Роман с методологией: философия и методология
Вообще-то, у Г.П.Щедровицкого есть работы, прямо посвященные этому вопросу. Они собраны в посмертную книгу (почти все его КНИГИ посмертны) "Философия. Наука. Методология" - она есть в недавно вывешенной на сайте mmk-documentum.ru электронной библиотеке.
Но я скажу о том, как я понимаю. Философия - она о самом главном, о "началах". Для досократиков это были стихии, для Аристотеля - сущее как таковое, для философии нового времени - трансцендентальный субъект, наверно, тут я могу и наврать. А для Методолога в начале - как и для Фауста - Дело. Дело, деятельность прежде сущего (ибо сущее - это то, что мы принимаем в качестве такового в контексте деятельности). Оно прежде познания и знания, которые суть лишь частичные процессы и организованности в системе деятельности. Деятельность прежде человека, который подключается к универсуму деятельности (позднее, ввиду особого места в деятельности мышления стали говорить мыследеятельности) и становится ее элементом. Это - деятельностный подход. Он, говорил Г.П.Щ., не единственный, но самый мощный, ибо все другие он ассимилирует.
Поскольку речь идет о деле, которое по понятию должно быть сделано хорошо, успешно, постольку важнейшую роль начинают играть средства, методы.
Системодеятельностная методология пришла занять то место, которое прежде занимала философия - в смысле занятия главным. Но совершила революционный поворот - подчинив познание делу.
Я, конечно же неточно, неполно и, главное, очень субъективно это излагаю. Но именно в отношении так понятой методологии я себя располагаю и ориентирую.
Это, думаю я сейчас, хороший, продуктивный во многих случаях подход: отнестись к какому-то участку жизни как к делу; к ситуации - с точки зрения дела, которое ты делаешь; к человеку - как к партнеру или противнику, словом, как к "позиционеру" в деятельностной ситуации. Что угодно - даже молитва или встреча с другом - могут быть увидены как дело, которое можно исполнить хорошо и успешно - либо дурно. Но, думаю я дальше, это не "начало". Вначале надо подумать о том, зачем ты за это дело берешься, кому оно нужно, кто ты сам и где все это - вместе с тобой, делом, средствами и методами и т.д. и т.п.
Так что для меня дело - не в начале. Я уж, скорее, философ - в этимологическом смысле влюбленности в недосягаемую мудрость или истину.
В связи со сказанным отдам дань мемуарному жанру, с которого начал и намерен в основном держаться.
Я никак не философ в профессиональном смысле - специального образования не получал (окончил физфак МГУ) и самообразованием этого по лени и развлеченности не восполнил: непрочитанного из того, что надо знать философу, много больше, чем прочитанного.
Свою "философскую биографию" я бы начал с отца, который хотел поступать и не был принят в философскую аспиранту (анкета подвела, дед был расстрелян), но успел написать реферат про Григория Сковороду. Отец был первым собеседником по "отвлеченным" вопросам.
Потом был философский кружок у нас на факультете. Это - первая половина 60-х, время довольно живое.
У нас преподавателем диамата-истмата был покойный Игорь Серафимович Алексеев - кстати, тоже поучаствовавший как-то в медологических начинаниях. Скажу уж про него, что помню, больше повода не будет.
Три эпизода.
Первый - в Казахстане, на целине, после первого курса. Работы почему-то нет, мы маемся без дела, заполняем время разговорами. Юнцы - вроде тех, что недавно отличились на философском, но сильно поскромнее, время другое. И вот один юноша высказывает "философское" суждение: "Все люди - сволочи". Ну, сказал и сказал, проехали. Ан нет. Комиссаром (была такая должность) был у нас Игорь Алексеев. И на следующий день, на ежеутреннем построении (армейские традиции) Игорь объявляет, что лично оскорблен "философом", поскольку раз ВСЕ люди сволочи, а он - человек, то это и о нем. Силлогизм! Парня чуть не исключили из комсомола, он еще к тому же был замечен в нарушении сухого закона.
