(no subject)
Был такой литератор, не так давно умерший, Феликс Григорьевич Светов, из новомировцев 1960-х. Пришедши из евреев-атеистов к православной вере - тогда это на какое-то время массовым стало, - написал книгу о своем опыте, «Отверзи ми двери». Вспоминаю, что уже в то время я ее читал (ходила в Самиздате), но напрочь забыл и перечитал уже в 2000-е, когда начал Шифферсом заниматься. Дело в том, что оказалось, что они были приятелями. Я «в поисках Шифферса» добрался до Светова в Переделкине и записал (за бутылкой водки) его довольно живые воспоминания.
Книга Светова оказалась довольно интересна - как искреннее личное свидетельство. Но много интереснее оказавшиеся потом в моем распоряжении несколько писем Ш. к Светову, переданных мне его дочерью Зоей. Одно из них привожу.
Cвет, дорогой,
Книги, те или иные, начинают стучаться в сердце и проситься наружу в те или иные сроки не случайно, как видимо, не случайны и все события книги жизни, где мы как соавторы этой единственно подлинной книги, созидаем себя персонажами трагедий или комедий. По «литературным» жанрам и структуре письма можно постичь уровень взросления земли, как места осуществления свободы человека и «опыты биографий» есть всегда опыты самопознания взрослеющего человечества, постигающего свою разомкнутость в общество ли, данное как содружество видимое, в сообщество ли всех живых и мертвых, связанных законом божественного детерминизма, именно незыблемого закона ответственности за связанное на земле как проекцию того, что будет связано и на небесах, Таковая ответственность за более глубокое и широкое сообщество живых и мертвых и дает религиозное миропонимание, где ты отвечаешь не только за видимых живых - подчеркиваю не только, а не вовсе не отвечаешь, - но и за всех прежде живших так или иначе, умерших так или иначе, и меня, родившегося жить сегодня, поселившихся под те небеса, которые они связали своим и прошлым опытом. Именно поэтому Иисус говорил, что он пришел не судить мир, а спасать, именно поэтому верующие исповедуют Его Спасителем, ибо Он взял весь грех прежде живших на Себя. И этот грех, или злая карма индусов, не есть литературное или моральное понятие, а есть пронзительно материальная структура зла, которая вмещается в себя, чтобы быть преображенной свободным подвигом.
Пишу об этом потому, что без осознания этой обязанности рожденного спасать, которую можно, на мой взгляд, обрести только в цельном миросозерцании, каждый вновь рожденный может заявлять только о своих правах. Ты написал и пишешь, ибо в страницы воплощается и, непосредственный, теплый еще опыт, очень серьезную книгу, в твоих счетах с общественностью даже для тебя укрывающуюся. И именно потому, что я хотел бы быть в числе тех друзей твоих, которые помогают тебе выжить, я должен в меру сил сформулировать мою тебе помощь о выживании не только в советском обществе, но и в том сообществе живых и мертвых, в котором мы реально живём и которое называют Телом Христовым, где каждая овца должна быть возвращена к Отцу, после блужданий блудного сына. Я чувствую такую обязанность перед Богом, и Он мне будет судьей, имею ли я какие-нибудь тщетные и свои самолюбивые устремления.
Тогда в Тарусе я имел Христа свидетелем в больном нашем разговоре, и мне кажется, судя по книге, что ты понял меня. Прежде чем решусь на более серьезные размышления, чтобы не забыть, - некоторые «литературные» мелочи: а) книга написана очень хорошим языком, простым и очищенным, исповедно-дневниковым, хотя конечно же отработанным, но в ней мелькают зачастую «литературные» русизмы, которые звучат агармонично. Наиболее яркий пример (стр. 157), когда герой уезжает и попадает в купе с человеком, который не успел билетом «озаботиться». Или это попутчик так сказал, или, если рассказчик, то он сказал бы просто, что тот не успел взять или не захотел взять. К этим же, на мой взгляд, литературным огрехам относится и рефрен романтика: «И была школа...И была... И была... И была свадьба...».
