Пятые Ходорковские чтения - 1
8 декабря в гостинице «Рэдиссон-Славянская» прошла очередная, Пятая конференция «Российские альтернативы» (Ходорковские чтения), организованная Международным обществом «Мемориал», Институтом национального проекта «Общественный договор» и Фондом «Информатика для демократии» (ИНДЕМ).
По словам члена оргкомитета Татьяны Ворожейкиной, жанр «Ходорковских чтений» колеблется между полюсами научной конференции и митинга. Если два предыдущих события обозначили крен в сторону митинга, то в этот раз был более строго выдержан формат научной конференции, что и обеспечило успех прошедших чтений. (Отдельные элементы митинга, впрочем, тоже проявились).
Темой чтений стала «Россия 2009: природа и ресурсы режима». Основные вопросы, обсуждавшиеся участниками: что такое путинизм? чем он похож и чем отличается от других авторитарных режимов ХХ века? в чем своеобразие властного тандема Путин - Медведев? что означает модернизационная риторика, проявившаяся в последних выступлениях президента Медведева - несет ли она реальный шанс что-то изменить или это только попытка притормозить общую деградацию страны? каковы ресурсы, обеспечивающие устойчивость режима, каков его «запас прочности» и каковы альтернативные возможности смены режима?
Чтения открыли председатель правления Международного общества «Мемориал» Арсений Рогинский и научный руководитель Высшей школы экономики, президент Фонда «Либеральная миссия» Евгений Ясин. Комментируя связь обозначенной темы и названия самих чтений, Арсений Рогинский отметил, что растянувшийся на много лет процесс по делу Михаилу Ходорковского - одна из наиболее знаковых и демонстративных акций режима; позиция, занятая Ходорковским, в глазах всего общества превратила этот процесс в политическое и гражданское противостояние. По словам Евгения Ясина, это дело - наиболее наглядный пример того, что созданная сегодня в России юридическая система, обслуживающая интересы правящей группы, работает против решения главных задач, стоящих перед страной - формирования правового государства, независимого суда, верховенства и соблюдения законов.
1
На первой сессии - «Физиология режима» (модератор - профессор Высшей школы экономики, генеральный директор Центра этнополитических и региональных исследований Эмиль Паин) с импульсными докладами выступили Лев Гудков, Татьяна Ворожейкина и Николай Петров.
Доклад директора Левада-центра Льва Гудкова "Природа нынешнего режима" содержал наиболее развернутую и систематическую характеристику путинизма в его отличии от известных типов авторитаризма. Путинизм - явление, еще по существу не описанное в политической науке. Режим выстроен из «обломков» и материала советской системы, но композиция и функции институтов стали другими. Это не тоталитаризм и не авторитаризм в его описанных формах. Новизна режима, прежде всего, в технологиях власти и в системе легитимации господства. Режим носит квази-персоналистический характер: представление, что «всё решает Путин», не верно. «Путин - не творец нынешнего режима, а номинальное выражение для сложившейся расстановки сил в самой узкой группе лиц, вырабатывающей и принимающей все важнейшие кадровые и экономические решения. Путин не определяет состав этой группы лиц, в лучшем случае он арбитр конкурирующих между собой группировок… По существу, его политика не выходит за рамки решения проблем адаптации к изменяющимся условиям… Путин не задает программу деятельности бюрократии, а пытается приспособиться, то есть удержать рутинную конструкцию бесконтрольной власти, к нарастающим явлениям децентрализации господства и возникновения новых источников влияния. Персонализм сложившейся системы власти воспроизводит аморфность или архаичность российской институциональной системы. Именно эта недифференцированность и опознается нами ошибочно как выражение личностной власти, как концентрация власти в одних руках». Для утверждения традиционного авторитаризма, как западного, так и восточного типа, у власти нет социальной базы - влиятельных полуфеодальных институтов (семейных кланов, аристократии, церкви, этнических групп и т. п.). «Режим опирается на не имеющие никакой связи с традиционализмом структуры политической полиции», которая тоже значительно трансформировалась - она уже не является «вооруженным отрядом КПСС», охраняющим партократию, и перестает быть только средством всеобщего устрашения. «Сегодня политическая полиция - не столько инструмент власти, сколько фактически сама власть». В условиях кризиса систем управления в 90-е годы, она показалась тогдашнему руководству единственной организованной опорой для себя. «Осуществляя принудительное, незаконное или слабо легитимированное перераспределение собственности, финансовых потоков, административного влияния, став теневой частью политического руководства, спецслужбы превратились в субститут прежней плановой регуляции экономики, квазигосударственного регулирования и суррогат кадрового резерва для власти». Войдя в правительство и заняв важные позиции в рыночной экономике, руководство спецслужб стало определять стратегические цели страны, что вообще-то не свойственно полиции. Как результат: «цели национальной политики при Путине - самосохранение тех, кто оказался у власти». Развернутая сегодня в СМИ дискредитация реформ 90-х направлена на дискредитацию самой идеи реформирования государства и общества. Главным «родимым пятном» всех действий такой власти является сочетание легальных и нелегальных методов, характерных для работы спецслужб: инициирование провокаций, обвинений, судебных процессов и т. п. Все эти действия, в том числе в международном масштабе - война на Кавказе, конфронтация с ближними и дальними соседями - обязательно оформляются юридически. Присущая тайной полиции практика исключения из общих правил распространена на все сферы публичной жизни с целью представить узкогрупповые, ведомственные интересы национальными интересами. Но включение чекистов в экономические отношения, в распоряжение собственностью и ресурсами с возможностью перевода их в частный капитал, приводит к децентрализации, формированию групп и конфликту интересов. «Жесткая борьба за власть разных групп в чиновничестве и связанном с ними бизнесе выступает - пока! - заместителем террора». Подытоживая, Лев Гудков назвал путинизм «системой децентрализованного использования институциональных ресурсов насилия, сохранившихся у силовых структур, оставшихся от тоталитарных режимов, но апроприированных держателями власти для обеспечения своих частных, кланово-групповых интересов. Режим неустойчив, с сомнительными шансами на воспроизводство или мирный путь передачи власти».
