(no subject)
Утренник ненависти. Подражание Артуру Конан Дойлу
Городок наш угрюм и открыт всем ветрам. Болота, окружающие его, сумрачны и неприветливы. Те немногие улицы, из которых он состоит, для прогулок непригодны; но и в серых каменных домиках, которыми застроена почти вся оккупированная территория, не лучше. Многоэтажные гнезда наползают на зыбкие, как морской песок, скалы, заросшие дроком. Зыбкая, как тревожный сон алкоголика, порода слоистого известняка тверда и подвижна, как моральный кодекс строителя коммуниста. Чтобы на этом строить, это нужно взорвать. Вдали видны очертания не менее мрачной местности - большие граниты Хельсинки; дальние бастионы играют в прятки с ближним глинтом. Вблизи пейзаж имеет серый оттенок, но по мере удаления этот оттенок переходит в цвет пьяного фингала, отливающего в грязно-синий, болота нарушают однообразие этой глинтовой симфонии трупно-зеленым. С обрыва, где Козинцев снимал Смоктуновского, можно разглядеть на западе черное: там паром "Эстония", затонувший следом за легендарной "Русалкой", омывается пьяными слезами слабосолёного Балтийского моря.
Край этот не только холодный, но и голодный. Лосось кормят бета-каротином и антибиотиками истекшего срока годности, а неспелые фрукты и овощи, доставляемые из Турции морем, не успевают сгнить только потому, что накачаны загадочными газами-консервантами в трюмах. По дороге они тяжелеют в два раза, являя собой метафору надутого медийного пузыря государственной политики, и оседают неразлагаемой на органические соединения ватой в лабиринтах привычных ко всему кишечников.
Проблема избыточного веса - главная в этих краях. Даже безработные алкоголики у пивного ларька знают об этом. По колено в луже грязного снега они говорят о насущном:
- От пива, Иван, толстеют!
- Хуйня! Пиздят, Петя. От пива толстеют, если хуярить чипсы. Пиво выводится сразу. Чипсы не хавай, хуярь только пиво, и будешь худеть!
Городок наш угрюм и открыт всем ветрам. Болота, окружающие его, сумрачны и неприветливы. Те немногие улицы, из которых он состоит, для прогулок непригодны; но и в серых каменных домиках, которыми застроена почти вся оккупированная территория, не лучше. Многоэтажные гнезда наползают на зыбкие, как морской песок, скалы, заросшие дроком. Зыбкая, как тревожный сон алкоголика, порода слоистого известняка тверда и подвижна, как моральный кодекс строителя коммуниста. Чтобы на этом строить, это нужно взорвать. Вдали видны очертания не менее мрачной местности - большие граниты Хельсинки; дальние бастионы играют в прятки с ближним глинтом. Вблизи пейзаж имеет серый оттенок, но по мере удаления этот оттенок переходит в цвет пьяного фингала, отливающего в грязно-синий, болота нарушают однообразие этой глинтовой симфонии трупно-зеленым. С обрыва, где Козинцев снимал Смоктуновского, можно разглядеть на западе черное: там паром "Эстония", затонувший следом за легендарной "Русалкой", омывается пьяными слезами слабосолёного Балтийского моря.
Край этот не только холодный, но и голодный. Лосось кормят бета-каротином и антибиотиками истекшего срока годности, а неспелые фрукты и овощи, доставляемые из Турции морем, не успевают сгнить только потому, что накачаны загадочными газами-консервантами в трюмах. По дороге они тяжелеют в два раза, являя собой метафору надутого медийного пузыря государственной политики, и оседают неразлагаемой на органические соединения ватой в лабиринтах привычных ко всему кишечников.
Проблема избыточного веса - главная в этих краях. Даже безработные алкоголики у пивного ларька знают об этом. По колено в луже грязного снега они говорят о насущном:
- От пива, Иван, толстеют!
- Хуйня! Пиздят, Петя. От пива толстеют, если хуярить чипсы. Пиво выводится сразу. Чипсы не хавай, хуярь только пиво, и будешь худеть!