(no subject)
В советское время в заводских столовых (может, и в общественных, я только про заводские знаю) существовало понятие "полпорции первого". Наливали тебе суп в тарелочку поменьше, и платил полцены. Так сказать, дамская порция. К чему это я? А вот вчера мне предложили посмотреть только половину спектакля (но за полную стоимость билета). Что за бред, скажете вы? Ну, просто вчера я пошла на премьеру за свои деньги (в этот театр я хожу нередко за так, по знакомству, но вообще-то главнюк этого не одобряет, а знакомка в этом спектакле не играла). У распорядителя спросила, сколько длится, он что-то невнятное промычал и в программку уткнулся. Я к другой тетеньке. Она мне губами прошелестела: "Пять с половиной". "Сколько?" - ужаснулись мы с проходящей рядом женщиной. Вот тут-то мне любезно и предложили уйти в антракте, потому как во втором акте все равно много монологов. Вообще-то предупреждать надо. Спектакль начался в 19.00 (с премьерной задержкой минут в восемь.) Первый акт продлился 2 часа 35 минут, после которого в антракте в женский туалет выстроилась невиданная очередь. Многие обсуждали, остаться или нет. В метро прекращают впускать в 00.05 минут. Мосты пока еще разводят, так что не все смогут подбросить до дома, потому как обратно ведь тоже надо. ("Чего их разводят: Нева вот-вот замерзнет!"). Поэтому многие с ворчанием уходили. И я в том числе.
Теперь о том, что успела посмотреть.
Венгерский режиссер прочитал (наконец-то!) Достоевского и сообщил нам об этом. Достоевский - это мрачно. Это суровая российская действительность. Ничегошеньки с тех времен не изменилось, поэтому заморачиваться с костюмами, чтобы придать условность, не стоит. Кроссовки, шапочки-менингитки. Ну разве что кружевные воротнички для дам-с.
Раскольников начал ходить с топором, как дурень с писаной торбой. И с ним долго не расставался. Даже спал на нем. Еще б топором брился! Тогда б совсем по-русски. И по крайней степени нищеты. Раскольников с топором, Свидригайлов - с ружОм! Дважды выстрел. Вхолостую. Зато больше, чем по Чехову. Кстати, Свидригайлов (Дмитрий Лысенков) мне понравился.
Очевидно, такая тенденция. Все и вся в черном. Вот уже третий спектакль подряд - и все оттенки черного. Но здесь есть и белое. Дети в костюмах зайчиков. Правда, потом, как и положено, в черном. Соня в дезабилье. Дуня в белых колготках. И белая лошадь (горе не мое), которую забивает Николка. Ну и декорации тоже белые. Домино, домино…ах, как все это было давно. К условностям-анахронизмам я привыкла, но только белые кроссовки Мармеладова как-то особо выделялись. Да и Сергей Паршин - рослый, румяный - никак не вязался с образом спившегося Мармеладова. Такому еще пить и пить! И разве такого детину лошадь собьет. Чтоб насмерть! Не-е. Тут впору сказать: «Лошадь отделалась легким испугом». Кстати, Мармеладов с горечью признается, что даже чулки своей жены пропил. А сам в шубе - то ли кроличьей, то ли даже нутриевой. Ну и что с того, что рукав порван? Шуба вполне справная.
Каким-то шаржированным получился Лужин. Почему-то усиленно напоминал… Ленина в Париже или Женеве (если карикатурно изобразить). Не поняла, почему Лизавета беременная, «опять принесла в подоле», по словам Алены Ивановны. Очевидно, таков венгерский перевод «большого живота».* Убиенные все никак не могут обрести вечный покой, все являются Раскольникову, а Лизавета вдобавок еще и дитя рожает с лицом старухи-процентщицы. Ну, это в принципе видение режиссера. Он так видит!
Поскольку Достоевский не очень плохой писатель, то некоторые сцены и диалоги получились …ммм… занимательно. Но вот опять, что ли, тенденция: смешивать театр литературный и театр драматический. То ли не знают, что взять из текста, то ли решают себя обезопасить от неприятный выпадов критиков и зрителей. ( С последними кто считается?. Хотя ведь все в зал говорят, в зал, к нам, а не к собеседнику.) Особенно это явно при инсценировках Толстого и Достоевского. Очевидно, главные мысли должны были раскрыться в монологах, во втором акте, до которого не все досидели.