1. Так вот, эта книга мне представляется также своеобразным «продуктом», ибо вся она, на мой взгляд, есть книга о правах, а не книга об обязанностях. Отсюда острое чувство нарушения и попирания правосознания и справедливости, но справедливость ведь есть лишь практическое приложение цельного миросозерцания. В этом требовании прав, политических ли, или требований ответной любви на любовь героя, есть для религиозного постижения более тонкая, но все та же, к горечи, безнравственность, ибо нравственность сопрягается с самоограничением, требование заслуженных прав есть акт политический, акт общественного деятеля, но не акт абсолютной нравственности. Отсюда, на мой взгляд, сильно обедняющая ценность исповеди как документа, поверхностность в отношению к чужому горю, низведение жутких для другого его обстоятельств к простой морализующей формуле кружкового общественно-гражданского мнения. Это ярко в строках о Кузнецове; о тех, кто описывается на стр. 197-198, о тех, «кто обезопасил себя формальным непричастием…».
Что это значит? Что значит «от природы добрый». Для меня - это шутки восемнадцатого века, так называемого «просвещения», где человек в протестантском опыте отрывался от сложной и крестной работы по преображению вселенной. Для меня подобные размышления есть все тот же, только более тонкий и изящный момент сведения человека в какую-то социологическую категорию, скажем уже не классовую, но все же какую-то замкнутую видимой историей и видимым миром. Именно замкнутую, словно кожа и кости не проводимы для безумия всей вселенной и словно наша реальность определяется лишь глупостью и скотством большевиков. Такое миропонимание ведет к постижению мира и бед его как факта внешнего, а стало быть и быстро реализуемого с наскока внешними переменами к лучшему: вместо царизма иной строй, вместо иного еще иной,...тогда как люди-то будут переходить во все формации, внешне обуславливающие правопорядок, все те же. Будут, по Евангельскому слову, перекрашиваться наружности гробов, когда внутри они полны костей и нечистоты. Всем нам свойственно мерить свое восхождение, опираясь на очередных «жлобов», и, пойми меня пронзительно, никогда не мерить более светлыми образами, скажем, Христом. Но в сравнении с Ним, все мы - прах своекорыстный.
Не знаю, как тебе, а мне делается стыдно за свою философскую и нравственную безграмотность, за забывчивость, что я возрос на крови мучеников, которые обеспечивали тот естественный правопорядок, который мы почитаем незыблемым. И дело здесь не только в том, что ты осудил запившего в смерть Сталина мальчика из-за того, что тебя оскорбил его наплевизм к вам, решающим его судьбу, а в том, что мы всей своей жизнью, наглой и инфантильной, осуждаем пепел и кровь праведников, живших, умерших, и незыблемо должных быть приведенными нами к воскресению в новых телах на новой земле. Об этом писали все, и особенно пронзительно В.Соловьвев и Н.Федоров. В структуре описания судеб С.Андреева, когда ты перечисляешь, чего он не вмещал сердцем из Отцов Церкви и православной традиции, скользит, что автор книги этот опыт сердцем и разумом освоил. Так ли это?
Да, Свет, да, книга вся есть обида на мир, который тебе что-то должен. Тебе - мир и прежде жившие, а не ты - миру и прежде жившим. Во всей книге сквозит, что мальчика обманули, но тебя, как свободное существо никто не властен обмануть. Вот тебе - слова Отца Церкви, Святого Антония Великого, жившего в IV веке: «Рассмотри окружающее тебя и знай, что начальники и владыки имеют власть над телом только, а не над душою, - и всегда содержи сие в мысли своей. Потому, когда Они приказывают, например, убить или другое что сделать неуместное, неправедное и душевредное, не должно их слушать, хотя бы мучили тело. Бог создал душу свободною и самовластною, она вольна поступать, как хочет, - хорошо или худо». («Наставления»). И еще: «Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому передать скорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается» (Ф.Достоевский, «Легенда о Вел. Инкв.»). Здесь два пути: или воистину признать, как это делают экзистенциалисты, что мир абсурден, что ты заброшен жить в абсурдный мир актом рождения и, свободно выбрав, начинаешь жить так или иначе, глухо отвечая зовам совести, или ты постигаешь свое рождение как послание, как апостольство, ибо апостол и есть по-гречески посланный, чтобы продолжить дело спасения вселенной, начатое Христом. Вопросы Левина, при всей злободневности, - детские вопросы, и оттого христианский метафизик Ф.Достоевский ждал от гениального писателя много больших постижений, нежели злоба дня. Так думаю я. И наши с тобой разговоры, по-видимому, есть разговоры последователей того и другого писателей.
