(no subject)
По многочисленным просьбам отвечаю на вопрос, кто мой любимый советский поэт
Первым советским поэтом, к прискорбию, я считаю не Евтушенку, а Роберта Рождественского. Казалось бы, как можно любить поэта, писавшего исключительно манифестами?! Можно. Роберт Иванович сильно заикался. Поэтому о доброй половине бредовых идей, наполнявших его мозг, миру сообщить он не мог. Не выговаривалось. По этой же причине участником подковерной борьбы на литературном ринге он был никаким. А совсем уж идеальный поэт, что бы ни говорили, не слепой, а глухонемой. Вот Евтушенко, к сожалению, не заикался, а глазенками своими так до сих пор зыркает: не обошли ли меня, пока я тут с вами терки тру? Если бы заикался, то вылил бы из себя много меньше ведер вульгарно-социологических помоев, которых теперь хватит на весь цех поэтов во главе с Гансом Заксом. Последний, как и его братан Евтушенко, прославился прежде всего двумя вещами: изобретением поэтической вахты конвейерного типа и техник борьбы с дураками как наипервейшего дела поэта.
Первым советским поэтом, к прискорбию, я считаю не Евтушенку, а Роберта Рождественского. Казалось бы, как можно любить поэта, писавшего исключительно манифестами?! Можно. Роберт Иванович сильно заикался. Поэтому о доброй половине бредовых идей, наполнявших его мозг, миру сообщить он не мог. Не выговаривалось. По этой же причине участником подковерной борьбы на литературном ринге он был никаким. А совсем уж идеальный поэт, что бы ни говорили, не слепой, а глухонемой. Вот Евтушенко, к сожалению, не заикался, а глазенками своими так до сих пор зыркает: не обошли ли меня, пока я тут с вами терки тру? Если бы заикался, то вылил бы из себя много меньше ведер вульгарно-социологических помоев, которых теперь хватит на весь цех поэтов во главе с Гансом Заксом. Последний, как и его братан Евтушенко, прославился прежде всего двумя вещами: изобретением поэтической вахты конвейерного типа и техник борьбы с дураками как наипервейшего дела поэта.