(no subject)
Большая Безопасность vs. Большая Культура. Концерт Хосе Кура в Государственном Кремлёвском Дворце.
Классическое искусство - основа любого тоталитарного режима, что бы он под классикой ни понимал. Советские вожди особое предпочтение отдавали «Лебединому озеру» П.И.Чайковского. Под него они жили, умирали и закапывались в землю. Традиция была положена товарищем Сталиным, который любил «Лебединое озеро» настолько, что уезжал умирать на Большую дачу проездом через Большой театр. 27-го февраля 1953-го года Генералиссимус пробрался инкогнито в правительственную ложу. Давали рабочий прогон. И.В. так ослабел от восторга, что не досмотрел последний акт до конца. И 5-го марта уже бился в корчах.
Между тем, конец последнего акта в глазах агонизирующего И.В. мог бы выглядеть как взгляд в будущее и возвращение к Белому Адажио в постановке труппы «проходимцев», в середине 90-х прошлого века представивших «Лебединое озеро» как тотальный проект Комитета Государственной Безопасности. -
Зал полон. Ложи блещут, шуршат - шелками и погонами. Преобладающий цвет партера - серо-пиджачный. Резким противопоставлением партеру - неожиданно белые одежды кордебалета и солистов. Под каденции арфы Одетта наконец-то начинает познавать, что такое настоящая любовь. Это любовь к Родине. Как только подслеповатый Зигфрид методом последовательного приближения определяет на одной из лебедиц корону, зал покидает человек в штатском, на первом арабеске - половина второго ряда, а с первыми духовыми на срочное задание отправляется весь десятый ряд. Первая фронтальная поддержка Зигфридом Одетты обходится уже без четверти кордебалета, строевым шагом удалившегося за кулисы, как и весь бельэтаж, служить Родине. На дуэте виолончели и скрипки солисты на сцене одни, вопреки замыслу хореографа, но строго согласно кодексу чести советского разведчика: «когда бы Родина ни позвала!» Оркестр играет к этому времени в пол-состава. В конце концов, на сцене остаётся только Одетта, она лежит, поскольку для конечных выкрутасов в положении «стоя» ей требуется Принц. Отдав честь партнерше, как старшей по званию, он удалился за минуту до скрипичного финала. Сложно назвать Одетту растерянной. В полной тишине, демонстрируя блестящую строевую подготовку, Одетта идет на войну.
Одетта была полна решимости бороться с агентами иностранного влияния до конца Белого Адажио. Принимая приглашение посетить концерт Хосе Кура в Государственном Кремлёвском Дворце, я был - напротив - в замешательстве. Сомнения полнили меня. До симптомов кишечно-желудочного расстройства. Дело в том, что одна моя знакомая уборщица, в прошлом балерина, пригласила меня по случаю своего Дня Ангела насладиться высококачественным оперным вокалом. Не то что бы у нее самой были билеты. Но её коллега, убиравшая Кремль ещё до падения Железного занавеса и дослужившаяся до чина генерал-лейтенанта, пригласила запросто провести в первые ряды партера меня и моего со-автора А..
Заслуженный работник специскусств назначила встречу напротив билетных касс Кремля (тут самое время вспомнить, что Россия никакая не «тюрьма народов», а их театр - ужасов). «Нет ли лишнего билетика?» - деликатно подкатил к нам филармонический одуванчик. «Шестнадцать тысяч в кассе, бабушка», - как отрезала заслуженная работница Чистоты и Порядка. Уже минуя рамки металлоискателя под Кутафьей башней, я был готов обосраться от страха и роскоши позолот, помноженных на лица чиновников из администрации Президента, выносивших себя из Кремля со звериной серьёзностью. На входе во Дворец мне было уже не до светского разговора об искусстве с уборщицей в погонах, и мечтал я только об одном - мужской комнате.
В комнате ничего не вышло. Тогда свой страх я решил нейтрализовать бокалом шампанского в буфете на шестом этаже. Там тоже не вышло. Буфетчик в рыжем парике, у которого мы заказали шампанское, смотрел на меня так, как если бы ждал инициации первого агентурного контакта. Как и остальные буфетчики, при дальнейших заказах, среди посетителей во мне и моих спутниках он вычислял своих - аспирантов Академии ФСБ, на концерте Хосе Кура проходивших практику в буфете.
Во второй ряд партера шеститысячного зала я вошёл уже вполне себе иностранным агентом, готовым работать на кого угодно, лишь бы подальше отсюда. Пара, занявшая места по центру слева, навела на меня еще больший ужас. Он - в сером, часы от Patek Philippe, она - фиолетовая сумка от Chanel, алая шёлковая органза, двухметровый шлейф которой, усыпанный кристаллами от Сваровски, пятью минутами ранее подметал полы буфета государственного значения. Они молчали, старательно делая вид, что не слушают нас. Я икнул и чуть не обосрался. Пара деликатно отвернулась, старательно скосив глаза вбок и вниз. Глухонемые, хотел бы я думать. Что подумали они, я не успел подумать, так как на сцену пошёл оркестр, а под сиденьем заскрипело и закашлялось.
