(no subject)
Стиховедческая конференция славистов в Таллинне-Тарту и весёлая наука
egmg пишет обо мне:
"Делиев в "Настройщике" создает очень привлекательный для меня образ еврея с хитрыми веселыми глазами. Сейчас всех наебу, но будет очень весело. Я, пожалуй, готова платить натурой за место в первом ряду партера этого дивертисмента".
Я вот о чём подумал: образы науки и кино-образы отстоят не так далеко друг от друга, как принято считать в ригидных моральных конвенциях. Наука, если сколько-нибудь озабочена своим положением в мире, также делается из первого ряда партера и со сцены одновременно. После "весёлой науки" Ницше по-другому невозможно.
Стратегии "милой лжи", запущенные в научный оборот (как моё уточнение на цветаевскую строчку - "стыд/нищета", якобы добытое мной из архива Иды Моисеевны Наппельбаум за два месяца до смерти серебряной дамы полу-света), обеспечивают когнитивный прирост и позволяют уточнить некоторые основополагающие для этой дисциплины тексты.
Так реализуемая, стратегия "милой лжи" представляет собой "role play". Последняя известна любому функциональному лингвисту и тем более преподавателю, пользующему коммуникативный и социо-культурный подход в работе со студентами и детьми. Роли бывают разные. Вплоть до не-ученый. Но все они определяются не столько наличием или отсутствием обмана, сколько консистентностью и когерентностью образа информации, его коммуникативной эффективностью, то есть потенциалом воздействия на умы, если угодно.
Что до меня самого, мне в самом деле веселее и полезнее со стратегией "лжи" в кармане. Самое увлекательное начинается, когда "ложь", поставленная в пару с "правдой", начинает разоблачать себя сама. Это путешествие между мирами или языками науки - образами науки - самое ценное, что может дать наука, если ты, как учёный, озабочен расширением границ мира (не только научного) и осмыслением новых его в новых ре-конфигурациях.
Что до науки, то её единство тому, что она описывает, должно постоянно пересматриваться, если наука претендует наукой оставаться. Путешествие между мирами - образами науки - есть работа по проблематизации и реконфигурации единства науки и жизни (меня кэтой работе подтолкнул в своё время Парменид, рассуждающий о сфере и не-сущем).
Посмотрим, что может быть полезного в моей реплике к докладу о Цветаевой, сделанной намеренно по-русски (рабочими языками на славистическом докладе с какого-то хуя были английский и эстонский).
Во-первых, это был хорошо обращающий на себя внимание, - фиктино-игровым и проблематизирующим образом оформленный, - мой совет обратиться к архивным разысканиям и посмотреть на отброшенные варианты, которые могут многое порассказать о логике ритмической ткани стиха.
Во-вторых, это было предложение вообразить себе на месте цветаевской строчки нечто другое и так уточнить, что за эпоха нам дана историко-литературным фоном. Это называется привлечением широкого исторического контекста, которое нам заповедовал ещё Веселовский. Мы должны это делать из раза в раз, если уж мы такие охуительные представители историко-литературного направления в науке об авторских текстах.
В третьих, уточнить ту эпоху - значит, уточнить эту, с позиций которой ведется расследование стиха. Уточнить - значит, представить себе. Представить себе - значит, представить другому и для другого. Когда ты представил другому на рассмотрение свою версию событий - в данном случае версию стиха, можно начинать говорить о науке. Так как отсюда начинается процедура верификации версивной строчки. Насколько она хороша-точна, можно судить по тому, как ты её представил со своего места вниманию другого.
В целом, о конкретно этой конференции стиховедов в Тарту-Таллинне могу сказать, что в американских школах на начальных этапах обучения учат навыку представления своего знания вниманию другого, научают умению докладать и доложить, то есть искусству репрезентации. Очевидно, одним из серьезнейших недостатков русскоязычного советского и пост-советского среднего образования являлось и является отсутствие в программе уроков актерского мастерства.
egmg пишет обо мне:
"Делиев в "Настройщике" создает очень привлекательный для меня образ еврея с хитрыми веселыми глазами. Сейчас всех наебу, но будет очень весело. Я, пожалуй, готова платить натурой за место в первом ряду партера этого дивертисмента".