2. Есть что-то очень, неправедное в том, что герой обижается на то, что на его любовь ответили тем, что не пришли даже проводить. В этом есть интеллигентский пупизм, который может вливаться в пупизм кружковый, классовый, национальный, сектантский и пр. «Не делайте дома молитвы домом торговли»! Господь спас тебя, даровав тебе обрезанное сердце, а ты торгуешься с Ним, что тебе не платят тем же.
3. Отсюда, - как это ни парадоксально, ибо опыт страдания был настолько явно отпущен во встречах, что не заметить их неслучайность, их явную сюжетность в книге жизни, было просто невозможно, отсюда - потерялся я в запятых - потребительски-распределительный взгляд на мир, как тяжкая отрава марксизмом. Принцип распределения доминирует, принцип получения, а не давания, то есть принцип производства. Именно из-за этого в книге, которая, ты прав, уже живет самостоятельной жизнью, так вот, в книге, говорю я, нет кругов ассоциаций, которые в глубинах ее должны бы были возникать и реализовываться в своем коловращении для постижения наиболее больных вопросов: скажем, судьба едва не расстрелянного сына священника в книге необходимо должна бы была увязаться с похоронами деда героя. И там, и там действовали люди, а не антисемиты и семиты. Такие круги ответственности завертелись бы в книге, если бы она свидетельствовала не о принципе распределения, и тогда, когда герой едет на лесоповал, чтобы мешать работающим, как мешал им и отец героя, грозящий пистолетом. Во всей книге герой говорит о своих правах, но ни разу ему не приходит пронзительная мысль: но ведь работать-то надо уметь, ведь радиокомментатор-то или радиокорреспондент - это же профессии со своей спецификой, проблемами, тайнами? Ведь не только же «жлобы» есть в мире, а? А отсюда, Свет, и лакшинство и пр. - все-де до большевиков были дураки и недопонимали, а мы вот все умеем, старый мир порушим и новый построим. А если бы были ответственными профессионалами, то не посмели бы и строчки в своих либеральных журналах написать, ибо не знаете, что такое вера и что такое православная культура. Безграмотность всех героев по жизненно-важным вопросам вопиюща.
4. То, что постигается как истинное, сразу становится практикой жизни, ибо истина - это не слова, а то, что я беру как руководство к моей жизни. Если я стою на [материалистических?] позициях, то есть живу так, что после этой моей жизни ничего со мной не будет, кроме физического превращения моего тела в более мелкие тела, то есть, если для меня истиной является только этот промежуток жизни, то я становлюсь членом земного общества, а решать большинством голосов правопорядок жизни в этом обществе будут те, кто имеет силу и власть решать своим физическим большинством. И так как они исповедуют то, что живут один раз вот сейчас, то в тех или иных нюансах они разрешают принцип распределения тех благ, которые уже накоплены преждежившими. Жизнь для будущих поколений, для счастья детей - это лишь отголосок прежней модели мира, то есть модели религиозной. И в своих претензиях о правах они внутренне также правы, как и герой книги, ибо требовать можно всего и получать можно это все насильно, если требующих становится больше числом, чем имеющих. Я не вижу даже логического выхода из создавшегося положения с «общественным преступлением», кроме как в возвращении к вечным ценностям, говорю логически, потому что для меня этот вопрос решен не рационально, а опытно: я видел Христа, видел живых Святых Его, и они для меня, по насыщенности органов чувств, воспринимающих видение, несоизмеримо более реальны, чем этот мир. Но, говорю, даже элементарная дисциплина мышления и жизни, элементарная мужественность думать последовательно и жестоко, приводит к осмыслению трагедийного смещения всех ценностей, которое начало выявляться в век просвещения и выявилось в последовательно безбожную доктрину у Маркса и Белинского на Руси.
