преображение
какая густая непроходимая жизнь. сугробы по колено, и снег лежит до первых этажей, и блестит за забором. словно в деревне. до первых петухов, до последних открытий. до того как на толстую деревянную палку закроют избу. заложили уже дверь?, -спрашивает бабушка. самогонщики у меня на дому, снег и осень в плену, был один день для работы, в нарушение всех заповедей, воскресений. один и остался.
засыпаю на коленях, словно в молитве, головой к окну, уткнувшись лицом в томик каверина. ветер дует по краешку уха и шелестит стихами на стене. можно наконец спать и через грязную ругань (я ненавижу их рты, они пьют третьи сутки, переполненные матерной бранью, как шелухой семечек, бараний жир глаз, бесстыдство разговоров о физической любви, самоудовлетворении, наркотиках, запах нечистот, заполняющий комнату как свиной блев, его не выветрить даже в наши минус двадцать…один, чей смех разбивается по углам как грязная посуда, усаживается на мой свитер. новенький, бежевый, шерстяной, только вчера нашла на помойке в соломенной корзинке вместе с комплектом ушных затычек и пленками диафильмов. соловей-разбойник, огневушка- поскакушка, матрешкины кошки…не для тебя же стирала. я кричу что -то на доступном ему языке и ударяю кулаком в спину, кулак как будто уходит в кирпичную стену, обитую ватным. напоминая мне тот удар бутылкой шампанского по голове, который тоже не принес отдачи. как будто тела, пропитые алкоголем, лишаются упругости и реакции) припоминать почти месяц назад.
когда в субботу шла домой и улыбалась вот так (снегу), в переулке мне встретился человек, он сказал мне «привет», от неожиданности показалась доброй. вышло так что мы с этим человеком уже разговаривали по телефону, он встретил меня у кофейного автомата, и писал мне потом , что я похожа на его матушку. у меня в рюкзаке кстати плескалась бутылка вишневого вина и кусок сыра на последние. мы пошли в гости к ване, который оказалось, что живет в моем переулке, в доме за углом. четыре корпуса, которые сейчас расселяют (расселяют -расстреляют, там во дворе было белое снегом, и обведено жирно черным. как будто приложили горячим). как по -блокадному сидели в одежде, делили последний кусок, был широкий кожаный диван, но весь завален нотами, и тем, что еще не успели продать, музыкальным. тронула какой-то инструмент, а он развалился сиротливо и жалко, мехами на полу. пар шел изо рта, и не заглушался ни рубкой дров, ни затопленным камином. разжигали старыми книжками, на лестнице не было света. а на дверях квартир «не вселяться. частная собственность». и длинный полутемный коридор, можно кататься . я даже пыталась, но шины были сдуты. у этого тонкокостного благородного зверя, круизера с широко расставленными рогами. ох уж мне эта буржуазия, прогулочные велосипеды, леопардовое шубки, игра на пианино, близорукие глаза и мелкие зубки. я люблю вас, девочки. люблю курить на кухне среди газовых плит, и включать разом пять, лишь бы согреться ( накануне постирала всю свою теплую одежду, какого- то черта на 70 градусах, все сварилось, село и растянулось в стороны, теперь у меня остался один свитер и тот дырявый, и я уже не знаю как я протяну эту зиму. сильно мне не хватает хельсинских секонд-хэндов, где можно приходить и брать одежду просто так). чужие хлебницы, мои кормушки, с завалившейся в угол шоколадной конфетой. на цыпочках приподнялась, залезла на холодильник и стащила у вани пять пакетиков красного чая.