Я вот о чём подумал: образы науки и кино-образы отстоят не так далеко друг от друга, как принято считать в ригидных моральных конвенциях. Наука, если сколько-нибудь озабочена своим положением в мире, также делается из первого ряда партера и со сцены одновременно. После "весёлой науки" Ницше по-другому невозможно.
Стратегии "милой лжи", запущенные в научный оборот (как моё уточнение на цветаевскую строчку - "стыд/нищета", якобы добытое мной из архива Иды Моисеевны Наппельбаум за два месяца до смерти серебряной дамы полу-света), обеспечивают когнитивный прирост и позволяют уточнить некоторые основополагающие для этой дисциплины тексты.
Так реализуемая, стратегия "милой лжи" представляет собой "role play". Последняя известна любому функциональному лингвисту и тем более преподавателю, пользующему коммуникативный и социо-культурный подход в работе со студентами и детьми. Роли бывают разные. Вплоть до не-ученый. Но все они определяются не столько наличием или отсутствием обмана, сколько консистентностью и когерентностью образа информации, его коммуникативной эффективностью, то есть потенциалом воздействия на умы, если угодно.
Что до меня самого, мне в самом деле веселее и полезнее со стратегией "лжи" в кармане. Самое увлекательное начинается, когда "ложь", поставленная в пару с "правдой", начинает разоблачать себя сама. Это путешествие между мирами или языками науки - образами науки - самое ценное, что может дать наука, если ты, как учёный, озабочен расширением границ мира (не только научного) и осмыслением новых его в новых ре-конфигурациях.
Что до науки, то её единство тому, что она описывает, должно постоянно пересматриваться, если наука претендует наукой оставаться. Путешествие между мирами - образами науки - есть работа по проблематизации и реконфигурации единства науки и жизни (меня кэтой работе подтолкнул в своё время Парменид, рассуждающий о сфере и не-сущем).
Посмотрим, что может быть полезного в моей реплике к докладу о Цветаевой, сделанной намеренно по-русски (рабочими языками на славистическом докладе с какого-то хуя были английский и эстонский).
Во-первых, это был хорошо обращающий на себя внимание, - фиктино-игровым и проблематизирующим образом оформленный, - мой совет обратиться к архивным разысканиям и посмотреть на отброшенные варианты, которые могут многое порассказать о логике ритмической ткани стиха.
Во-вторых, это было предложение вообразить себе на месте цветаевской строчки нечто другое и так уточнить, что за эпоха нам дана историко-литературным фоном. Это называется привлечением широкого исторического контекста, которое нам заповедовал ещё Веселовский. Мы должны это делать из раза в раз, если уж мы такие охуительные представители историко-литературного направления в науке об авторских текстах.
В третьих, уточнить ту эпоху - значит, уточнить эту, с позиций которой ведется расследование стиха. Уточнить - значит, представить себе. Представить себе - значит, представить другому и для другого. Когда ты представил другому на рассмотрение свою версию событий - в данном случае версию стиха, можно начинать говорить о науке. Так как отсюда начинается процедура верификации версивной строчки. Насколько она хороша-точна, можно судить по тому, как ты её представил со своего места вниманию другого.
В целом, о конкретно этой конференции стиховедов в Тарту-Таллинне могу сказать, что в американских школах на начальных этапах обучения учат навыку представления своего знания вниманию другого, научают умению докладать и доложить, то есть искусству репрезентации. Очевидно, одним из серьезнейших недостатков русскоязычного советского и пост-советского среднего образования являлось и является отсутствие в программе уроков актерского мастерства.