Порфирий Петрович (Виталий Коваленко) - то ли с чудачеством, то ли с придурью. Пожалуй, единственная яркая деталь всего спектакля - его красная шапочка. Такая, как на Мейерхольде кисти Головина. Трактовка же образа имеет право быть, но по первому акту опять же трудно судить.
Вот. Получается, что я спектакль расхаяла, так и не досмотрев. Между прочим, жалею. Вот когда будут его играть часов с пяти вечера, придется опять идти, чтобы узнать, что там, в монологах-то…Жаль, что нельзя билет купить только на вторую половину
* А ведь это я забыла, что "Лизавета была поминутно беременна".
Теперь о том, что успела посмотреть.
Венгерский режиссер прочитал (наконец-то!) Достоевского и сообщил нам об этом. Достоевский - это мрачно. Это суровая российская действительность. Ничегошеньки с тех времен не изменилось, поэтому заморачиваться с костюмами, чтобы придать условность, не стоит. Кроссовки, шапочки-менингитки. Ну разве что кружевные воротнички для дам-с.
Раскольников начал ходить с топором, как дурень с писаной торбой. И с ним долго не расставался. Даже спал на нем. Еще б топором брился! Тогда б совсем по-русски. И по крайней степени нищеты. Раскольников с топором, Свидригайлов - с ружОм! Дважды выстрел. Вхолостую. Зато больше, чем по Чехову. Кстати, Свидригайлов (Дмитрий Лысенков) мне понравился.
Очевидно, такая тенденция. Все и вся в черном. Вот уже третий спектакль подряд - и все оттенки черного. Но здесь есть и белое. Дети в костюмах зайчиков. Правда, потом, как и положено, в черном. Соня в дезабилье. Дуня в белых колготках. И белая лошадь (горе не мое), которую забивает Николка. Ну и декорации тоже белые. Домино, домино…ах, как все это было давно. К условностям-анахронизмам я привыкла, но только белые кроссовки Мармеладова как-то особо выделялись. Да и Сергей Паршин - рослый, румяный - никак не вязался с образом спившегося Мармеладова. Такому еще пить и пить! И разве такого детину лошадь собьет. Чтоб насмерть! Не-е. Тут впору сказать: «Лошадь отделалась легким испугом». Кстати, Мармеладов с горечью признается, что даже чулки своей жены пропил. А сам в шубе - то ли кроличьей, то ли даже нутриевой. Ну и что с того, что рукав порван? Шуба вполне справная.
Каким-то шаржированным получился Лужин. Почему-то усиленно напоминал… Ленина в Париже или Женеве (если карикатурно изобразить). Не поняла, почему Лизавета беременная, «опять принесла в подоле», по словам Алены Ивановны. Очевидно, таков венгерский перевод «большого живота».* Убиенные все никак не могут обрести вечный покой, все являются Раскольникову, а Лизавета вдобавок еще и дитя рожает с лицом старухи-процентщицы. Ну, это в принципе видение режиссера. Он так видит!
Поскольку Достоевский не очень плохой писатель, то некоторые сцены и диалоги получились …ммм… занимательно. Но вот опять, что ли, тенденция: смешивать театр литературный и театр драматический. То ли не знают, что взять из текста, то ли решают себя обезопасить от неприятный выпадов критиков и зрителей. ( С последними кто считается?. Хотя ведь все в зал говорят, в зал, к нам, а не к собеседнику.) Особенно это явно при инсценировках Толстого и Достоевского. Очевидно, главные мысли должны были раскрыться в монологах, во втором акте, до которого не все досидели.
Порфирий Петрович (Виталий Коваленко) - то ли с чудачеством, то ли с придурью. Пожалуй, единственная яркая деталь всего спектакля - его красная шапочка. Такая, как на Мейерхольде кисти Головина. Трактовка же образа имеет право быть, но по первому акту опять же трудно судить.
Вот. Получается, что я спектакль расхаяла, так и не досмотрев. Между прочим, жалею. Вот когда будут его играть часов с пяти вечера, придется опять идти, чтобы узнать, что там, в монологах-то…Жаль, что нельзя билет купить только на вторую половину
* А ведь это я забыла, что "Лизавета была поминутно беременна".