Отрицание Бога и ангелологичной субстанции приводит и к отрицанию зла как метафизической реальности, связанной с категориями свободы, имеющими право для своей реализации, как свободы выбора, в свободу творить зло. И тогда это зло постигается как злой умысел людей, которых мы видим перед глазами, и к призыву изменить условия этой жизни, чтобы побороть зло. Но зло рождается не здесь, и не в этой только жизни, а в свободе как категории метафизической. Как написано в Апокалипсисе Св. Иоанна, вознесение Христа после Его Воскресения, низринуло на землю Сатану и воинство его, и горе земле и живущим на ней, ибо он будет злобствовать, ибо знает, что ему мало времени отпущено на злодеяния. И слава людям, которые свободно преобразят подвижничеством эти злые силы в силы добра и света. Монахи уходили от мира, чтобы умной молитвой брать, притягивать к себе зло, как притягивает к себе один полюс [полюс] противоположный, брать на себя и в свое сердце бесов, чтобы претворять их в духовной битве в силы добра и света, ибо, что свяжут люди на земле, то свяжут они и на небе.
Ибо люди, человеки, мы с тобой и все, - это носители религиозной свободы, а не требователи свободы слова и свободы печати. Человек не имеет [такого] единственного права, как свобода, это [значило бы] бежать от полного знания своей ответственности за каждый поступок, да и не за поступок только, за мысль, которая энергетична, несет определенный волевой заряд добра или зла. «Хотя бы не увеличивайте скорбь мира» - говорят индусские йоги, если не можете ее искупить. Марксизм, гитлеризм, большевизм, - освобождают человека от совести, от ответственности за свою свободу, в этом одно из основоположений тоталитарного режима как реализации круговой поруки и свального греха. Не суди, а спасай, не увеличивай скорбь мира своей злобой и скорбью, - неси крест и веруй, - вот жизнь того, кто сказал «да, да» в отличии от того, кто не сказал ничего или сказал «нет, нет» Христу.
Ужели положение колен Иудеи и Израиля было легче под ярмом римлян, нежели сейчас? Они имели завет с Иеговой, они твердо знали свое правосознание, и их Бог обманул их, послав вот Этого, Который учит прощать всех? Нет, Этот - Богохульник! и они распяли Того, Кто был спасителем вселенной, распяли потому, что были родом священников и потому еще, что были, как и мы, слишком слабы в вере и слишком подвержены принципу распределения благ, а не принципу созидания, слишком сектантски, обособленно в требование прав было их, как и наше, миропомазание. Мы всегда понимаем всю сложность своего душевного механизма, и априорно знаем простоту душевного механизма иного человека, и очень удивляемся, когда узнаем сложность и его. Вернее не узнаем, а сердцем вмещаем, что какой-нибудь двадцатилетний Сергей ведь так же, как и мы в двадцать лет, предъявляет права на любовь, а не служит обязанностям любви. Мы все слишком быстро делаемся размахивающими сломанными пистолетами отцами и бьем по рукам детей, которые тянут нас за штаны прочь, причем сами-то мы считаем, что мы-то и есть те стыдливцы, которые тянут за штаны Родину от ее гнусных размахиваний. Но Родина это люди, которые или машут угарно руками, или плачут от того, что их не взяли махать, хотя они тоже могут и оченно желают. И можно проморгать или проискать тот поступок, ради которого действительно был послан в рождение жить еще один человек, который мучительно вспоминает, зачем же я родился?
5. От всей души желаю, чтобы твой путь воспоминаний о необходимости твоего рождения на землю, был тверд и ясен, и что первая книга из «Опыта биографии» не из одного лишь кокетства названа началом пути. И еще: ничто не может случиться и не случится с тобой, пока ты не закончишь свою книгу, или свой путь припоминания назначения жить. А когда ты все припомнишь, смерть станет для тебя, как для Апостола Павла, - приобретением.
Только не останавливайся, дружок, ибо все зло будет душевно и духовно стараться сбить тебя с верного пути покаяния.
Обнимаю тебя, Спаси тебя Бог; и за книжку и за страдания, отпущенные тебе, и за прозрение их смысла, и за грядущие.
Женя.
2 декабря 19 Р.Х 69 года. М-а
Был такой литератор, Феликс Григорьевич Светов, из новомировцев 1960-х. Пришедши из евреев-атеистов к православной вере - тогда это на какое-то время массовым стало, - написал книгу о своем опыте, «Отверзи ми двери». Вспоминаю, что уже в то время ее читал (ходила в Самиздате), но напрочь забыл и перечитал уже в 2000-е, когда начал Шифферсом заниматься. Дело в том, что оказалось, что они были приятелями. Я «в поисках Шифферса» добрался до Светова в Переделкине и записал (за бутылкой водки) его довольно живые воспоминания.
