Дорогой друг, изволь про Тарасика. Он погиб, скорее всего, во время грузино-абхазской войны в сухумском заповеднике, но происходил не из Сухуми изначально, нет. Его привез в Ленинград матрос на корабле и отдал в Колтуши, к профессору Фирсову, в Институт физиологии, где обезьян была целая компания. Там всячески изучали их поведение, это было в большой моде в те времена, ты же тоже застал небось нашумевший фильм "Обезьяний остров" - о том, как они героически жили на острове в Новгородской обл. - там и Тарасик есть среди героев. Так вот, а будучи младенцем, он заболел воспалением легких, и его отнесли лечить в НИИ детского туберкулеза, где работала моя мама. Мама рассказала об этом Ольге Леонидовне Некрасовой-Каратееевой, у которой - феерического педагога, ученицы, как недавно выяснилось, Лепорской - я, будучи тогда чуть старше Тарасика, занималась в изостудии при Эрмитаже. Про этот кружок тоже есть фильм - "Мы рисуем в Эрмитаже", я там рассказываю про лернейскую гидру - но этот фильм отыскать пока не удалось. Ну вот, и О.Л. страшно этими экспериментами Фирсова заинтересовалась и стала заниматься изобразительным искусством не только с детьми, но и с шимпанзе. И они все показывали интересные результаты, все как-то видели в листе, что-то компоновали, но Тарасик... "Он был гений", - коротко и ясно сказала мне О.Л., когда мы встретились с ней два года назад на юбилее эрмитажной студии. И Катя Андреева, тоже занимавшаяся в детстве у О.Л. и написавшая о Тарасике мемуар, тоже так считает. Я его работ не видела - но Кате и О.Л. охотно верю. Вот и сама, собственно, Катина статья - она, к сожалению, исчезла из инета вместе с порталом галереи "Сельская жизнь", но я ее любовно сохранила. Прочтя эту статью, я подарила Кате фотографии Тарасика, хранившиеся у мамы, и Катя была, помню, очень рада этому подарку). выложу сейчас по кускам ТАРАСИК И ПЕТЕРБУРГСКАЯ ТВОРЧЕСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ Произведения этого художника я видела первый и единственный раз в жизни в галерее “С.П.А.С.” почти уже зимой 1997 года. Обычно здесь, в подвальчике возле Исаакиевской площади, показывали живопись и графику последователей Владимира Васильевича Стерлигова и другое благообразное искусство, поэтому приглашение на выставку, подготовленную актуальным художником Алексеем Костромой в качестве куратора, выглядело весьма интригующе. Дело в том, что Кострома прозвучал на весь город еще в начале 1990-х, когда, в духе блокадного огородничества, высаживал в круглом дворе Академии художеств морковь по форме квадрата Малевича. Еще он однажды арендовал баню на Марата и покрыл в ней полы матрасами из полиэтилена, полными воды (некоторые посетительницы акции были на шпильках, и поэтому большинству присутствующих ничего не оставалось, кроме как присоединиться к художнику, плавающему в бассейне). Одним словом, приглашение сулило культурный отдых. На стенах галереи висели абстракции в аккуратных рамах. Актуальность выставке сообщало то, что все экспоненты, собранные Костромой, не были главными представителями приматов: это были обезьяны. В середине 1990-х работа с животными являлась важным трендом актуального российского искусства. Первыми начали в галерее Гельмана патриархи второго авангарда Комар и Меламид. Они экспонировали живопись слонов. Кострома, как и многие петербургские авангардисты, был традиционалистом, то есть, так или иначе апеллировал к местной традиции. Как оказалось, в ленинградском зоопарке уже давно изучали творческие возможности обезьян, и Кострома придал этим многолетним советским исследованиям остроту постмодернистской творческой практики, приняв самку орангутана Монику в свои ученицы и соавторы. В залах галереи, между тем, все было, как у людей: из двух десятков произведений три четверти представляли собой полный трэш, зато одна четверть состояла из несомненных шедевров абстрактного искусства. Было видно, что художником не просто владело смутное желание “красить”, но руководимый представлениями об особенностях абстрактной пластической формы он стремился выделить эти особенности как можно лаконичнее и полнее. Я решила узнать, кто автор этих пяти картин. Возле рам были приклеены этикетки, на которых значилось только одно слово “Тарасик”.
