Плакат
С плаката на стене, смотрела какая-то дрянь, величественно как Лев Толстой. Тот самый, о котором метко написали в надземном переходе у Цумадинского рынка семендерские гуманитарии. Надпись есть и сейчас. Она гласит: "Лев Толстой - сила". Проходишь мимо, и вот, как-то сразу легчает и отпускает. Но не на долго.
Так вот. Дрянь смотрела и улыбалась. Мудро. Надежно. Понимающе. И даже немного ухмылялась. Или просто так казалось. Вспомнилось, что нужно делать когда кажется. Но не стал. Могут обвинить. Увидят. Не поймут, что это подколка. Да и не моё это. Или еще хуже - снимут меня на видео, нарежут, нашинкуют музыкой, добавят Жано Рено и пустят по ватсаппу. Такое уже было. Ну его! Не попадусь.
Жалко, даже плюнуть нельзя.
Буду умнее. Важно ведь не просто "казаться", важно - "быть".
Сердце сжимают предчувствия, а я - пакет. Впереди целое дело. Для меня такое впервые. Сердце прыгает, как кузнечик. Не оторвали бы лапки. Тошнит. Буквально.
Еду в центр города.
Сколько было вариантов?
"Почем кроссовки?", "Возьму в ипотеку дом для уточки", "Даги - не скряги. Держимся. У нас хорошее настроение. Деньги будут", "Усы, хвост, томик цитат Абдулатипова - вот мои документы!", "Руки прочь от наших денег!".
Ух, можно было бы повеселиться! Но нет. В пакете стрёмный плакат "Народ не простит!". Этакий хитрый ход, который показался мне самым правильным. Зачем персонифицировать, когда можно обобщать? Теперь же было стыдно за трусость. Перед парком ленинского комсомола, перед привитыми собачками (уверен, что все псы попадают в рай), перед водителями, которые бастуют против системы "Платон", перед погорельцами с рынка на ул. Ирчи Казака.
Перед родителями, у которых я взял штукарь на всё про всё, сказав, что иду на день рождения друга. Ложь во имя правого дела. Боже, сколько во мне пафоса! Ну вот, теперь я чувствую себя еще не уютнее. Но я здоровая детина, с проклевывающейся бородкой, и стрёмно поворачивать назад. Никто не поймет. Друзья не поймут. Сам себя не пойму. Нужно душить в себе труса.
Пока еду малодушно проклинаю власть, раздаю чиновникам мысленные пощечины, награждаю слабоумием, слабым мочевым пузырем, ипотекой, а ту дрянь с плаката - лобковым лишаем, чесоткой и гипертрихозом. Ничего себе! откуда я знаю это слово?
Почти приехал. Ноги ватные. Ладно подойду втихую. Просто посмотрю. Может пофоткаю. Видос сделаю, и запощу в инстаграмм. И хватит на этом. Какая внутренняя честность! Понимание своих желаний! Я был настолько честным, насколько день старается быть долгим. Да, иногда я сам от себя прусь. Как и каждый.
На месте.
Там - чуть подальше - вся заваруха. Менты выставили кордон. Рядом какая-то кучка людей.
Слышу: "Агенты госдепа!", "Ваш митинг несанкционирован!", "Я имею право!" "Хукумат нас обобрал!", "Уберите камеру!", О, прикольно, нас снимают, Асхабъ!", "Ле, оставь, да... где хочу там и стою!".
"Щас начнут винтить", - говорит тощий парень, которого можно соплей перешибить. Он в кепочке набекрень. Кожанной курточке, и свитерке с надписью TheDoors.
"О! Концерт-площадку перепутал что ли!", - подумал я.
- салам, вацок! - говорю я ему, - что такое "винтить"?
- Ну, щас менты начнут всех нас, агентов госдепа, врагов Дагестана, деструктивных элементов на глаз вычислять и в автозаки грузить.
Парнишке явно было весело. "Ууууууу", - поддержал он негодование толпы. "Уууууу", - прогудел он еще сильнее в сложенную трубочкой газету. И посмотрел умными глазами на меня.