Книга Светова оказалась довольно интересна - как искреннее личное свидетельство. Но много интереснее оказавшиеся потом в моем распоряжении несколько писем Ш. к Светову, переданных мне его дочерью Зоей. Одно из них привожу.
Книга Светова оказалась довольно интересна - как искреннее личное свидетельство. Но много интереснее оказавшиеся потом в моем распоряжении несколько писем Ш. к Светову, переданных мне его дочерью Зоей. Одно из них привожу.
Cвет, дорогой,
Книги, те или иные, начинают стучаться в сердце и проситься наружу в те или иные сроки не случайно, как видимо, не случайны и все события книги жизни, где мы как соавторы этой единственно подлинной книги, созидаем себя персонажами трагедий или комедий. По «литературным» жанрам и структуре письма можно постичь уровень взросления земли, как места осуществления свободы человека и «опыты биографий» есть всегда опыты самопознания взрослеющего человечества, постигающего свою разомкнутость в общество ли, данное как содружество видимое, в сообщество ли всех живых и мертвых, связанных законом божественного детерминизма, именно незыблемого закона ответственности за связанное на земле как проекцию того, что будет связано и на небесах, Таковая ответственность за более глубокое и широкое сообщество живых и мертвых и дает религиозное миропонимание, где ты отвечаешь не только за видимых живых - подчеркиваю не только, а не вовсе не отвечаешь, - но и за всех прежде живших так или иначе, умерших так или иначе, и меня, родившегося жить сегодня, поселившихся под те небеса, которые они связали своим и прошлым опытом. Именно поэтому Иисус говорил, что он пришел не судить мир, а спасать, именно поэтому верующие исповедуют Его Спасителем, ибо Он взял весь грех прежде живших на Себя. И этот грех, или злая карма индусов, не есть литературное или моральное понятие, а есть пронзительно материальная структура зла, которая вмещается в себя, чтобы быть преображенной свободным подвигом.
Пишу об этом потому, что без осознания этой обязанности рожденного спасать, которую можно, на мой взгляд, обрести только в цельном миросозерцании, каждый вновь рожденный может заявлять только о своих правах. Ты написал и пишешь, ибо в страницы воплощается и, непосредственный, теплый еще опыт, очень серьезную книгу, в твоих счетах с общественностью даже для тебя укрывающуюся. И именно потому, что я хотел бы быть в числе тех друзей твоих, которые помогают тебе выжить, я должен в меру сил сформулировать мою тебе помощь о выживании не только в советском обществе, но и в том сообществе живых и мертвых, в котором мы реально живём и которое называют Телом Христовым, где каждая овца должна быть возвращена к Отцу, после блужданий блудного сына. Я чувствую такую обязанность перед Богом, и Он мне будет судьей, имею ли я какие-нибудь тщетные и свои самолюбивые устремления.
Тогда в Тарусе я имел Христа свидетелем в больном нашем разговоре, и мне кажется, судя по книге, что ты понял меня. Прежде чем решусь на более серьезные размышления, чтобы не забыть, - некоторые «литературные» мелочи: а) книга написана очень хорошим языком, простым и очищенным, исповедно-дневниковым, хотя конечно же отработанным, но в ней мелькают зачастую «литературные» русизмы, которые звучат агармонично. Наиболее яркий пример (стр. 157), когда герой уезжает и попадает в купе с человеком, который не успел билетом «озаботиться». Или это попутчик так сказал, или, если рассказчик, то он сказал бы просто, что тот не успел взять или не захотел взять. К этим же, на мой взгляд, литературным огрехам относится и рефрен романтика: «И была школа...И была... И была... И была свадьба...».
1. Так вот, эта книга мне представляется также своеобразным «продуктом», ибо вся она, на мой взгляд, есть книга о правах, а не книга об обязанностях. Отсюда острое чувство нарушения и попирания правосознания и справедливости, но справедливость ведь есть лишь практическое приложение цельного миросозерцания. В этом требовании прав, политических ли, или требований ответной любви на любовь героя, есть для религиозного постижения более тонкая, но все та же, к горечи, безнравственность, ибо нравственность сопрягается с самоограничением, требование заслуженных прав есть акт политический, акт общественного деятеля, но не акт абсолютной нравственности. Отсюда, на мой взгляд, сильно обедняющая ценность исповеди как документа, поверхностность в отношению к чужому горю, низведение жутких для другого его обстоятельств к простой морализующей формуле кружкового общественно-гражданского мнения. Это ярко в строках о Кузнецове; о тех, кто описывается на стр. 197-198, о тех, «кто обезопасил себя формальным непричастием…».