Так вот, а будучи младенцем, он заболел воспалением легких, и его отнесли лечить в НИИ детского туберкулеза, где работала моя мама. Мама рассказала об этом Ольге Леонидовне Некрасовой-Каратееевой, у которой - феерического педагога, ученицы, как недавно выяснилось, Лепорской - я, будучи тогда чуть старше Тарасика, занималась в изостудии при Эрмитаже. Про этот кружок тоже есть фильм - "Мы рисуем в Эрмитаже", я там рассказываю про лернейскую гидру - но этот фильм отыскать пока не удалось. Ну вот, и О.Л. страшно этими экспериментами Фирсова заинтересовалась и стала заниматься изобразительным искусством не только с детьми, но и с шимпанзе. И они все показывали интересные результаты, все как-то видели в листе, что-то компоновали, но Тарасик... "Он был гений", - коротко и ясно сказала мне О.Л., когда мы встретились с ней два года назад на юбилее эрмитажной студии. И Катя Андреева, тоже занимавшаяся в детстве у О.Л. и написавшая о Тарасике мемуар, тоже так считает. Я его работ не видела - но Кате и О.Л. охотно верю.
Вот и сама, собственно, Катина статья - она, к сожалению, исчезла из инета вместе с порталом галереи "Сельская жизнь", но я ее любовно сохранила. Прочтя эту статью, я подарила Кате фотографии Тарасика, хранившиеся у мамы, и Катя была, помню, очень рада этому подарку).
выложу сейчас по кускам
ТАРАСИК
И ПЕТЕРБУРГСКАЯ
ТВОРЧЕСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
Произведения этого художника я видела первый и единственный раз в жизни в галерее “С.П.А.С.” почти уже зимой 1997 года. Обычно здесь, в подвальчике возле Исаакиевской площади, показывали живопись и графику последователей Владимира Васильевича Стерлигова и другое благообразное искусство, поэтому приглашение на выставку, подготовленную актуальным художником Алексеем Костромой в качестве куратора, выглядело весьма интригующе. Дело в том, что Кострома прозвучал на весь город еще в начале 1990-х, когда, в духе блокадного огородничества, высаживал в круглом дворе Академии художеств морковь по форме квадрата Малевича. Еще он однажды арендовал баню на Марата и покрыл в ней полы матрасами из полиэтилена, полными воды (некоторые посетительницы акции были на шпильках, и поэтому большинству присутствующих ничего не оставалось, кроме как присоединиться к художнику, плавающему в бассейне). Одним словом, приглашение сулило культурный отдых.
На стенах галереи висели абстракции в аккуратных рамах. Актуальность выставке сообщало то, что все экспоненты, собранные Костромой, не были главными представителями приматов: это были обезьяны. В середине 1990-х работа с животными являлась важным трендом актуального российского искусства. Первыми начали в галерее Гельмана патриархи второго авангарда Комар и Меламид. Они экспонировали живопись слонов. Кострома, как и многие петербургские авангардисты, был традиционалистом, то есть, так или иначе апеллировал к местной традиции. Как оказалось, в ленинградском зоопарке уже давно изучали творческие возможности обезьян, и Кострома придал этим многолетним советским исследованиям остроту постмодернистской творческой практики, приняв самку орангутана Монику в свои ученицы и соавторы.
В залах галереи, между тем, все было, как у людей: из двух десятков произведений три четверти представляли собой полный трэш, зато одна четверть состояла из несомненных шедевров абстрактного искусства. Было видно, что художником не просто владело смутное желание “красить”, но руководимый представлениями об особенностях абстрактной пластической формы он стремился выделить эти особенности как можно лаконичнее и полнее. Я решила узнать, кто автор этих пяти картин. Возле рам были приклеены этикетки, на которых значилось только одно слово “Тарасик”.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Reply
Leave a comment