Второй, через пару лет - это Игорь (он уже окончил физфак и аспирант философского ф-та) как наш преподаватель. Преподаватель очень либеральный, приветствующий интерес к настоящей философии. Желающим разрешил не сдавать экзамен по марксизму (чтобы совесть не насиловать), а написать реферат на произволльную тему. Двое вызвались. Сережа Хоружий (он уже тогда был на несколько голов выше нас всех по эрудиции) писал что-то по Платону, а я выбрал почему-то Парменида.
Третий. Устроена по инициативе Игоря встреча в загородном доме в Загорянке, где жил один из сокурсников, Костя Погорелов. Игорь представляет нам позицию своего старшего друга, научного руководителя, Ник. Фед. Овчинникова. Тот, принимая как само собой разумеющееся нашу готовность содействовать падению коммунистического режима, советует нам вступать в партию, чтобы разваливать ее изнутри. А мы спорим, говорим, что этот путь нравственно порочен. Вот такой был человек - Игорь. После его смерти (спился, говорят) друзья посвятили его памяти и издали (это было уже время "перестройки") книжку его памяти.
Так вот, на организованный Игорем на физфаке семинар к нам приходили светила того времени - Эвальд Ильенков, Юрий Давыдов, Василий Давыдов, Генрих Батищев... Зажигали и развивали, деконструируя (но слова такого еще не было) свойственный физикам "позитивизм".
Чтобы хронологически довести до оставленого в прошлой записи рубежа, коротко упомяну о еще двух составляющих и факторах своего "философского развития".
Это, во-первых, русская религиозная философия начала века и ее продолжение в эмиграции, довольно полноводным потоком приходившая в это время из-за рубежа - Бердяев, Булгаков, Франк, Карсавин... Я увлекся Флоренским.
Тут, чтобы не было путаницы, надо сказать, что я пишу сейчас о времени более раннем, чем в прошлые разы. После окончания университета и неполных двух лет работы по распределению в МЭИ (работал я там халтурно, поскольку надоела физика, которую приходилось преподавать, и потому что вообще был лицом безответственным, и меня легко отпустили), я оказался на работе в ЦЭМИ, экономико-математическом институте, в Лаборатории социологии - уже как переводчик. Место это было примечательно тем, что туда по дружбе набрали кучу людей с "сомнительным" прошлым, в том числе отсидевших в лагерях "по политике" и выпущенных. Работать там почти не работали, много пили, много разговаривали, копировали, читали и передавали друг другу там- и самиздат... Из этой компании я бвл введен в компанию молодых прихожан о. Александра Меня, где меня приветили и обиходили. Возили и к о. Александру. (Крещен я к тому времени уже был, но это отдельная история, совсем уже в сторону от методологии).
Так вот, в приходе о. Александра (он тогда служил в Семхозе) были два человека, которые повлияли на мое религиозное и философское развитие больше других. Это Миша Меерсон (он сейчас иерей Американской Православной Церкви, к Шмеману был близок) и Женя Барабанов. Женя тогда собирал материалы Флоренского, видимо, для издания за рубежом (он потом совершил крутой поступок, открыто признав, что передавал материалы за границу - "распрямился", как назвал это Солженицын). Через Барабанова я немало получил и прочел тогда текстов Флоренского, в т.ч. и еще не публиковавшихся.
Потом семь месяцев в лагере за то, что в пьяном виде высказывал свое отношение к власти. И потом уже то, что я в прошлые разы рассказывал.
А до оставленного рубежа из "философского" было еше увлечение дзэном и попытка пойти в аспирантуру к Пятигорскому в Институт востоковедения (не получилось, потому что эмигрировал Пятигорский).
Ну все, вернемся в следующий раз в хронологию. Вот только еще расскажу об одной встрече с Г.П.Щ. В автобусе, на Юго-Западе. Поздоровались. Он: "Чем сейчас занимаетесь?" Я: "Да так - читаю, думаю". (Забавно, но, когда мне сейчас задают такой вопрос, я отвечаю так же). Он: "А с нами сотрудничать не хотите?". Я: "У меня другие философские интересы". Он: "Какие же?". Я: "Хайдеггер". (Прихвастнул. Кое-что начинал читать, но далеко не продвинулся). Он: "Ну, мы герменевтику уже ассимилировали...". Тут надо было кому-то из нас выходить, и мы распрощались.