В отличие от Льва Гудкова, описавшего путинизм как уникальный феномен, Татьяна Ворожейкина в докладе "Авторитарные режимы ХХ века и современная Россия: сходства и отличия" вписала путинизм в типологию режимов прошедшего столетия - традиционалистских и модернизаторских (среди которых можно выделить авторитарно-бюрократические и авторитарно-популистские). Она согласилась с выводом Гудкова, что «путинский режим нельзя однозначно соотнести ни с одним из типов авторитаризма, существовавших в ХХ веке… Он единичен и по своему генезису как результат процесса разрушения тоталитаризма, который представлял собой единичный случай в мировой истории (все остальные тоталитарные режимы были разрушены в результате мировой войны)». В то же время все «кирпичи», из которых сложен этот режим, не уникальны и известны из опыта других стран: нерасчлененное единство власти и собственности и отсутствие институционализации роднят путинизм с традиционалистским авторитаризмом олигархического типа, отсутствие каналов обратной связи и культивирование прямой связи лидера и масс (ходя до Уго Чавеса или Фиделя Кастро ему в этом плане далеко) - с авторитарно-популистскими режимами. «Важнейшая составляющая популистских режимов (например, мексиканского типа) - что перераспределение в пользу массовых социальных слоев представляется недостижимым и закрытым для путинского режима, несмотря на все последние попытки в этом направлении. Почему? Для этого должны быть радикально пересмотрены основания всей социально-экономической модели, от функционирования которой представители этого режима получают наибольшую выгоду. И в этом смысле они тоже блокируют модернизацию страны. И фактически ничего общего у этого режима нет с так называемыми режимами авторитарных модернизаций, для которых были характерны, во-первых, отделение власти от собственности, а во-вторых, авторитарная институционализация… Путинский режим - это режим ad hoc, режим избирательного правосудия и избирательного применения репрессий. Это "кисель", который не создать сколько-нибудь устойчивые институты авторитарной власти. Я вижу в этом его изъян, и в то же время это один из основных факторов его устойчивости… Киселеподобный, неструктурированный характер режима, на мой взгляд, представляет собой одно из главных препятствий к тому, чтобы был структурирован социальный и политический протест против него в обществе и, соответственно, само общество».
Последний аспект - неспособность режима к институциализации - стал темой доклада члена научного совета Московского Центра Карнеги Николая Петрова «Технология власти: замена институтов субститутами». Новостная лента оставляет впечатление, что в стране непрерывно всё сыпется; хотя виноватых обычно находят, складывается общая картина плохого управления. В то же время в отдельных частях управления «слишком много» и это тоже мешает целому. Режим «сверхуправляемой демократии» отличается тем, что он создает имитации демократических институтов, которые можно назвать субститутами (от латинского substitutus ‘подставленный’). Функционально это подпорки власти, которая и сама выступает в форме субститута - Путина на посту премьер-министра, где он подпирает (субституирует) президента. И если вынуть этот «гвоздик», то все кареты и кучера в одно мгновение превратятся в тыквы и крыс.
Первую секцию завершило выступление историка русской литературы, писателя и публициста Мариэтты Чудаковой, которое и внесло некоторый «митинговый» момент. Мариэтта Омаровна напомнила, что 2012 год не за горами, а на политическом горизонте всего два обозримых кандидата в президенты. «Что мы можем сделать, чтобы выбрать кандидата Y, а не кандидата Х?» - поставила она вопрос. Он не остался неуслышанным, и в дальнейшем ходе конференции многие из выступающих так или иначе на него прореагировали.