Что это значит? Что значит «от природы добрый». Для меня - это шутки восемнадцатого века, так называемого «просвещения», где человек в протестантском опыте отрывался от сложной и крестной работы по преображению вселенной. Для меня подобные размышления есть все тот же, только более тонкий и изящный момент сведения человека в какую-то социологическую категорию, скажем уже не классовую, но все же какую-то замкнутую видимой историей и видимым миром. Именно замкнутую, словно кожа и кости не проводимы для безумия всей вселенной и словно наша реальность определяется лишь глупостью и скотством большевиков. Такое миропонимание ведет к постижению мира и бед его как факта внешнего, а стало быть и быстро реализуемого с наскока внешними переменами к лучшему: вместо царизма иной строй, вместо иного еще иной,...тогда как люди-то будут переходить во все формации, внешне обуславливающие правопорядок, все те же. Будут, по Евангельскому слову, перекрашиваться наружности гробов, когда внутри они полны костей и нечистоты. Всем нам свойственно мерить свое восхождение, опираясь на очередных «жлобов», и, пойми меня пронзительно, никогда не мерить более светлыми образами, скажем, Христом. Но в сравнении с Ним, все мы - прах своекорыстный.
Не знаю, как тебе, а мне делается стыдно за свою философскую и нравственную безграмотность, за забывчивость, что я возрос на крови мучеников, которые обеспечивали тот естественный правопорядок, который мы почитаем незыблемым. И дело здесь не только в том, что ты осудил запившего в смерть Сталина мальчика из-за того, что тебя оскорбил его наплевизм к вам, решающим его судьбу, а в том, что мы всей своей жизнью, наглой и инфантильной, осуждаем пепел и кровь праведников, живших, умерших, и незыблемо должных быть приведенными нами к воскресению в новых телах на новой земле. Об этом писали все, и особенно пронзительно В.Соловьвев и Н.Федоров. В структуре описания судеб С.Андреева, когда ты перечисляешь, чего он не вмещал сердцем из Отцов Церкви и православной традиции, скользит, что автор книги этот опыт сердцем и разумом освоил. Так ли это?
Да, Свет, да, книга вся есть обида на мир, который тебе что-то должен. Тебе - мир и прежде жившие, а не ты - миру и прежде жившим. Во всей книге сквозит, что мальчика обманули, но тебя, как свободное существо никто не властен обмануть. Вот тебе - слова Отца Церкви, Святого Антония Великого, жившего в IV веке: «Рассмотри окружающее тебя и знай, что начальники и владыки имеют власть над телом только, а не над душою, - и всегда содержи сие в мысли своей. Потому, когда Они приказывают, например, убить или другое что сделать неуместное, неправедное и душевредное, не должно их слушать, хотя бы мучили тело. Бог создал душу свободною и самовластною, она вольна поступать, как хочет, - хорошо или худо». («Наставления»). И еще: «Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому передать скорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается» (Ф.Достоевский, «Легенда о Вел. Инкв.»). Здесь два пути: или воистину признать, как это делают экзистенциалисты, что мир абсурден, что ты заброшен жить в абсурдный мир актом рождения и, свободно выбрав, начинаешь жить так или иначе, глухо отвечая зовам совести, или ты постигаешь свое рождение как послание, как апостольство, ибо апостол и есть по-гречески посланный, чтобы продолжить дело спасения вселенной, начатое Христом. Вопросы Левина, при всей злободневности, - детские вопросы, и оттого христианский метафизик Ф.Достоевский ждал от гениального писателя много больших постижений, нежели злоба дня. Так думаю я. И наши с тобой разговоры, по-видимому, есть разговоры последователей того и другого писателей.
2. Есть что-то очень, неправедное в том, что герой обижается на то, что на его любовь ответили тем, что не пришли даже проводить. В этом есть интеллигентский пупизм, который может вливаться в пупизм кружковый, классовый, национальный, сектантский и пр. «Не делайте дома молитвы домом торговли»! Господь спас тебя, даровав тебе обрезанное сердце, а ты торгуешься с Ним, что тебе не платят тем же.
