Барт 2
Тугодум заинтересовался тем, как дальше развивается мысль Барта и попросил выложить "хотя бы до логической точки". Точку эту попробуй определи (не считая конца этого большого довольно-таки произведения -
РЕЧЬ О БОГЕ И ЦЕРКОВНОЕ ВОЗВЕЩЕНИЕ), но охотно выкладываю еще три страницы. Меня самого пока привлекла скорее тональность рассуждений Барта и выбор темы, давно меня занимающей: подлинность человеческой речи.
Поэтому в целом неверно видеть в этом предварительном выборе «раскол человечества на сакраментальную демонию и профанное опустошение» (Paul Tillich, Relig. Verwirklichung, 1930, S. 64). Он, правда, не обязательно совпадает с божественным выбором, и если такого совпадения нет, может в самом деле характеризоваться таким образом. Но он может быть в качестве симптома божественного выбора указанием на его истинность, и в таком случае эта характеристика явно не будет исчерпывающей. Далее, будет недостаточно продуманным выводом утверждение, что с точки зрения Бога историческая церковь не имеет никакого преимущества перед обществом, что деяние Божье, откровение обращается в равной мере против общества и против церкви, что «незримая община» может проповедоваться и осуществляться «с любой стороны - религиозной или культурной» (P.Tillich, Kirche und Kultur, 1924, S. 10 f., 16 f., 19). Разумеется, Бог не связан исторической церковью, Он свободен и может создать потомство Авраамово из камней. Но это не отменяет того, что противопоставленность церкви и общества не в абстрактном их уравнивании, но именно в их конкретном неравенстве есть симптом божественного выбора и указание на его истинность. Интерпретировать эту оппозицию в целом как «противоречащую сути дела» (там же, S. 9) и делать ее предметом всеобщего «протеста» «с точки зрения того, что по ту сторону бытия» (Rel. Verwirklichung, S. 46) не имеет смысла, ибо наше местоположение - не во времени творения и не во времени спасения, то есть не в «том, что по ту сторону бытия», а в настоящем, между этими временами, во времени regnum gratiae [Царство благодати], где симптом такого человеческого выбора во всей его двусмысленной относительности и предварительности может стать чрезвычайно существенным как указание на божественный выбор в каждое мгновение.
Дело в том, что событие, в котором действует Бог, состоит также в значительной степени в том, что люди зримо пробуждаются, выделяются и собираются Богом для бытия в зримой церкви. Проявляющаяся внутри профанной сферы зримая противоположность «религиозного» и «светского» теперь - не сама по себе, но в этом событии божественного избрания - подтверждается и оправдывается, выделяясь тем самым как истинное указание на противопоставление суда и благодати, в которых не тот или иной человек действует в отношении другого, но Бог действует в отношении людей. Впрочем, лишь в вере это событие проявляется как событие, а церковное бытие как божественное избрание и освящение. То, что само по себе видимо, есть и здесь событие внутри профанной сферы. Его значимости можно не замечать, можно фактически лишать его этой значимости.
«Это несомненно показывает, что проповедь Евангелия не есть вечное, постоянно пребывающее учение, но она подобна туче, проливающейся дождем то в одном, то в другом месте: куда попал дождь, туда попал, куда нет, туда нет. Но она не возвращается и не останавливается, за нею приходят солнце и жара, высушивающие дождь и так далее. Подобно этому мы видим, что ни в одном месте в мире Евангелие не осталось чистым и беспримесным хотя бы в мыслях одного человека, но пока были живы те, кто его создали, оно стояло и росло, когда же этих людей не стало, не стало и света, а вскоре явились разбойники и лжеучители» (Luther, Fastenpostille 1525, W.A. Bd. 17", S. 179, Z. 28).
Для полной уверенности в вере человек, пробужденный к церковному бытию и включенный в собрание ему подобных, имеет полное основание, для самоуверенности и гордыни - никакого.
Отчего же? То φως εν τη σκοτια φαινει και η σκοτια αυτο ου κατελαβεν (Ин 1:5). Так обстоит дело и с нами!
Но именно в этой видимой извне бесконечной опасности бытие человека в церкви ubi et quando visum est Deo [Где и когда угодно было Богу] есть подлинное конкретное событие, зримое бытие в зримой церкви. В том же смысле существует человеческая речь, которая как речь о Боге действительно и конкретно отличается от иной человеческой речи: разумеется, не сама по себе и не в себе самой, но в силу божественного подтверждения и подкрепления, в силу божественного подтверждения и укрепления того, что подлинно и конкретно отличает ее от иной человеческой речи. Если церковное бытие, Иисус Христос как действующее лицо Бога, освящает человеческое бытие в зримом пространстве человеческих событий для церковного бытия, то Он освящает и человеческую речь в этом церковном бытии, превращая ее в речь о Боге, создающуюся в церкви.
