(no subject)
Пиздец котёнку. Театральная жизнь двух столиц
Каким ты был говном, таким ты и остался, Александринский театр. Помпезность и Игорь Горбачев ушли - говно осталось.
Если бы я не читал «Укрощение строптивой» Шекспира, я бы подумал, что Шекспир тоже говно. Актёры и режиссёр (Оскарас Коршуновас) считают, по всей видимости, что полное. Иного объяснения манере работы с текстом пьесы найти не представляется возможным. Актёров одолевает скука, заставляющая скучать меня. Остроумный текст Шекспира превращён в скороговорку, набор фекально-анальных шуток и упражнение на дикцию, с блеском проваленное. Режиссёр, справедливо или нет, полагал, что текст Шекспира неинтересен зрителю в той же мере, в какой ему самому. Потому для понимания своего замысла он вводит опорные моменты из других культурных текстов. Один из слуг Петруччо носит под носом торчащие веником кошачьи усы, вводящие в действие ассоциативный ряд от Любови Орловой из к/ф «Волга-Волга» до детских утренников. Петруччо разъезжает по сцене на огромной гипсовой лошади, испускающей клубы дыма и актуализирующей в памяти зрителя, незнакомого с текстом Шекспира, известную сказку «По щучьему велению» - самоходную печь. Постановка была перенесена из «Комеди Франсез» - и напрасно. Французская школа театрального фарса отделена от русского академического театра не Ла-Маншем, а бесконечностью. Французская эксцентричность и искрометность русским актерам даются с таким трудом, с каким теперь читают только классиков. Видимо, поэтому в русской версии постановки на сцене появляются бюсты Пушкина и Толстого как напоминания о посконном.
В чем хотя бы одна история и идея Шекспира? - Сколь ни строптива была бы девица, любовь заставит её преобразиться. Замуж надо - во что бы то ни стало. Это режиссёр, кажется, понял. На шаг ближе к тексту: пробуждение любви принуждением к ней, игра в любовь требует равного себе партнёра, тогда она становится любовной игрой, а если партнёра нет, то и мира с Миром не будет. Из последнего слоя смыслов режиссёр уловил только идею «принуждения», причём в принципиально мачоистском варианте. Событием театральной жизни это постановку не делает, но маркером российских гендерных стереотипов и архаичной патриархатности - вполне. Таким образом, работа Оскараса Коршуноваса представляет преимущественно социологический интерес. Шекспир, так получается, говорит о переизбытке мачизма в отсутствии собственно мужчин, и этот дефицит на фоне переизбытка маркирует именно российское общество. Не потому ли на улицах российских столиц так много женщин на высоких каблуках, ковыляющих по разбитым дорогам в поисках самца-спонсора (в иной терминологии - секса и денег). Катарине можно только посочувствовать. Режиссёру и актёрам тем более.
Что в сухом остатке? - Самовыражение актеров. Нарциссизм. Супер-эгоизм. Истеричность. Неспособность к ансамблевой игре. Собственная персона оказывается важнее любого другого текста, включая шекспировский.
В Москве дела обстоят несколько лучше по части актёров - лица у них сытые и довольные, то есть зарплаты выше. Даже баронесса Штраль и Нина из «Маскарада» Лермонтова в театре Вахтангова излучают благоденствие. Поэтому сыграть драму - задача для актёров непосильная. Снова получаем фарс, правда, менее удручающий - вахтанговская школа присутствия на сцене по-прежнему жива.
Иного отношения, чем фарс, к классике ждать наивно. Кто же поверит Лермонтову, что Нина невинна? Однако, эта «драма» в 2-х частях в постановке Римаса Туминаса страдает той же фрагментарностью сценической мысли, что и петербургский Шекспир. Вместо композиционного целого - набор отдельных более-менее удачных решений и мизансцен. Здорово выручает музыка А.Хачатуряна - безусловно выдающаяся сценическая работа, хотя бы уже потому, что вальс собирает препарированный текст в худо-бедно подобие единого тела, пусть и с пришитыми ногами на месте головы, на месте которой сами знаете что. Режиссёр этим знаете что как раз и думает. Так, видимо, смешнее. Не зря ведь Казарин говорит у Туминаса с кавказским акцентом в сцене объяснения со слугой. Обхохочешься. Но музыка и тут спасает известную неловкость положения идиота, в которое режиссёр сам себя поставил.
Времена на дворе такие, что застрели сейчас Пушкина - никто не вздрогнет. Авторитарное общество, доходящее в своих устремлениях до логического абсурда, парадоксальным образом отменяет в первую очередь авторитет как таковой. Пушкин? Хуюшкин? Я сам? Да какая, собственно, разница? Распад базовой коммуникативной матрицы, базовых коммуниктивных кодов, сопровождающий закат авторитарных режимов, в первую очередь разрушает самый тонкий и необязательный слой культуры - слой культурной саморефлексии. От языка-донора - вторичным моделирующим системам, на долгую память-забвение. В ход идут в первую очередь именно что Шекспир и Лермонтов. Так они низводятся до гипсовых бюстиков, болтающихся под ногами у настоящих героев своего времени - лицедеев, видящих на сцене и в тексте только самих себя и себе подобных. И так Шекспир и Лермонтов становятся сукиными сынами. Закат атворитарной культуры - это тотальный опыт отрицания другого в опыте и представлении. Авторитарный режим, чтобы функционировать, вынужден иметь другого на границах собственной негативной идентификации. Закат режима сопровождается взаимной аннигиляцией с другим, подобно той, что постигла Тристана и Изольду. Богородица, Путина прогони! И верни Шекспира.
Денис Соловьев-Фридман, Анжелика Артюх