3. Отсюда, - как это ни парадоксально, ибо опыт страдания был настолько явно отпущен во встречах, что не заметить их неслучайность, их явную сюжетность в книге жизни, было просто невозможно, отсюда - потерялся я в запятых - потребительски-распределительный взгляд на мир, как тяжкая отрава марксизмом. Принцип распределения доминирует, принцип получения, а не давания, то есть принцип производства. Именно из-за этого в книге, которая, ты прав, уже живет самостоятельной жизнью, так вот, в книге, говорю я, нет кругов ассоциаций, которые в глубинах ее должны бы были возникать и реализовываться в своем коловращении для постижения наиболее больных вопросов: скажем, судьба едва не расстрелянного сына священника в книге необходимо должна бы была увязаться с похоронами деда героя. И там, и там действовали люди, а не антисемиты и семиты. Такие круги ответственности завертелись бы в книге, если бы она свидетельствовала не о принципе распределения, и тогда, когда герой едет на лесоповал, чтобы мешать работающим, как мешал им и отец героя, грозящий пистолетом. Во всей книге герой говорит о своих правах, но ни разу ему не приходит пронзительная мысль: но ведь работать-то надо уметь, ведь радиокомментатор-то или радиокорреспондент - это же профессии со своей спецификой, проблемами, тайнами? Ведь не только же «жлобы» есть в мире, а? А отсюда, Свет, и лакшинство и пр. - все-де до большевиков были дураки и недопонимали, а мы вот все умеем, старый мир порушим и новый построим. А если бы были ответственными профессионалами, то не посмели бы и строчки в своих либеральных журналах написать, ибо не знаете, что такое вера и что такое православная культура. Безграмотность всех героев по жизненно-важным вопросам вопиюща.
4. То, что постигается как истинное, сразу становится практикой жизни, ибо истина - это не слова, а то, что я беру как руководство к моей жизни. Если я стою на [материалистических?] позициях, то есть живу так, что после этой моей жизни ничего со мной не будет, кроме физического превращения моего тела в более мелкие тела, то есть, если для меня истиной является только этот промежуток жизни, то я становлюсь членом земного общества, а решать большинством голосов правопорядок жизни в этом обществе будут те, кто имеет силу и власть решать своим физическим большинством. И так как они исповедуют то, что живут один раз вот сейчас, то в тех или иных нюансах они разрешают принцип распределения тех благ, которые уже накоплены преждежившими. Жизнь для будущих поколений, для счастья детей - это лишь отголосок прежней модели мира, то есть модели религиозной. И в своих претензиях о правах они внутренне также правы, как и герой книги, ибо требовать можно всего и получать можно это все насильно, если требующих становится больше числом, чем имеющих. Я не вижу даже логического выхода из создавшегося положения с «общественным преступлением», кроме как в возвращении к вечным ценностям, говорю логически, потому что для меня этот вопрос решен не рационально, а опытно: я видел Христа, видел живых Святых Его, и они для меня, по насыщенности органов чувств, воспринимающих видение, несоизмеримо более реальны, чем этот мир. Но, говорю, даже элементарная дисциплина мышления и жизни, элементарная мужественность думать последовательно и жестоко, приводит к осмыслению трагедийного смещения всех ценностей, которое начало выявляться в век просвещения и выявилось в последовательно безбожную доктрину у Маркса и Белинского на Руси.
Отрицание Бога и ангелологичной субстанции приводит и к отрицанию зла как метафизической реальности, связанной с категориями свободы, имеющими право для своей реализации, как свободы выбора, в свободу творить зло. И тогда это зло постигается как злой умысел людей, которых мы видим перед глазами, и к призыву изменить условия этой жизни, чтобы побороть зло. Но зло рождается не здесь, и не в этой только жизни, а в свободе как категории метафизической. Как написано в Апокалипсисе Св. Иоанна, вознесение Христа после Его Воскресения, низринуло на землю Сатану и воинство его, и горе земле и живущим на ней, ибо он будет злобствовать, ибо знает, что ему мало времени отпущено на злодеяния. И слава людям, которые свободно преобразят подвижничеством эти злые силы в силы добра и света. Монахи уходили от мира, чтобы умной молитвой брать, притягивать к себе зло, как притягивает к себе один полюс [полюс] противоположный, брать на себя и в свое сердце бесов, чтобы претворять их в духовной битве в силы добра и света, ибо, что свяжут люди на земле, то свяжут они и на небе.