Не всякое высказывание, произносимое во время церковного богослужения, желает быть возвещением. Оно не желает этого прежде всего там, где обращается в качестве человеческой речи к самому Богу. Молитва, гимн, исповедание церкви становятся тем, чем они должны быть, только в том случае, если они, с одной стороны, стараются не делать невозможного - возвестить что-либо Богу, а с другой стороны, стараются не делать недостойного - заодно проповедовать нечто и людям. Ведь это обращенный к Богу ответ хвалы, покаяния и благодарности от человека, которому уже было возвещено о Боге. Это жертва, принесение которой Богу может иметь лишь смысл подтверждения того, что Он сделал человеку, а человек при этом не может иметь никаких намерений, связанных с другими присутствующими при этом людьми.
Вспоминается известное требование Лютера, выдвинутое в его проповеди при освящении замковой церкви в Торгау в 1544 году: «...дабы ничего иного здесь не происходило, а только чтобы наш дорогой Господь сам говорил с нами через свое святое слово, и мы бы говорили с Ним через молитву и прославление...» (W.A. 49, S. 588, Z. 15, ср. S. 592, Z. 17; S. 594, Z. 26), «... и в-третьих, чтобы и мы, когда услышим слово Божье, возносили к Богу общий ладан или фимиам, то есть слова нашего общего воззвания к Нему и молитвы...» (S. 599, Z. 25).
Но есть и другие элементы церковной жизни, в которых речь о Боге, хотя и обращенная к другим людям, не должна, однако, становиться возвещением. Сюда относится та функция, которая с самого начала была понята как составляющая церковной жизни, необходимая в той или иной форме: солидарность и деятельная помощь ради преодоления величайшей нужды человеческого общества. Такая деятельность тоже относится к ответу, который дает человек Богу. Если и поскольку она есть ответ реального человека, она должна, по Мф 5:14-15, быть светом, светящим пред людьми, среди которых человек только и становится по-настоящему человеком. Если Бог присутствует для человека, о чем свидетельствуют молитва, гимн, исповедание церкви как ответ на услышанное возвещение, то этот человек и для других людей, среди которых он только и становится по-настоящему человеком, должен быть таким человеком, для которого присутствует Бог. Но то особое высказывание о Боге, которым должно быть такое человеческое делание, в первую очередь и по своей сути обращено также именно к Богу, а не к людям. Оно не должно вступать в совершенно ненужную конкуренцию с необходимыми попытками общества помочь себе самому в своих бедах, и, точно так же, оно не должно возвещать в качестве демонстрации особого христианского делания то, как помогает Бог. «Чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного», чтобы они становились комментарием к возвещению помощи Божьей, это обещано таким делам, но не в этом должна быть их цель. Они, подобно молитве, гимну и исповеданию, именно в таких великих фигурах, как Франциск Ассизский или Бодельшвинг, суть всегда чрезмерное, бесцельное, в последнем и лучшем смысле слова непрактичное высказывание о Боге. Тогда и так светит их свет.
РЕЧЬ О БОГЕ И ЦЕРКОВНОЕ ВОЗВЕЩЕНИЕ), но охотно выкладываю еще три страницы. Меня самого пока привлекла скорее тональность рассуждений Барта и выбор темы, давно меня занимающей: подлинность человеческой речи.
Поэтому в целом неверно видеть в этом предварительном выборе «раскол человечества на сакраментальную демонию и профанное опустошение» (Paul Tillich, Relig. Verwirklichung, 1930, S. 64). Он, правда, не обязательно совпадает с божественным выбором, и если такого совпадения нет, может в самом деле характеризоваться таким образом. Но он может быть в качестве симптома божественного выбора указанием на его истинность, и в таком случае эта характеристика явно не будет исчерпывающей. Далее, будет недостаточно продуманным выводом утверждение, что с точки зрения Бога историческая церковь не имеет никакого преимущества перед обществом, что деяние Божье, откровение обращается в равной мере против общества и против церкви, что «незримая община» может проповедоваться и осуществляться «с любой стороны - религиозной или культурной» (P.Tillich, Kirche und Kultur, 1924, S. 10 f., 16 f., 19). Разумеется, Бог не связан исторической церковью, Он свободен и может создать потомство Авраамово из камней. Но это не отменяет того, что противопоставленность церкви и общества не в абстрактном их уравнивании, но именно в их конкретном неравенстве есть симптом божественного выбора и указание на его истинность. Интерпретировать эту оппозицию в целом как «противоречащую сути дела» (там же, S. 9) и делать ее предметом всеобщего «протеста» «с точки зрения того, что по ту сторону бытия» (Rel. Verwirklichung, S. 46) не имеет смысла, ибо наше местоположение - не во времени творения и не во времени спасения, то есть не в «том, что по ту сторону бытия», а в настоящем, между этими временами, во времени regnum gratiae [Царство благодати], где симптом такого человеческого выбора во всей его двусмысленной относительности и предварительности может стать чрезвычайно существенным как указание на божественный выбор в каждое мгновение.
Дело в том, что событие, в котором действует Бог, состоит также в значительной степени в том, что люди зримо пробуждаются, выделяются и собираются Богом для бытия в зримой церкви. Проявляющаяся внутри профанной сферы зримая противоположность «религиозного» и «светского» теперь - не сама по себе, но в этом событии божественного избрания - подтверждается и оправдывается, выделяясь тем самым как истинное указание на противопоставление суда и благодати, в которых не тот или иной человек действует в отношении другого, но Бог действует в отношении людей. Впрочем, лишь в вере это событие проявляется как событие, а церковное бытие как божественное избрание и освящение. То, что само по себе видимо, есть и здесь событие внутри профанной сферы. Его значимости можно не замечать, можно фактически лишать его этой значимости.