С первыми звуками Симфонического оркестра Москвы «Русская Филармония», шарахнувшим по ушам «Паяцами» со всей доступной им дури, стало ясно, что видят музыканты друг друга в первый раз, а Хосе Кура точно в последний. Заслуженной уборщице России в антракте я пробовал вспомнить её же слова: мол, больших откровений не ждите, так как Хосе Кура покинул утреннюю репетицию со скандалом - «не оркестр, а дрова! партитуры рубят на корню! ушел, плюнув в дирижёра!» В антракте мы зашли к главной ассенизаторше Кремля в подсобку - проинспектировать инструментарий и накатить водки. Спускаясь на минус 10-й этаж скоростным лифтом, я едва успел посетовать на низкое качество оркестрового звука. «Тактичнее, пожалуйста, - остановила меня проводница в Иное, - здесь стены даже в лифтах слышат». Так я понял, что пригласи с Казанского вокзала в Кремлевский Дворец мандавошку за рупь с балалайкой - и разобрать ее игру не получится ни в одну из сторон, кроме восторга. Мандавошка за рупь тут же становится лицом государственного значения. Раз приглашена - сиди и наслаждайся. Какова сила контекста! Стены Красного Кремля не просто красят, а способны украсить собой любого из туда приглашённых. В Кремле никто не имеет права играть плохо.
Тем более никто не смеет упоминать белый цвет. Протестное движение «белых ленточек» породило в Кремле параноидальный страх перед любыми намеками на белый. Белое нельзя не только носить, но и называть. Пока только по-русски и в Кремле. А там посмотрим.
Хосе Кура, обратившийся к зрителям по-испански, назвал белое - белым, имея в виду цвет своих волос, то есть седину. Приставленнная к нему уборщица младшего агентурного звена, в тот вечер на сцене выполнявшая функции переводчика, опустила «белый» в пользу произвольного «когда я был молодым». Далее прозвучала песня “Yesterday” в исполнении Хосе Кура. Странно, что товарищ Ольга с её богатым воображением и сурковской выправкой ограничилась только переводом. Акт наглой цензуры, ею предпринятый, требовал продолжения. В общем, могла бы подпеть и добавить тексту политкорректности российского розлива.
Перейдем от шпионских страстей к Страстям по Шпиону. Как бы влиятельна чекистская организация ни была, художник оказывается всегда больше. Он тот агент влияния, которого в данном случае уместно назвать Шпионом от Искусства, наносящим непоправимый вред чистой идеологии и выхолощенному ритуалу.
Кура пел прекрасно. Что это значит? - Что редко кому удаётся оправдать своим присутствием на сцене столь сомнительный жанр, как опера. Между тем, этот музыкально-драматический театр выносим для слуха и зрения только посредством совершенного исполнения. Можно кашлять и чихать. Можно не дотягивать верхи в «Nessun dorma» Пуччини. Нельзя одного: не стремиться к совершенству в системе определённых традицией координат, не желать перевоплощения в Иное. Там, на самом верху, удовольствие одного переходит в наслаждение другого. Наслаждение отменяет язык как систему символических конвенций, ритуалов и зон социальной ответственности. С отменой языка отменяется страх, лежащий в основе любого языкового обмена в силу конечности любого из его выражений. Так музыка, на выходе из наслаждения, сообщает мне содержание моих собственных желаний. Моим желанием было избавиться от страха перед КГБ. И так я перестал бояться ФСБ.
Культура нравов вступает в России в конфликт с Культурой. Вознамерился рассмотреть поближе картину - к тебе подкатывает куратор выставки и интересуется, русский ли ты и патриот. Идёшь в концерт - грифы струнных стоят под грифом «совершенно секретно». Идёшь в театр и оставляешь всю зарплату в буфете, не видя смысла дальше буфета ходить. В русской традиции, ориентированной на суб-культуру Серебряного века, это называется «гулять по буфету».
Денис Соловьёв-Фридман в со-авторстве с Анжеликой Артюх
P.S.: в подсобке, куда нас завела начальник Отдела ассенизации Кремля, я сподобился еще одной ценной информации. Оказывается, своим действительно неплохим звуком и аутентичным видом зал обязан реставрации стоимостью в 6 миллиардов рублей. Ни копейки, как меня сердечно заверила наша высокопоставленная подруга, не украли, все шесть пошли в дело реставрации советских гербов и усовершенствование акустических характеристик. А всё потому, что в этой стране пока ещё есть кому надзирать и наказывать. Ну, сами понимаете...