Ибо люди, человеки, мы с тобой и все, - это носители религиозной свободы, а не требователи свободы слова и свободы печати. Человек не имеет [такого] единственного права, как свобода, это [значило бы] бежать от полного знания своей ответственности за каждый поступок, да и не за поступок только, за мысль, которая энергетична, несет определенный волевой заряд добра или зла. «Хотя бы не увеличивайте скорбь мира» - говорят индусские йоги, если не можете ее искупить. Марксизм, гитлеризм, большевизм, - освобождают человека от совести, от ответственности за свою свободу, в этом одно из основоположений тоталитарного режима как реализации круговой поруки и свального греха. Не суди, а спасай, не увеличивай скорбь мира своей злобой и скорбью, - неси крест и веруй, - вот жизнь того, кто сказал «да, да» в отличии от того, кто не сказал ничего или сказал «нет, нет» Христу.
Ужели положение колен Иудеи и Израиля было легче под ярмом римлян, нежели сейчас? Они имели завет с Иеговой, они твердо знали свое правосознание, и их Бог обманул их, послав вот Этого, Который учит прощать всех? Нет, Этот - Богохульник! и они распяли Того, Кто был спасителем вселенной, распяли потому, что были родом священников и потому еще, что были, как и мы, слишком слабы в вере и слишком подвержены принципу распределения благ, а не принципу созидания, слишком сектантски, обособленно в требование прав было их, как и наше, миропомазание. Мы всегда понимаем всю сложность своего душевного механизма, и априорно знаем простоту душевного механизма иного человека, и очень удивляемся, когда узнаем сложность и его. Вернее не узнаем, а сердцем вмещаем, что какой-нибудь двадцатилетний Сергей ведь так же, как и мы в двадцать лет, предъявляет права на любовь, а не служит обязанностям любви. Мы все слишком быстро делаемся размахивающими сломанными пистолетами отцами и бьем по рукам детей, которые тянут нас за штаны прочь, причем сами-то мы считаем, что мы-то и есть те стыдливцы, которые тянут за штаны Родину от ее гнусных размахиваний. Но Родина это люди, которые или машут угарно руками, или плачут от того, что их не взяли махать, хотя они тоже могут и оченно желают. И можно проморгать или проискать тот поступок, ради которого действительно был послан в рождение жить еще один человек, который мучительно вспоминает, зачем же я родился?
5. От всей души желаю, чтобы твой путь воспоминаний о необходимости твоего рождения на землю, был тверд и ясен, и что первая книга из «Опыта биографии» не из одного лишь кокетства названа началом пути. И еще: ничто не может случиться и не случится с тобой, пока ты не закончишь свою книгу, или свой путь припоминания назначения жить. А когда ты все припомнишь, смерть станет для тебя, как для Апостола Павла, - приобретением.
Только не останавливайся, дружок, ибо все зло будет душевно и духовно стараться сбить тебя с верного пути покаяния.
Обнимаю тебя, Спаси тебя Бог; и за книжку и за страдания, отпущенные тебе, и за прозрение их смысла, и за грядущие.
Женя.
2 декабря 19 Р.Х 69 года. М-а
Был такой литератор, Феликс Григорьевич Светов, из новомировцев 1960-х. Пришедши из евреев-атеистов к православной вере - тогда это на какое-то время массовым стало, - написал книгу о своем опыте, «Отверзи ми двери». Вспоминаю, что уже в то время ее читал (ходила в Самиздате), но напрочь забыл и перечитал уже в 2000-е, когда начал Шифферсом заниматься. Дело в том, что оказалось, что они были приятелями. Я «в поисках Шифферса» добрался до Светова в Переделкине и записал (за бутылкой водки) его довольно живые воспоминания.
Книга Светова оказалась довольно интересна - как искреннее личное свидетельство. Но много интереснее оказавшиеся потом в моем распоряжении несколько писем Ш. к Светову, переданных мне его дочерью Зоей. Одно из них привожу.