ШУМ СМЕРТИ НЕ ПОМЕХА
На первый взгляд эта книга должна быть невероятно скучной. В ней ничего не происходит. Автор работала на какой-то должности в какой-то организации, которой было поручено следить за театрами и руководить театральной жизнью. Сонм ее коллег жутко занят, они жужжат и роятся. Иногда появляются известные люди, произносят несколько маловажных слов. Их ругают непонятно за что, они пытаются защищаться. Анекдотов, баек, которых столь много, обычно, в книгах воспоминаний, там почти нет. Во всяком случае смешных. Мерзких, как раз хватает.
И при этом я эту книгу залпом проглотил.
Потому, что это книга абсурда.
Тут очень важно отстраниться от конкретики советских воспоминаний и несколько приподняться над действительностью, воспринимать это, как некую страну, хотя и абсолютно когда-то реальную, мы же все там когда-то были, но расположенную неподалеку от Замка Кафки.
В книге описывается род человеческой деятельности, которого более нет. Сто лет назад решили в одной отдельно взятой реальновиртуальной стране разрушить все, что там было до основания и построить на обломках самовластья нечто новое и невообразимое, ради счастья тех, кто выживет. Представим себе на секунду, что эта страна и эта революция полностью абстрактны, поднимемся над ними.
И представим, что в этой абстрактной стране в рамках виртуальной системы построения всеобщего счастья власть решила установить контроль над культурой. Тотальный, халатный, жесткий, неумный, бюрократический и непредсказуемый. Цензура была, кое где есть, в той или иной степени, Но это не просто цензура. Такого нет нигде уже давно. Это попытка на основании неких зыбких принципов управлять культурным процессом, ведать содержанием произведений культуры. Не просто запрещать, а руководить. Указывать, как в духе этих принципов люди творчества должны исправлять свое творчество. Не просто проверить текст новой пьесы на созвучность решениям последнего пленума. Текст, как раз, несложно проверять. Относительно. И драматурги сами понимают, что можно, а что нельзя (говорят, что критиковать можно было максимум секретаря райкома, секретарь обкома мог появиться только как Deus ex machina и поставить все на свете на свои места в конце пьесы, а выше вообще нельзя). Проверяется абсолютно все. В какую сторону артист должен посмотреть. Когда ему обращаться в зал, а когда нет. В какой одежде выступать. Подходят ли декорации. Как трактовать образ Луки у Горького или образ Джульетты у Шекспира. Не говоря уже о Чехове. И это все, зачастую, без всякого понятия в искусстве, без всякого творческого чувства, без всяких способностей (а если таковые имеются, так это, кажется, еще страшнее).
Объявленная цель, торжество социализма и благо человечества, в этой системе координат вроде благая, но как это тотальное вмешательство в творческий процесс помогает этой цели добиться абсолютно неясно. Критики системы ведь в театрах нет в помине. Есть максимум намеки на критику отдельных форм нынешнего существования, как правило тех, которые и сама власть милостиво позволяет считать отрицательными формами и пережитками прошлого. Единственное оправдание- это опасность пошагового расшатывания системы за счет проникновения тлетворного западного духа с кивками на несчастную раздавленную в 1968 соседскую страну, где все тоже начиналось со жвачек, джаза и мытья посуды. Этакая слабость позиции (на фоне празднования 50-летия революции), неуверенность в необратимости изменении или, наоборот, уверенность в жуткой хрупкости этой системы. Любой ценой надо избежать намека на действительность. Любое место в пьесе 19 века разбирается с оглядкой, чтобы не приведи Господь, оно не воспринималось бы, как намек на современную действительность, вплоть до глупости и идиотизма с одной стороны и до жуткой паранойи с другой.
Какими критериями руководствоваться в этом руководстве культурой тоже абсолютно неясно, никаких правил в первоисточниках нет, да их никто давно не читает, единственным правилом является некое обнюхивание - наш запах или не наш. Будет это для наших людей вредно или полезно.
Как любая деятельность, и эта тоже имеет определенное сопутствующее положительное влияние. Отметается то, что уж совсем абсолютно некачественно. От актеров, режиссеров, декораторов требуется определенный профессиональный уровень. Какое-то повышение среднего уровня продукции этим достигается. Хотя партийность помогает продвинуть и абсолютно некачественное фуфло. Но это достигается не в качестве главной цели, а только как побочный эффект. А влияние попыток достичь основную цель ужасно и разрушительно (хотя некоторые за этим побочным эффектом, вроде, скучают).
Толпы людей, образованных и не очень, компетентных и совсем нет обсуждают часами, как должна называться пьеса драматурга Шатрова, в которой описывается, как честные и принципиальные, умные и благородные вожди революционной власти решают применять ли к врагам террор (конечно применять) - "Большевики" или "30 августа" (а то вдруг нельзя такую пьесу называть "Большевики", чтобы кто-то из этого названия не сделал какой-то неправильный вывод про ВСЕХ большевиков, какой? Бог весть). И эта пьеса считается жутко оппозиционной, потому, что тогдашние вожди этой же власти слишком ворюги по сравнению с описанными в пьесе кровопийцами, а третьего не дано.
Та же толпа безграмотно обсуждает постановку Захаровым "Доходного места" или Эфросом "Трех сестер" (антисоветская постановка по мнению многих "специалистов").
А теперь давайте вернемся из виртуальной страны в реальный мир - это не Кафка, это не выдумано, это не фантазия гениального скептика, Это было!! С ума сойти.
А эта запись из дневника вообще, по-моему, высокая проза (без всякого авторского намерения написать прозу, автор, кстати, женщина хорошая, культурная, понимающая, перед Солженицыным преклоняется и даже на Ленина краем поля зрения шепотом замахивается и поэтому долго в этой конторе не задержалась, но писала она самый что ни на есть дневник, в литературу его превращает, как по мне, именно отстранение):
"1970 год 4 января
Накануне Нового года умер Павел Андреевич Тарасов - (начальник управления театров Министерства культуры СССР - giterleo), личность неоднозначная. Умер трагически в служебном помещении МХАТа, придя туда на обсуждение спектакля по пьесе Радзинского «Чуть-чуть о женщине», вызвавшего во МХАТе такой разнобой мнений среди «великих», что мирить их приехала Фурцева. К моменту ее приезда врач МХАТа делал Тарасову искусственное дыхание, но он не смог прийти немедленно, так как был занят какой-то процедурой со Смирновым, «скорая» тоже задержалась. Приехавшая Фурцева позвонила в «скорую», представившись, выразила недовольство задержкой и, видимо, решив, что сделала все, что должна, проследовала на обсуждение, по свидетельству очевидцев, почти задев полой пальто лежавшего на полу Тарасова. Когда же было сообщено, что Тарасов скончался, обсуждение прекратилось лишь на несколько минут, и А. К. Тарасова продолжила прерванную речь как ни в чем не бывало. Сегодня панихида по Тарасову проходила в Союзе художников, так как сейчас школьные каникулы и во всех театрах идут утренние спектакли. Я на панихиде не была, так как оставалась в «лавочке» на дежурстве."