или:
все происходит очень быстро, дешевое вино стучит в висках, еще недавно был понедельник вокальных параллелей, был вторник болела голова, тянула жилы до среды, тянула вторник. так болела как будто красное колесо переехало, перекатило поле- тело. пекла пироги с утра и с вечера , мальтийские манные кресты. обесцвеченные как шрам над бровью. там где перекатило. что это значит, что понедельник, что вторник, что ушла голова под красное колесо, перебегаешь среду по мосту в белом платье, пересыпаешь четверг с бутылкой вина. спишь и зажимаешь в зубах ментоловую сигарету с оторванным фильтром и небо сыплет сквозь сон своей сахарной пудрой в крымское. сыплет прямо в кружку, как сыпал дождь. стояли на грибоедовом балконе, капало с зонта и прямо в кофе. все это ничего не значит. все как когда -то, значит только новое, некая история, которая может быть даже не случилась, что если не движение- зеркало, не отражение глаз, не новая рубашка, ожидание во взгляде? допустим, двое намеревались пойти в кино. было назначено на семь вечера. и накрахмаленные рубашки и кружевные платья томились в гардеробах, в платяных шкафчиках с окнами на север. и северное красное вино и зеленый сыр -все было при(о)думано , потому что о чем же еще думать, как не о вине, сыре, и платьях. и день, заданный с утра, нарезкой из американских фильмов, настроением гильды, руками хамфри богарта ( вплотную, близоруко), нездоровым возбуждением учителя танцев, продавца перчаток, мог закончиться только так.
если бы не длинный французский фильм про кражу нематериального, и не другой, американский, непонятно про что; про то, что успевает произойти пока крутится диск, о эта смесь сладости и стыда, сухой медицинский спирт и сливочный ирис на дне. дикая неловкость и раздражение оттого, что фильм длится и длится, а потом покой, потому что когда спишь каждый день от двух до пяти часов покой наступает очень легко . и вот стоит один, мы пойдем, нам нужно в кино. и другой, тоже совсем мальчик: да что вы ребята, вы же не успеете. вы что, на такси поедете? так смешно и неловко, как будто уже еду на заляпанном кровью и спермой заднем сиденье желтого таксо, и везет меня роберт де ниро. оглядываюсь кругом, нет никто не прочел этих мыслей. случись так, зачем мне выходить на улицу. усталой и безразличной. говорить, пошли в магазин, покупать картошку, не хотеть пить. а ведь говорила же, говорила, что пойду в кино, что плачу не я, неожиданным проблеском этот приступ мальчишеской ревности, затянувшееся прощание. все равно. все очень равно .число слов : 900. блокадные дни не кончаются . чего мне хотеть еще. идти сквозь метель по улице, недалеко от фонтанки, и чтобы человек с небольшим пленочным фотоаппаратом зажимал левый глаз, и снимал меня, как будто смотрит в телескоп на большую комету. писать иногда посредственные тексты, зарабатывать поцелуй в щеку, видеть сны.
засыпаю на коленях, словно в молитве, головой к окну, уткнувшись лицом в томик каверина. ветер дует по краешку уха и шелестит стихами на стене. можно наконец спать и через грязную ругань (я ненавижу их рты, они пьют третьи сутки, переполненные матерной бранью, как шелухой семечек, бараний жир глаз, бесстыдство разговоров о физической любви, самоудовлетворении, наркотиках, запах нечистот, заполняющий комнату как свиной блев, его не выветрить даже в наши минус двадцать…один, чей смех разбивается по углам как грязная посуда, усаживается на мой свитер. новенький, бежевый, шерстяной, только вчера нашла на помойке в соломенной корзинке вместе с комплектом ушных затычек и пленками диафильмов. соловей-разбойник, огневушка- поскакушка, матрешкины кошки…не для тебя же стирала. я кричу что -то на доступном ему языке и ударяю кулаком в спину, кулак как будто уходит в кирпичную стену, обитую ватным. напоминая мне тот удар бутылкой шампанского по голове, который тоже не принес отдачи. как будто тела, пропитые алкоголем, лишаются упругости и реакции) припоминать почти месяц назад.