«Это несомненно показывает, что проповедь Евангелия не есть вечное, постоянно пребывающее учение, но она подобна туче, проливающейся дождем то в одном, то в другом месте: куда попал дождь, туда попал, куда нет, туда нет. Но она не возвращается и не останавливается, за нею приходят солнце и жара, высушивающие дождь и так далее. Подобно этому мы видим, что ни в одном месте в мире Евангелие не осталось чистым и беспримесным хотя бы в мыслях одного человека, но пока были живы те, кто его создали, оно стояло и росло, когда же этих людей не стало, не стало и света, а вскоре явились разбойники и лжеучители» (Luther, Fastenpostille 1525, W.A. Bd. 17", S. 179, Z. 28).
Для полной уверенности в вере человек, пробужденный к церковному бытию и включенный в собрание ему подобных, имеет полное основание, для самоуверенности и гордыни - никакого.
Отчего же? То φως εν τη σκοτια φαινει και η σκοτια αυτο ου κατελαβεν (Ин 1:5). Так обстоит дело и с нами!
Но именно в этой видимой извне бесконечной опасности бытие человека в церкви ubi et quando visum est Deo [Где и когда угодно было Богу] есть подлинное конкретное событие, зримое бытие в зримой церкви. В том же смысле существует человеческая речь, которая как речь о Боге действительно и конкретно отличается от иной человеческой речи: разумеется, не сама по себе и не в себе самой, но в силу божественного подтверждения и подкрепления, в силу божественного подтверждения и укрепления того, что подлинно и конкретно отличает ее от иной человеческой речи. Если церковное бытие, Иисус Христос как действующее лицо Бога, освящает человеческое бытие в зримом пространстве человеческих событий для церковного бытия, то Он освящает и человеческую речь в этом церковном бытии, превращая ее в речь о Боге, создающуюся в церкви.
Не всякое высказывание, произносимое во время церковного богослужения, желает быть возвещением. Оно не желает этого прежде всего там, где обращается в качестве человеческой речи к самому Богу. Молитва, гимн, исповедание церкви становятся тем, чем они должны быть, только в том случае, если они, с одной стороны, стараются не делать невозможного - возвестить что-либо Богу, а с другой стороны, стараются не делать недостойного - заодно проповедовать нечто и людям. Ведь это обращенный к Богу ответ хвалы, покаяния и благодарности от человека, которому уже было возвещено о Боге. Это жертва, принесение которой Богу может иметь лишь смысл подтверждения того, что Он сделал человеку, а человек при этом не может иметь никаких намерений, связанных с другими присутствующими при этом людьми.
Вспоминается известное требование Лютера, выдвинутое в его проповеди при освящении замковой церкви в Торгау в 1544 году: «...дабы ничего иного здесь не происходило, а только чтобы наш дорогой Господь сам говорил с нами через свое святое слово, и мы бы говорили с Ним через молитву и прославление...» (W.A. 49, S. 588, Z. 15, ср. S. 592, Z. 17; S. 594, Z. 26), «... и в-третьих, чтобы и мы, когда услышим слово Божье, возносили к Богу общий ладан или фимиам, то есть слова нашего общего воззвания к Нему и молитвы...» (S. 599, Z. 25).
Но есть и другие элементы церковной жизни, в которых речь о Боге, хотя и обращенная к другим людям, не должна, однако, становиться возвещением. Сюда относится та функция, которая с самого начала была понята как составляющая церковной жизни, необходимая в той или иной форме: солидарность и деятельная помощь ради преодоления величайшей нужды человеческого общества. Такая деятельность тоже относится к ответу, который дает человек Богу. Если и поскольку она есть ответ реального человека, она должна, по Мф 5:14-15, быть светом, светящим пред людьми, среди которых человек только и становится по-настоящему человеком. Если Бог присутствует для человека, о чем свидетельствуют молитва, гимн, исповедание церкви как ответ на услышанное возвещение, то этот человек и для других людей, среди которых он только и становится по-настоящему человеком, должен быть таким человеком, для которого присутствует Бог. Но то особое высказывание о Боге, которым должно быть такое человеческое делание, в первую очередь и по своей сути обращено также именно к Богу, а не к людям. Оно не должно вступать в совершенно ненужную конкуренцию с необходимыми попытками общества помочь себе самому в своих бедах, и, точно так же, оно не должно возвещать в качестве демонстрации особого христианского делания то, как помогает Бог. «Чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного», чтобы они становились комментарием к возвещению помощи Божьей, это обещано таким делам, но не в этом должна быть их цель. Они, подобно молитве, гимну и исповеданию, именно в таких великих фигурах, как Франциск Ассизский или Бодельшвинг, суть всегда чрезмерное, бесцельное, в последнем и лучшем смысле слова непрактичное высказывание о Боге. Тогда и так светит их свет.