ПРОДОЛЖЕНИЕ Второй фильм я от начала до конца внимательно смотрела на даче, записав еще в городе, когда его будут показывать, потому что он был снят об истории Сухумского обезьянника. Оказывается, основные работы там велись в 1930-х годах, когда по поручению советского правительства начали скрещивать обезьян-самцов с женщинами. В закрытом институте изучали возможность вынашивания такого плода. Учеными, надо полагать, двигало не желание проверить теорию эволюции, а запросы народного хозяйства. Результаты были засекречены. Когда началась война, и на Кавказ пришли экспериментаторы-смежники, “опытные образцы”, как сказал диктор, исчезли, обезьяны и персонал института или погибли, или разбежались; а после войны программу закрыли. Несмотря на мягкое летнее солнце за окнами, умиротворяющий стук печатной машинки на веранде соседей Гарницких, облачко мошкары, сулящее чудную погоду на завтра, величественные ели и сосны, которые так спокойно стоят всю мою жизнь, на душе у меня было нехорошо. Куда же судьба забросила Тарасика с нашего родного карельского Севера, где, хоть и в Колтушах, но занимался он живописью, общался изредка с людьми искусства. Что же с ним сталось в этих горах, где опять была война? Позвонила я Тимуру, и говорю: “Не получится у меня ничего в манере Перрюшо. Ты бы знал, куда они его упрятали”. Тимур вздохнул и сказал: “Ну… Представь, если он все-таки дожил до войны, может, он ушел в горы, стал отшельником, старцем, и теперь иногда выходит к пастухам или лесникам, а жители в горных селеньях рассказывают истории об удивительной обезьяне-святом?” Примерную картину того, как все было на самом деле, нарисовал в моем воображении известный галерист Андрей Клюканов. Мы встретились на Северном кладбище в четвертую годовщину гибели Василия Кондратьева. Двадцать пятого сентября бывает уже совсем осень, а бывает и ничего, даже тепло. В этот раз стояла довольно холодная погода, но ослепительно сияло солнце, возле Парголова на капустном поле в кочанах блистали ночные льдинки. Выпив водки, все ощутили тот особенный кладбищенский уют, который еще сохраняется вокруг могилок под березами, соснами и елками. Велись разговоры об искусстве, потому что другое не особенно занимало в жизни Васю Кондратьева. “Кстати, Катя, вас еще интересуют сведения о Тарасике?”, - спросил Клюканов, протягивая мне сэндвич, - “Он ведь, вы говорили, был отправлен в Сухуми? Так вот, мои друзья побывали там сразу после абхазской войны. Говорят, это было сюрреалистическое зрелище: на улицах города встречались только люди в камуфляже или обезьяны”… Недавно по телевизору опять показывали “Обезьяний остров”. Это двухсерийный документальный фильм 1970-х годов о том, как себя ведут в естественных условиях обезьяны из Института физиологии, которых летом выпустили на островах, где-то в Псковской области. Кураторы от Института плавали от острова к острову на лодке, проверяя, как выполняются домашние задания, шумит семейная жизнь, формируются авторитеты, складываются отношения с местными жителями. В семидесятых с большим погружением смотрели только “Семнадцать мгновений весны”. Оба фильма сближал и доверительный, хорошо поставленный актерский голос, читающий закадровый текст. Хотя, если Копелян читал драматично-отстраненно, оттеняя детективное действие, голос в “Обезьяньем острове”, возможно принадлежавший Зиновию Гердту, полагал уместными комические, почти зощенковские интонации. С чувством известного превосходства он комментировал течение островной жизни, например, усилия группы обезьян, которая искала способ открыть литровую банку венгерского компота “ассорти”. С таким же превосходством, но и сочувствием, поскольку не меньшие усилия в Ленинграде прилагались к тому, чтобы такой компот достать, наблюдали за процессом мои родственники. Мама как раз подала этот дачный десерт, когда Тарасик придумал, как, наконец, открыть несчастную банку. Историю с компотом, как оказалось, я держала в памяти уже лет тридцать. Но вот эпизод с зеркалом тогда, в детстве, не произвел на меня никакого впечатления. Другое дело - теперь. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Второй фильм я от начала до конца внимательно смотрела на даче, записав еще в городе, когда его будут показывать, потому что он был снят об истории Сухумского обезьянника. Оказывается, основные работы там велись в 1930-х годах, когда по поручению советского правительства начали скрещивать обезьян-самцов с женщинами. В закрытом институте изучали возможность вынашивания такого плода.