Но я скажу о том, как я понимаю. Философия - она о самом главном, о "началах". Для досократиков это были стихии, для Аристотеля - сущее как таковое, для философии нового времени - трансцендентальный субъект, наверно, тут я могу и наврать. А для Методолога в начале - как и для Фауста - Дело. Дело, деятельность прежде сущего (ибо сущее - это то, что мы принимаем в качестве такового в контексте деятельности). Оно прежде познания и знания, которые суть лишь частичные процессы и организованности в системе деятельности. Деятельность прежде человека, который подключается к универсуму деятельности (позднее, ввиду особого места в деятельности мышления стали говорить мыследеятельности) и становится ее элементом. Это - деятельностный подход. Он, говорил Г.П.Щ., не единственный, но самый мощный, ибо все другие он ассимилирует.
Поскольку речь идет о деле, которое по понятию должно быть сделано хорошо, успешно, постольку важнейшую роль начинают играть средства, методы.
Системодеятельностная методология пришла занять то место, которое прежде занимала философия - в смысле занятия главным. Но совершила революционный поворот - подчинив познание делу.
Я, конечно же неточно, неполно и, главное, очень субъективно это излагаю. Но именно в отношении так понятой методологии я себя располагаю и ориентирую.
Это, думаю я сейчас, хороший, продуктивный во многих случаях подход: отнестись к какому-то участку жизни как к делу; к ситуации - с точки зрения дела, которое ты делаешь; к человеку - как к партнеру или противнику, словом, как к "позиционеру" в деятельностной ситуации. Что угодно - даже молитва или встреча с другом - могут быть увидены как дело, которое можно исполнить хорошо и успешно - либо дурно. Но, думаю я дальше, это не "начало". Вначале надо подумать о том, зачем ты за это дело берешься, кому оно нужно, кто ты сам и где все это - вместе с тобой, делом, средствами и методами и т.д. и т.п.
Так что для меня дело - не в начале. Я уж, скорее, философ - в этимологическом смысле влюбленности в недосягаемую мудрость или истину.
В связи со сказанным отдам дань мемуарному жанру, с которого начал и намерен в основном держаться.
Я никак не философ в профессиональном смысле - специального образования не получал (окончил физфак МГУ) и самообразованием этого по лени и развлеченности не восполнил: непрочитанного из того, что надо знать философу, много больше, чем прочитанного.
Свою "философскую биографию" я бы начал с отца, который хотел поступать и не был принят в философскую аспиранту (анкета подвела, дед был расстрелян), но успел написать реферат про Григория Сковороду. Отец был первым собеседником по "отвлеченным" вопросам.
Потом был философский кружок у нас на факультете. Это - первая половина 60-х, время довольно живое.
У нас преподавателем диамата-истмата был покойный Игорь Серафимович Алексеев - кстати, тоже поучаствовавший как-то в медологических начинаниях. Скажу уж про него, что помню, больше повода не будет.
Три эпизода.
Первый - в Казахстане, на целине, после первого курса. Работы почему-то нет, мы маемся без дела, заполняем время разговорами. Юнцы - вроде тех, что недавно отличились на философском, но сильно поскромнее, время другое. И вот один юноша высказывает "философское" суждение: "Все люди - сволочи". Ну, сказал и сказал, проехали. Ан нет. Комиссаром (была такая должность) был у нас Игорь Алексеев. И на следующий день, на ежеутреннем построении (армейские традиции) Игорь объявляет, что лично оскорблен "философом", поскольку раз ВСЕ люди сволочи, а он - человек, то это и о нем. Силлогизм! Парня чуть не исключили из комсомола, он еще к тому же был замечен в нарушении сухого закона.
Второй, через пару лет - это Игорь (он уже окончил физфак и аспирант философского ф-та) как наш преподаватель. Преподаватель очень либеральный, приветствующий интерес к настоящей философии. Желающим разрешил не сдавать экзамен по марксизму (чтобы совесть не насиловать), а написать реферат на произволльную тему. Двое вызвались. Сережа Хоружий (он уже тогда был на несколько голов выше нас всех по эрудиции) писал что-то по Платону, а я выбрал почему-то Парменида.
