Еще из Толстого-Бибихина
Разбирая попутно статью Томаса Манна «Гете и Толстой», Бибихин заканчивает разбор такой констатацией: Манн «рисует портрет Толстого и Гёте, интересный, т.е. увлекательный. Бездны, бесконечность входят в палитру портретиста. … Возникнет еще один в галерее созданных Томасом Манном. Мы имеем дело с его творческим развитием, в котором Лев Толстой занимает место. Он веха на жизненном пути немецкого писателя.
Мы читаем Толстого, да и Платона, и Витгенштейна, и Ольгу Седакову не так. И Розанова, и Хайдеггера. И Бахтина. Наша цель не портрет. Но и не вживание, вчувствование. Мы вглядываемся в человека как в весть, к нам сейчас обращенную и содержащую в себе ту тайну, участие в которой нам сейчас крайне нужно для нашего спасения».
Тут противопоставляются не только две мотивации, но и два метода, которые Б. называет «толкованием» и «исполнением» или «интерпретацией», но в том смысле, как говорят о музыкальном исполнительстве. Так у немецкого теоретика искусства Зельдмайра, противопоставляющего рассуждению, придумыванию воссоздание: «В действительности интерпретация произведений изобразительного искусства, как и музыки - ибо искусство одно, - представляет собой воссоздание, репродукцию.
Так Б. относится к вести Толстого, но то же в предельной степени выраженности он находит у Толстого - его отношение к вести.
Зарисовки в записных книжках Толстого. Это - не заготовки к литературе, а «печати мгновений».
«5 Июня. Жаркий полдень, 2-й час. Иду по высокому, жирному лугу. Тихо, запах сладкий и душистый - свергибус, кашка - стоит и дурманит. К лесу, в лощине, еще выше трава и тот же дурман. На дорожках лесных запах теплицы.
Кленовые листья огромны.
Пчела на срубленном лесе обирает мед по очереди с куртины желтых цветов. С 13-го, не задумавшись, зажужжала и полетела - полна.
Жар по дороге, пыль горячая и деготь» (1878).
Пчела, которая после 13-го цветка «не задумавшись, зажужжала и полетела - полна», слышит Б. весть Толстого, «поддержала глядящего в его отказе толковать и неспособности найти смысл, другого смысла момента кроме полноты нет. «Чтобы так смотреть, - продолжает Б. - нужно мужество… выдержать невыносимый вызов полноты мгновения без толкования». Что-то подобное он находит еще только у Платонова и Мандельштама.
Но так же слышит, хочет слышать Толстой и Евангелие, все дело которого «испорчено толкователями», богословами, среди которых он числит даже апостола Павла…
И еще, может быть, не совсем в строку. Говоря о направлении человеческого возрастания - о том, что составило основное содержание дневников Толстого, - Б. предлагает заменить слово «благо», порченое традицией христианско-платонического богословствования, непосредственно понятными словами «хорошо» или «успех». Словом «успех» перевел у Аристотеля to eu В.В.Розанов. Мне это понравилось.
Мы читаем Толстого, да и Платона, и Витгенштейна, и Ольгу Седакову не так. И Розанова, и Хайдеггера. И Бахтина. Наша цель не портрет. Но и не вживание, вчувствование. Мы вглядываемся в человека как в весть, к нам сейчас обращенную и содержащую в себе ту тайну, участие в которой нам сейчас крайне нужно для нашего спасения».
Тут противопоставляются не только две мотивации, но и два метода, которые Б. называет «толкованием» и «исполнением» или «интерпретацией», но в том смысле, как говорят о музыкальном исполнительстве. Так у немецкого теоретика искусства Зельдмайра, противопоставляющего рассуждению, придумыванию воссоздание: «В действительности интерпретация произведений изобразительного искусства, как и музыки - ибо искусство одно, - представляет собой воссоздание, репродукцию.
Так Б. относится к вести Толстого, но то же в предельной степени выраженности он находит у Толстого - его отношение к вести.
Зарисовки в записных книжках Толстого. Это - не заготовки к литературе, а «печати мгновений».
«5 Июня. Жаркий полдень, 2-й час. Иду по высокому, жирному лугу. Тихо, запах сладкий и душистый - свергибус, кашка - стоит и дурманит. К лесу, в лощине, еще выше трава и тот же дурман. На дорожках лесных запах теплицы.
Кленовые листья огромны.
Пчела на срубленном лесе обирает мед по очереди с куртины желтых цветов. С 13-го, не задумавшись, зажужжала и полетела - полна.
Жар по дороге, пыль горячая и деготь» (1878).
Пчела, которая после 13-го цветка «не задумавшись, зажужжала и полетела - полна», слышит Б. весть Толстого, «поддержала глядящего в его отказе толковать и неспособности найти смысл, другого смысла момента кроме полноты нет. «Чтобы так смотреть, - продолжает Б. - нужно мужество… выдержать невыносимый вызов полноты мгновения без толкования». Что-то подобное он находит еще только у Платонова и Мандельштама.
Но так же слышит, хочет слышать Толстой и Евангелие, все дело которого «испорчено толкователями», богословами, среди которых он числит даже апостола Павла…
И еще, может быть, не совсем в строку. Говоря о направлении человеческого возрастания - о том, что составило основное содержание дневников Толстого, - Б. предлагает заменить слово «благо», порченое традицией христианско-платонического богословствования, непосредственно понятными словами «хорошо» или «успех». Словом «успех» перевел у Аристотеля to eu В.В.Розанов. Мне это понравилось.