Учеными, надо полагать, двигало не желание проверить теорию эволюции, а запросы народного хозяйства. Результаты были засекречены. Когда началась война, и на Кавказ пришли экспериментаторы-смежники, “опытные образцы”, как сказал диктор, исчезли, обезьяны и персонал института или погибли, или разбежались; а после войны программу закрыли.
Несмотря на мягкое летнее солнце за окнами, умиротворяющий стук печатной машинки на веранде соседей Гарницких, облачко мошкары, сулящее чудную погоду на завтра, величественные ели и сосны, которые так спокойно стоят всю мою жизнь, на душе у меня было нехорошо. Куда же судьба забросила Тарасика с нашего родного карельского Севера, где, хоть и в Колтушах, но занимался он живописью, общался изредка с людьми искусства. Что же с ним сталось в этих горах, где опять была война? Позвонила я Тимуру, и говорю: “Не получится у меня ничего в манере Перрюшо. Ты бы знал, куда они его упрятали”. Тимур вздохнул и сказал: “Ну… Представь, если он все-таки дожил до войны, может, он ушел в горы, стал отшельником, старцем, и теперь иногда выходит к пастухам или лесникам, а жители в горных селеньях рассказывают истории об удивительной обезьяне-святом?”
Примерную картину того, как все было на самом деле, нарисовал в моем воображении известный галерист Андрей Клюканов. Мы встретились на Северном кладбище в четвертую годовщину гибели Василия Кондратьева. Двадцать пятого сентября бывает уже совсем осень, а бывает и ничего, даже тепло. В этот раз стояла довольно холодная погода, но ослепительно сияло солнце, возле Парголова на капустном поле в кочанах блистали ночные льдинки. Выпив водки, все ощутили тот особенный кладбищенский уют, который еще сохраняется вокруг могилок под березами, соснами и елками. Велись разговоры об искусстве, потому что другое не особенно занимало в жизни Васю Кондратьева. “Кстати, Катя, вас еще интересуют сведения о Тарасике?”, - спросил Клюканов, протягивая мне сэндвич, - “Он ведь, вы говорили, был отправлен в Сухуми? Так вот, мои друзья побывали там сразу после абхазской войны. Говорят, это было сюрреалистическое зрелище: на улицах города встречались только люди в камуфляже или обезьяны”…
Недавно по телевизору опять показывали “Обезьяний остров”. Это двухсерийный документальный фильм 1970-х годов о том, как себя ведут в естественных условиях обезьяны из Института физиологии, которых летом выпустили на островах, где-то в Псковской области. Кураторы от Института плавали от острова к острову на лодке, проверяя, как выполняются домашние задания, шумит семейная жизнь, формируются авторитеты, складываются отношения с местными жителями. В семидесятых с большим погружением смотрели только “Семнадцать мгновений весны”. Оба фильма сближал и доверительный, хорошо поставленный актерский голос, читающий закадровый текст. Хотя, если Копелян читал драматично-отстраненно, оттеняя детективное действие, голос в “Обезьяньем острове”, возможно принадлежавший Зиновию Гердту, полагал уместными комические, почти зощенковские интонации. С чувством известного превосходства он комментировал течение островной жизни, например, усилия группы обезьян, которая искала способ открыть литровую банку венгерского компота “ассорти”. С таким же превосходством, но и сочувствием, поскольку не меньшие усилия в Ленинграде прилагались к тому, чтобы такой компот достать, наблюдали за процессом мои родственники. Мама как раз подала этот дачный десерт, когда Тарасик придумал, как, наконец, открыть несчастную банку. Историю с компотом, как оказалось, я держала в памяти уже лет тридцать. Но вот эпизод с зеркалом тогда, в детстве, не произвел на меня никакого впечатления. Другое дело - теперь.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Reply
Leave a comment