детвора со двора
читала когда -то роман «пушкинский дом», из которого ничего не запомнилось, только грушевидный зад одной героини, от долгого сидения и академической жизни. моя академическая жизнь тоже трудна и терниста, восьмичасовые марафоны мюзиклов, шлюхи и педерасты всех европейских кровей, о нет, я слишком целомудренна для этого, у меня от вас болит поясница и то, что пониже. удивительна эта манера из целого прожитого года, целой весны или книги, запомнить одну глупость, как девочка Оля стояла на подоконнике и мыла окна. ворованные яблоки, и мытые, блестящие на солнце апрельские окна- это все Тимур. я последний раз мыла окна еще в школе. школьные окна школьными газетами. это называлось практика. а сейчас мальчишки идут из школы, а один ногой несмело пробует упор роликовой доски и летит прямо в лужу. мы бы с ним подружились. уже давно растаяли сугробы, детвора катается с мусорных куч, а не со снежных вершин, глазеет, перевесившись, на подтаявшую гладь катка. и я с детворой.
как будто мало мне этих вечно ноющих коренных и молочных, этого вечного свинца за пазухой, так надо было еще поехать на каток, где сосредоточенно и грустно наворачивала круги, падала два раза, а на третий вконец охромела. и нерусский мальчик в голубых коньках и шлеме смотрел на меня с чувством победителя. о эти семилетние мальчики! они так умеют смотреть свысока
а у меня красное проступало сквозь колготки. размазывала кровь по рукавам, сидела и ела свой грибной хлебный суп, а молодые щенята за соседним столом хрустели своей картошкой. и говорили о чем -то неприличном, и ругались матом, я старалась не вслушиваться, но смотреть на них все равно приятнее, чем на этих с косыми гелем челками, и обедами по триста рублей, и в серебряных штанах. у щенят -то в глазах такой первобытный восторг, такая недозволенность, от того, что можно хлопнуть этим бранным (как будто впервые!) словом, размазать по полу слюну, пустить сигарету по кругу, пока девочка с рыжими волосами будет искоса поглядывать на тебя, наверно, просчитывать каждый взгляд, наверно, загадывать, мол, если сейчас не отдернет руку, не отодвинется, то все сбудется, раз два три, раз два три, все благополучно. не обманет колечко на безымянном «спаси и сохрани».
спаси и сохрани мое чертово левое колено, к которому приложили раскаленным копытцем. и оно трещит теперь исправно от положения сидя, до положения стоя, и от всех прочих неукоснительных приложений. добиться бы хоть повязки на раненое тело, может в метро уступали бы. хромоножка хочет курить, хромоножка хочет сидеть.