когда в субботу шла домой и улыбалась вот так (снегу), в переулке мне встретился человек, он сказал мне «привет», от неожиданности показалась доброй. вышло так что мы с этим человеком уже разговаривали по телефону, он встретил меня у кофейного автомата, и писал мне потом , что я похожа на его матушку. у меня в рюкзаке кстати плескалась бутылка вишневого вина и кусок сыра на последние. мы пошли в гости к ване, который оказалось, что живет в моем переулке, в доме за углом. четыре корпуса, которые сейчас расселяют (расселяют -расстреляют, там во дворе было белое снегом, и обведено жирно черным. как будто приложили горячим). как по -блокадному сидели в одежде, делили последний кусок, был широкий кожаный диван, но весь завален нотами, и тем, что еще не успели продать, музыкальным. тронула какой-то инструмент, а он развалился сиротливо и жалко, мехами на полу. пар шел изо рта, и не заглушался ни рубкой дров, ни затопленным камином. разжигали старыми книжками, на лестнице не было света. а на дверях квартир «не вселяться. частная собственность». и длинный полутемный коридор, можно кататься . я даже пыталась, но шины были сдуты. у этого тонкокостного благородного зверя, круизера с широко расставленными рогами. ох уж мне эта буржуазия, прогулочные велосипеды, леопардовое шубки, игра на пианино, близорукие глаза и мелкие зубки. я люблю вас, девочки. люблю курить на кухне среди газовых плит, и включать разом пять, лишь бы согреться ( накануне постирала всю свою теплую одежду, какого- то черта на 70 градусах, все сварилось, село и растянулось в стороны, теперь у меня остался один свитер и тот дырявый, и я уже не знаю как я протяну эту зиму. сильно мне не хватает хельсинских секонд-хэндов, где можно приходить и брать одежду просто так). чужие хлебницы, мои кормушки, с завалившейся в угол шоколадной конфетой. на цыпочках приподнялась, залезла на холодильник и стащила у вани пять пакетиков красного чая.
или:
все происходит очень быстро, дешевое вино стучит в висках, еще недавно был понедельник вокальных параллелей, был вторник болела голова, тянула жилы до среды, тянула вторник. так болела как будто красное колесо переехало, перекатило поле- тело. пекла пироги с утра и с вечера , мальтийские манные кресты. обесцвеченные как шрам над бровью. там где перекатило. что это значит, что понедельник, что вторник, что ушла голова под красное колесо, перебегаешь среду по мосту в белом платье, пересыпаешь четверг с бутылкой вина. спишь и зажимаешь в зубах ментоловую сигарету с оторванным фильтром и небо сыплет сквозь сон своей сахарной пудрой в крымское. сыплет прямо в кружку, как сыпал дождь. стояли на грибоедовом балконе, капало с зонта и прямо в кофе. все это ничего не значит. все как когда -то, значит только новое, некая история, которая может быть даже не случилась, что если не движение- зеркало, не отражение глаз, не новая рубашка, ожидание во взгляде? допустим, двое намеревались пойти в кино. было назначено на семь вечера. и накрахмаленные рубашки и кружевные платья томились в гардеробах, в платяных шкафчиках с окнами на север. и северное красное вино и зеленый сыр -все было при(о)думано , потому что о чем же еще думать, как не о вине, сыре, и платьях. и день, заданный с утра, нарезкой из американских фильмов, настроением гильды, руками хамфри богарта ( вплотную, близоруко), нездоровым возбуждением учителя танцев, продавца перчаток, мог закончиться только так.
если бы не длинный французский фильм про кражу нематериального, и не другой, американский, непонятно про что; про то, что успевает произойти пока крутится диск, о эта смесь сладости и стыда, сухой медицинский спирт и сливочный ирис на дне. дикая неловкость и раздражение оттого, что фильм длится и длится, а потом покой, потому что когда спишь каждый день от двух до пяти часов покой наступает очень легко . и вот стоит один, мы пойдем, нам нужно в кино. и другой, тоже совсем мальчик: да что вы ребята, вы же не успеете. вы что, на такси поедете? так смешно и неловко, как будто уже еду на заляпанном кровью и спермой заднем сиденье желтого таксо, и везет меня роберт де ниро. оглядываюсь кругом, нет никто не прочел этих мыслей. случись так, зачем мне выходить на улицу. усталой и безразличной. говорить, пошли в магазин, покупать картошку, не хотеть пить. а ведь говорила же, говорила, что пойду в кино, что плачу не я, неожиданным проблеском этот приступ мальчишеской ревности, затянувшееся прощание. все равно. все очень равно .число слов : 900. блокадные дни не кончаются . чего мне хотеть еще. идти сквозь метель по улице, недалеко от фонтанки, и чтобы человек с небольшим пленочным фотоаппаратом зажимал левый глаз, и снимал меня, как будто смотрит в телескоп на большую комету. писать иногда посредственные тексты, зарабатывать поцелуй в щеку, видеть сны.