-отец дошел до такого состояния, что в тот момент пытался не сына удержать от глотания стекла, а собрать остатки витамина. Можно ли после этого его осуждать за то, что "все время ел", когда появилась такая возможность?! Кстати, Лихачев не пишет (и мне тоже выяснить не удалось), когда именно Калаушин сменил Канайлова на посту замдиректора (возможно, к тому времени голода уже не было, хотя люди продолжали умирать от его последствий). Видимо, это было не раньше марта 1942 (в январе-феврале, по воспоминаниям сына, Калаушин и его семья несколько раз были на грани голодной смерти). "Естественно", о том, что Калаушин сам отчаянно голодал, у честнейшего историка Ярова нет ни слова. Как и о том, когда именно Калаушин ел хлеб с маслом.
Но хорош и Лихачев. Калаушин этот не только принял в ИРЛИ "препаратором" (?!) вышеуказанную Тамару Михайлову (няню лихачевских детей, жившую у Лихачева "на кухне на антресолях" и вряд ли являвшуюся крупным специалистом по русской литературе). Калаушин и самого Лихачева устроил в стационар при Доме ученых (там якобы было настолько темно, что чем кормили - Лихачев так и не понял, но сытно). Того, что Калаушин якобы присваивал карточки эвакуированных, Лихачев сам не видел, это чистейший домысел. В инете воспоминания о Калаушине нашлись только самые положительные, как о пушкинисте и организаторе литературных музеев (вот и Лихачеву он делал только добро). Тем не менее, Лихачев, не имея (!) фактов, вымазал Калаушина грязью, а теперь Яров старательно эту грязь выискивает и ретранслирует (хорошо, хоть при этом фамилии не называет "обжиравшегося"). После чего десятки "разоблачителей" разносят по инету цитаты уже из Ярова. Так ложь и становится "общеизвестной".
Причем, у Лихачева сказано "макал в растительное масло" (а это могло быть купленное на рынке, до войны предназначенное для каких-либо производственных целей - например, льняное масло шло на производство краски). Яров старательно "исправил" на подсолнечное масло - так и "компромат" звучнее, и найти первоисточник сложнее.
То, что ледовую дорогу через Ладогу якобы звали "дорогой смерти" (а не жизни) известно только от Лихачева (хотя сам он благополучно эвакуировался летом 1942). Естественно, при эвакуации тоже умирали от голода (а также гибли на машинах, ушедших под лед). Но все-таки шанс выжить у эвакуированных был гораздо больше.
И еще одно. Я уже писал, как тот же Яров раздувает и другой эпизод из мемуаров того же Лихачева (вызов врача к "пережравшемуся" директору). Фамилии директора Лихачев "почему-то" не назвал, но, скорее всего, имеется в виду Л. А. Плоткин. Все трое (Лихачев, Калаушин, Плоткин) - ровесники (родились в 1904-1906 гг.), все пережили страшную первую блокадную зиму. Но "обжиравшийся" Плоткин умер в 72 года, "непрерывно евший" Калаушин - и вовсе в 64, тогда как голодавший Лихачев прожил 92 года (т. е. на 20 лет больше Плоткина и почти на 30 лет больше Калаушина). Что это? Божья кара? Хорошая наследственность? Случайность? Или тот, кто дожил до падких на "разоблачения" времен, о себе (естественно) написал только хорошее, а о неугодных - совсем другое (благо, они к тому времени давно умерли и не могли возразить)?
"Д.С. Лихачев, заходя в кабинет заместителя директора института по хозяйственной части, каждый раз замечал, что тот ел хлеб, макая его в подсолнечное масло: «Очевидно, оставались карточки от тех, кто улетал или уезжал по дороге смерти"
Естественно, это любимая цитата "разоблачителей".
Как всегда, смотрим первоисточник. Лихачев пишет, что замом по хозчасти Института русской литературы сперва был некто Канайлов. Якобы какая-то уборщица отнимала карточки у ослабевших не только для себя, но и для Канайлова. А уезжая в эвакуацию, Канайлов якобы увез (т. е. украл из института) какие-то антикварные чемоданы, ковры (?!) и еще что-то.
"После отъезда Канайлова Институтом стал ведать М. М. Калаушин. Увольнение прекратилось. Напротив, было принято несколько человек - в том числе и наша Тамара Михайлова. М. М. Калаушин сам был уволен перед тем из Института одним из первых. Он работал санитаром, и когда пришел перед отъездом Канайлова наниматься к нам на работу в Институт, я едва его узнал. Лицо его отекло, покрылось пятнами и было совершенно деформировано."