Видимо, началось. Замелькали синие шапки. Толпа пришла в движение. В воздухе, одновременно запахло демократией, плюрализмом, возмущением и угрозой. Меня же охватил мандраж. Кого-то уже вели под руки сотрудники полиции.
- И чего мне дома не сиделось? - подумал я.
Тут кто-то сзади неслабо ткнул меня в бок.
- И чего тебе дома не сиделось! - прошипел мне в ухо дядя Расул, работавший в органах полиции больше, чем я вообще живу на этом свете. - Ну-ка, быстро домой, олень! Ты вообще, что творишь! Давай, чтобы я тебя через минуту тебя тут не видел.
Дядя взял мня за руку и вывел из толпы.
"Давай-давай... Пошевеливайся! Что в пакете?! Ну-ка быстро открыл, а то я тебе вечером дома устрою! Твои родители меня не остановят!"
Я открыл пакет и развернул плакат перед своим дядей. Красным цветом зажглась надпись, которую я рисовал полночи.
"НАРОД НЕ ПРОСТИТ!"
На минуту, дядя впал в ступор и просто уставился на плакат, а потом с возмущением схватил его и яростно потянул на себя. Не знаю, что двигало мною в тот момент, но я уперся и стал тянуть в свою сторону.
Вокруг раздались щелчки. Нас фотографировали по меньшей мере несколько фотографов.
Плакат порвался и я, плюнув на протест, побежал. Так быстро я не бегал никогда. Сзади я слышал крики и требования, какое-то время меня даже преследовали. Я надеялся, что это был не дядя.
Опомнился я только через минут десять, когда в боку сильно закололо. Остановился и присел на бордюр. Люди шли по своим делам. Напротив, на другой стороне улицы, остановился черный гелик и из него выскочил молодой парень, примерно моего возраста. Тоже, судя по всему, студент. Парень подбежал к прилавку, забрал готовую шаурму, шмыгнул в машину и уехал.
А я так и остался сидеть на бордюре с куском нарисованного мною плаката. "И что мне теперь делать", - подумал я. - "Все равно домой пойду. Свои прикроют. Главное газеты завтра отцу не покупать. Мало ли чего". Я бросил на проезжую часть оставшуюся у меня в руках половину плаката и побрел дальше. И еще долго проезжавшие мимо машины гоняли кусок оборванного плаката на котором осталось только одно слово - "народ".
Так вот. Дрянь смотрела и улыбалась. Мудро. Надежно. Понимающе. И даже немного ухмылялась. Или просто так казалось. Вспомнилось, что нужно делать когда кажется. Но не стал. Могут обвинить. Увидят. Не поймут, что это подколка. Да и не моё это. Или еще хуже - снимут меня на видео, нарежут, нашинкуют музыкой, добавят Жано Рено и пустят по ватсаппу. Такое уже было. Ну его! Не попадусь.
Жалко, даже плюнуть нельзя.
Буду умнее. Важно ведь не просто "казаться", важно - "быть".
Сердце сжимают предчувствия, а я - пакет. Впереди целое дело. Для меня такое впервые. Сердце прыгает, как кузнечик. Не оторвали бы лапки. Тошнит. Буквально.
Еду в центр города.
Сколько было вариантов?
"Почем кроссовки?", "Возьму в ипотеку дом для уточки", "Даги - не скряги. Держимся. У нас хорошее настроение. Деньги будут", "Усы, хвост, томик цитат Абдулатипова - вот мои документы!", "Руки прочь от наших денег!".
Ух, можно было бы повеселиться! Но нет. В пакете стрёмный плакат "Народ не простит!". Этакий хитрый ход, который показался мне самым правильным. Зачем персонифицировать, когда можно обобщать? Теперь же было стыдно за трусость. Перед парком ленинского комсомола, перед привитыми собачками (уверен, что все псы попадают в рай), перед водителями, которые бастуют против системы "Платон", перед погорельцами с рынка на ул. Ирчи Казака.
Перед родителями, у которых я взял штукарь на всё про всё, сказав, что иду на день рождения друга. Ложь во имя правого дела. Боже, сколько во мне пафоса! Ну вот, теперь я чувствую себя еще не уютнее. Но я здоровая детина, с проклевывающейся бородкой, и стрёмно поворачивать назад. Никто не поймет. Друзья не поймут. Сам себя не пойму. Нужно душить в себе труса.