Третий. Устроена по инициативе Игоря встреча в загородном доме в Загорянке, где жил один из сокурсников, Костя Погорелов. Игорь представляет нам позицию своего старшего друга, научного руководителя, Ник. Фед. Овчинникова. Тот, принимая как само собой разумеющееся нашу готовность содействовать падению коммунистического режима, советует нам вступать в партию, чтобы разваливать ее изнутри. А мы спорим, говорим, что этот путь нравственно порочен. Вот такой был человек - Игорь. После его смерти (спился, говорят) друзья посвятили его памяти и издали (это было уже время "перестройки") книжку его памяти.
Так вот, на организованный Игорем на физфаке семинар к нам приходили светила того времени - Эвальд Ильенков, Юрий Давыдов, Василий Давыдов, Генрих Батищев... Зажигали и развивали, деконструируя (но слова такого еще не было) свойственный физикам "позитивизм".
Чтобы хронологически довести до оставленого в прошлой записи рубежа, коротко упомяну о еще двух составляющих и факторах своего "философского развития".
Это, во-первых, русская религиозная философия начала века и ее продолжение в эмиграции, довольно полноводным потоком приходившая в это время из-за рубежа - Бердяев, Булгаков, Франк, Карсавин... Я увлекся Флоренским.
Тут, чтобы не было путаницы, надо сказать, что я пишу сейчас о времени более раннем, чем в прошлые разы. После окончания университета и неполных двух лет работы по распределению в МЭИ (работал я там халтурно, поскольку надоела физика, которую приходилось преподавать, и потому что вообще был лицом безответственным, и меня легко отпустили), я оказался на работе в ЦЭМИ, экономико-математическом институте, в Лаборатории социологии - уже как переводчик. Место это было примечательно тем, что туда по дружбе набрали кучу людей с "сомнительным" прошлым, в том числе отсидевших в лагерях "по политике" и выпущенных. Работать там почти не работали, много пили, много разговаривали, копировали, читали и передавали друг другу там- и самиздат... Из этой компании я бвл введен в компанию молодых прихожан о. Александра Меня, где меня приветили и обиходили. Возили и к о. Александру. (Крещен я к тому времени уже был, но это отдельная история, совсем уже в сторону от методологии).
Так вот, в приходе о. Александра (он тогда служил в Семхозе) были два человека, которые повлияли на мое религиозное и философское развитие больше других. Это Миша Меерсон (он сейчас иерей Американской Православной Церкви, к Шмеману был близок) и Женя Барабанов. Женя тогда собирал материалы Флоренского, видимо, для издания за рубежом (он потом совершил крутой поступок, открыто признав, что передавал материалы за границу - "распрямился", как назвал это Солженицын). Через Барабанова я немало получил и прочел тогда текстов Флоренского, в т.ч. и еще не публиковавшихся.
Потом семь месяцев в лагере за то, что в пьяном виде высказывал свое отношение к власти. И потом уже то, что я в прошлые разы рассказывал.
А до оставленного рубежа из "философского" было еше увлечение дзэном и попытка пойти в аспирантуру к Пятигорскому в Институт востоковедения (не получилось, потому что эмигрировал Пятигорский).
Ну все, вернемся в следующий раз в хронологию. Вот только еще расскажу об одной встрече с Г.П.Щ. В автобусе, на Юго-Западе. Поздоровались. Он: "Чем сейчас занимаетесь?" Я: "Да так - читаю, думаю". (Забавно, но, когда мне сейчас задают такой вопрос, я отвечаю так же). Он: "А с нами сотрудничать не хотите?". Я: "У меня другие философские интересы". Он: "Какие же?". Я: "Хайдеггер". (Прихвастнул. Кое-что начинал читать, но далеко не продвинулся). Он: "Ну, мы герменевтику уже ассимилировали...". Тут надо было кому-то из нас выходить, и мы распрощались.