о русском церковном расколе
Не знаю точно, почему, но всплыла в памяти и, так сказать, пространстве «неясного и нерешенного» тема русского церковного раскола. То ли в связи с чтением Шмемана, которого Солженицын вовлек в спор о старообрядчестве, то ли в связи с чтением (время от времени, бегло, признаюсь) экклезиологических полемик нынешних, то ли просто пришло время задуматься над этим вопросом… И я вспомнил давний и так и не оконченный спор со своим другом-старообрядцем, его аргументы, которые в раскол меня не «совратили», но убедительного ответа, на которые я так и не нашел.
Коротко сформулирую суть старообрядческой аргументации - как я ее понял и как, мне кажется, ее редко воспринимают.
1. Что произошло тогда, в XVII веке? Вовсе не спор между старообрядцами-обрядоверами и теми, кто считал, что обряд есть изменяемая форма для того содержания, которое надо хранить в неизменности - веру, благовестие. Обе стороны считали обряд безусловно важным и посыл никоновской реформы был заменить испорченный, «еретический» русский обряд правильным, который сохранился у просвещенных греков.
2. Спорили о древности того и другого обряда, о том, насколько в них хорошо выражено (иконически) вероисповедное содержание. Старообрядцы утверждают - и в этом их, вроде бы, поддерживает церковно-историческая наука, - что принятый на Руси и утвержденный Стоглавым собором обряд был, по меньшей мере, не менее древен и ничуть не хуже, чем нововводимый.
3. Но в таком случае, утверждается далее, произошло нечто безусловно порочное: был безосновательно объявлен еретическим церковный обряд и все, кто в прошлом его держались, оказались таким образом еретиками или, в мягком варианте, держались ереси по невежеству. Более того, старое изгонялось и новое насаждалось жестоким насилием.
4. Почему, говорят они, невозможно было подчиниться и принять нововведения? Потому что это означало похулить то, что честно и праведно. Ну и, в самом деле, в конце концов, пресловутые перстосложение, хождение посолонь или сугубая аллилуйя - такие же иконические формы для выражения православного содержания, как и многое другое (например, форма креста, иконописные каноны и др.), относительно чего невозможно представить, чтобы это вдруг было заменено на что-то другое, да еще и с объявлением прежде бывшего дурным, еретическим.
5. Легко приходящее на ум современному человеку соображение, что обе конфликтующие стороны были неправы в своем невежественном преувеличении значения обряда, отметается потому, что Церковь не может вся заблуждаться, «врата адовы не одолеют ее» (Мф. 16:18).
6. Но тогда - и вот тут пик аргументации - приходится ставить жесткий вопрос: где была тогда и осталась потом правда, а значит, и Церковь. Ответ старообрядцев однозначен: у них. Они могут, как это свойственно просвещенным «поповцам» не разделять радикализма других старообрядческих толков и признавать многое в господствующей Церкви действенным и священным, но лишь в раскольничьем повреждении, единственный выход из которого - покаяться и вернуться в лоно Матери-Церкви, т.е. к ним.
Меня могут спросить, а почему меня самого не убедили эти аргументы. А вот тут парадокс: по-человечески мне все это кажется, ну не то чтобы вздором, нет, но чем-то несколько схоластическим и казуистическим. (Это не отменяет сострадания к несчастным мученикам за «старую веру» и уважения к их стойкости и многим другим завидным качествам, таким как уважение к слову, демократизм и др.). И в то же время, когда я в это свое интуитивное неприятие старообрядческой «железобетонной» логики всматриваюсь, я вижу противопоставить ей мог бы разве что-нибудь вроде: «что же все не в ногу, а вы одни в ногу?!» - т.е. аргумент совершенно не экклезиологического свойства.
Коротко сформулирую суть старообрядческой аргументации - как я ее понял и как, мне кажется, ее редко воспринимают.
1. Что произошло тогда, в XVII веке? Вовсе не спор между старообрядцами-обрядоверами и теми, кто считал, что обряд есть изменяемая форма для того содержания, которое надо хранить в неизменности - веру, благовестие. Обе стороны считали обряд безусловно важным и посыл никоновской реформы был заменить испорченный, «еретический» русский обряд правильным, который сохранился у просвещенных греков.
2. Спорили о древности того и другого обряда, о том, насколько в них хорошо выражено (иконически) вероисповедное содержание. Старообрядцы утверждают - и в этом их, вроде бы, поддерживает церковно-историческая наука, - что принятый на Руси и утвержденный Стоглавым собором обряд был, по меньшей мере, не менее древен и ничуть не хуже, чем нововводимый.
3. Но в таком случае, утверждается далее, произошло нечто безусловно порочное: был безосновательно объявлен еретическим церковный обряд и все, кто в прошлом его держались, оказались таким образом еретиками или, в мягком варианте, держались ереси по невежеству. Более того, старое изгонялось и новое насаждалось жестоким насилием.
4. Почему, говорят они, невозможно было подчиниться и принять нововведения? Потому что это означало похулить то, что честно и праведно. Ну и, в самом деле, в конце концов, пресловутые перстосложение, хождение посолонь или сугубая аллилуйя - такие же иконические формы для выражения православного содержания, как и многое другое (например, форма креста, иконописные каноны и др.), относительно чего невозможно представить, чтобы это вдруг было заменено на что-то другое, да еще и с объявлением прежде бывшего дурным, еретическим.
5. Легко приходящее на ум современному человеку соображение, что обе конфликтующие стороны были неправы в своем невежественном преувеличении значения обряда, отметается потому, что Церковь не может вся заблуждаться, «врата адовы не одолеют ее» (Мф. 16:18).
6. Но тогда - и вот тут пик аргументации - приходится ставить жесткий вопрос: где была тогда и осталась потом правда, а значит, и Церковь. Ответ старообрядцев однозначен: у них. Они могут, как это свойственно просвещенным «поповцам» не разделять радикализма других старообрядческих толков и признавать многое в господствующей Церкви действенным и священным, но лишь в раскольничьем повреждении, единственный выход из которого - покаяться и вернуться в лоно Матери-Церкви, т.е. к ним.
Меня могут спросить, а почему меня самого не убедили эти аргументы. А вот тут парадокс: по-человечески мне все это кажется, ну не то чтобы вздором, нет, но чем-то несколько схоластическим и казуистическим. (Это не отменяет сострадания к несчастным мученикам за «старую веру» и уважения к их стойкости и многим другим завидным качествам, таким как уважение к слову, демократизм и др.). И в то же время, когда я в это свое интуитивное неприятие старообрядческой «железобетонной» логики всматриваюсь, я вижу противопоставить ей мог бы разве что-нибудь вроде: «что же все не в ногу, а вы одни в ногу?!» - т.е. аргумент совершенно не экклезиологического свойства.