Пока еду малодушно проклинаю власть, раздаю чиновникам мысленные пощечины, награждаю слабоумием, слабым мочевым пузырем, ипотекой, а ту дрянь с плаката - лобковым лишаем, чесоткой и гипертрихозом. Ничего себе! откуда я знаю это слово?
Почти приехал. Ноги ватные. Ладно подойду втихую. Просто посмотрю. Может пофоткаю. Видос сделаю, и запощу в инстаграмм. И хватит на этом. Какая внутренняя честность! Понимание своих желаний! Я был настолько честным, насколько день старается быть долгим. Да, иногда я сам от себя прусь. Как и каждый.
На месте.
Там - чуть подальше - вся заваруха. Менты выставили кордон. Рядом какая-то кучка людей.
Слышу: "Агенты госдепа!", "Ваш митинг несанкционирован!", "Я имею право!" "Хукумат нас обобрал!", "Уберите камеру!", О, прикольно, нас снимают, Асхабъ!", "Ле, оставь, да... где хочу там и стою!".
"Щас начнут винтить", - говорит тощий парень, которого можно соплей перешибить. Он в кепочке набекрень. Кожанной курточке, и свитерке с надписью TheDoors.
"О! Концерт-площадку перепутал что ли!", - подумал я.
- салам, вацок! - говорю я ему, - что такое "винтить"?
- Ну, щас менты начнут всех нас, агентов госдепа, врагов Дагестана, деструктивных элементов на глаз вычислять и в автозаки грузить.
Парнишке явно было весело. "Ууууууу", - поддержал он негодование толпы. "Уууууу", - прогудел он еще сильнее в сложенную трубочкой газету. И посмотрел умными глазами на меня.
Видимо, началось. Замелькали синие шапки. Толпа пришла в движение. В воздухе, одновременно запахло демократией, плюрализмом, возмущением и угрозой. Меня же охватил мандраж. Кого-то уже вели под руки сотрудники полиции.
- И чего мне дома не сиделось? - подумал я.
Тут кто-то сзади неслабо ткнул меня в бок.
- И чего тебе дома не сиделось! - прошипел мне в ухо дядя Расул, работавший в органах полиции больше, чем я вообще живу на этом свете. - Ну-ка, быстро домой, олень! Ты вообще, что творишь! Давай, чтобы я тебя через минуту тебя тут не видел.
Дядя взял мня за руку и вывел из толпы.
"Давай-давай... Пошевеливайся! Что в пакете?! Ну-ка быстро открыл, а то я тебе вечером дома устрою! Твои родители меня не остановят!"
Я открыл пакет и развернул плакат перед своим дядей. Красным цветом зажглась надпись, которую я рисовал полночи.
"НАРОД НЕ ПРОСТИТ!"
На минуту, дядя впал в ступор и просто уставился на плакат, а потом с возмущением схватил его и яростно потянул на себя. Не знаю, что двигало мною в тот момент, но я уперся и стал тянуть в свою сторону.
Вокруг раздались щелчки. Нас фотографировали по меньшей мере несколько фотографов.
Плакат порвался и я, плюнув на протест, побежал. Так быстро я не бегал никогда. Сзади я слышал крики и требования, какое-то время меня даже преследовали. Я надеялся, что это был не дядя.
Опомнился я только через минут десять, когда в боку сильно закололо. Остановился и присел на бордюр. Люди шли по своим делам. Напротив, на другой стороне улицы, остановился черный гелик и из него выскочил молодой парень, примерно моего возраста. Тоже, судя по всему, студент. Парень подбежал к прилавку, забрал готовую шаурму, шмыгнул в машину и уехал.
А я так и остался сидеть на бордюре с куском нарисованного мною плаката. "И что мне теперь делать", - подумал я. - "Все равно домой пойду. Свои прикроют. Главное газеты завтра отцу не покупать. Мало ли чего". Я бросил на проезжую часть оставшуюся у меня в руках половину плаката и побрел дальше. И еще долго проезжавшие мимо машины гоняли кусок оборванного плаката на котором осталось только одно слово - "народ".