И дальше - о том, что позднее (!) этот Калаушин ел хлеб, макая в масло (якобы за счет чужих карточек).
А вот воспоминания о блокаде сына Калаушина (ему тогда было 12 лет):
"...умирающего папу, лежащего в прострации, в безысходности, неожиданно выручила "старушка сверху" ... спасла папу, в нужный момент пришла с крупой, сварила кашу...
...Я полез в шкаф, на полку, ...и вдруг - из шкафа вылетел пузырек, упал на пол, разбился... Это был флакон витамина "С", наш "НЗ", на "последний случай".
- Что ты наделал! - закричал отец, и я получил затрещину. - Что ты наделал! - Он был в отчаянии. Я заплакал, опустился на пол и стал слизывать с пола сладкий сироп вместе с осколками стекла. Отец засуетился, схватил блюдце, пытался ложкой зацепить что-то с пола."
Вместе с сиропом мальчик наглотался осколков стекла и потом долго орал от рези в животе. Врач сказал, что он обречен. Спасти могла бы овсянка, но где ж ее взять... (спас опять-таки сосед - шофер с Ладоги - который именно в этот день вдруг заехал домой и привез именно овсянки...).
"Обжиравшийся" Калаушин-отец дошел до такого состояния, что в тот момент пытался не сына удержать от глотания стекла, а собрать остатки витамина. Можно ли после этого его осуждать за то, что "все время ел", когда появилась такая возможность?! Кстати, Лихачев не пишет (и мне тоже выяснить не удалось), когда именно Калаушин сменил Канайлова на посту замдиректора (возможно, к тому времени голода уже не было, хотя люди продолжали умирать от его последствий). Видимо, это было не раньше марта 1942 (в январе-феврале, по воспоминаниям сына, Калаушин и его семья несколько раз были на грани голодной смерти). "Естественно", о том, что Калаушин сам отчаянно голодал, у честнейшего историка Ярова нет ни слова. Как и о том, когда именно Калаушин ел хлеб с маслом.
Но хорош и Лихачев. Калаушин этот не только принял в ИРЛИ "препаратором" (?!) вышеуказанную Тамару Михайлову (няню лихачевских детей, жившую у Лихачева "на кухне на антресолях" и вряд ли являвшуюся крупным специалистом по русской литературе). Калаушин и самого Лихачева устроил в стационар при Доме ученых (там якобы было настолько темно, что чем кормили - Лихачев так и не понял, но сытно). Того, что Калаушин якобы присваивал карточки эвакуированных, Лихачев сам не видел, это чистейший домысел. В инете воспоминания о Калаушине нашлись только самые положительные, как о пушкинисте и организаторе литературных музеев (вот и Лихачеву он делал только добро). Тем не менее, Лихачев, не имея (!) фактов, вымазал Калаушина грязью, а теперь Яров старательно эту грязь выискивает и ретранслирует (хорошо, хоть при этом фамилии не называет "обжиравшегося"). После чего десятки "разоблачителей" разносят по инету цитаты уже из Ярова. Так ложь и становится "общеизвестной".
Причем, у Лихачева сказано "макал в растительное масло" (а это могло быть купленное на рынке, до войны предназначенное для каких-либо производственных целей - например, льняное масло шло на производство краски). Яров старательно "исправил" на подсолнечное масло - так и "компромат" звучнее, и найти первоисточник сложнее.
То, что ледовую дорогу через Ладогу якобы звали "дорогой смерти" (а не жизни) известно только от Лихачева (хотя сам он благополучно эвакуировался летом 1942). Естественно, при эвакуации тоже умирали от голода (а также гибли на машинах, ушедших под лед). Но все-таки шанс выжить у эвакуированных был гораздо больше.
И еще одно. Я уже писал, как тот же Яров раздувает и другой эпизод из мемуаров того же Лихачева (вызов врача к "пережравшемуся" директору). Фамилии директора Лихачев "почему-то" не назвал, но, скорее всего, имеется в виду Л. А. Плоткин. Все трое (Лихачев, Калаушин, Плоткин) - ровесники (родились в 1904-1906 гг.), все пережили страшную первую блокадную зиму. Но "обжиравшийся" Плоткин умер в 72 года, "непрерывно евший" Калаушин - и вовсе в 64, тогда как голодавший Лихачев прожил 92 года (т. е. на 20 лет больше Плоткина и почти на 30 лет больше Калаушина). Что это? Божья кара? Хорошая наследственность? Случайность? Или тот, кто дожил до падких на "разоблачения" времен, о себе (естественно) написал только хорошее, а о неугодных - совсем другое (благо, они к тому времени давно умерли и не могли возразить)?