Человек в дневнике Юнгера
Что значит увидеть другого? Как это делается? Увидеть, понять душу другого?
Всё тривиально, если мы познаем другого с какой-то ограниченной целью: понять, скажем, полезен ли он в решении конкретной проблемы, опасен ли или какую роль играет в данной ситуации. Это может быть нелегко, можно ошибиться, но задача - принципиально решаемая.
А вот если мы хотим знать, что он за человек сам по себе, в своем главном, это - метафизически трудное дело. Тут, мне кажется, едва ли не все наши способности приходится задействовать, чтобы хоть что-то получить, и все равно можно грубо ошибиться. Во всяком случае, нет приемов, гарантирующих результат.
Кто-то, пожалуй, скажет, что так и нельзя ставить задачу, что мы всегда познаем для чего-то. Но я не соглашусь - в этом, по-моему, вся ценность общения. И у этого дела, познания другого человека в его самобытности, есть профессионалы - писатели.
Не претендуя на то, чтобы проанализировать и представить весь арсенал писательского (а значит, и нашего общего) человековедения, назову некоторые из тех подходов, из которых оно сплетается.
Начиная с поверхности, первым можно назвать то самое, вышеупомянутое познание человека в частном его применении, с какой-то специальной стороны. Можно наблюдать его поведение в разных обстоятельствах, додумывать их до большей выраженности и остроты, ставить мысленные эксперименты и тем самым получать как бы «проекции» человека на ряд ситуаций, которые вы считаете важными. При этом получаются характеристики вроде «дельный человек», «хороший собеседник (или собутыльник)» «надежный человек» - или наоборот. Веер таких характеристик составят некий портрет.
Отнесение человека к типу, популярное с античности. Можно пользоваться готовыми наборами типов, можно, при большом опыте наблюдения людей, составлять свою типологию, учитывающие существенные для вас нюансы.
Это все методы, ориентированные на внешние проявления. Вживание в другого, самоотождествление с ним - дает надежду понять его изнутри, почувствовать его «внутреннее» как своё, с самоочевидностью. Но и ошибиться можно очень по-крупному. Здесь действует своего рода принцип дополнительности: чем глубже, тем рискованнее.
Но можно проявить бдительность и осторожность: отождествляясь с тем, что тебе понятно в другом человеке и объясняя его поведение своими мотивами, тщательно подмечать различия и строить таким образом именно портрет его «внутреннего человека», у которого близкие вам черты окружены зонами непонятного, удивляющего…
Истинный «человековед», мне кажется, пользуется всеми этими способами и еще другими, чередуя и совмещая их. Ну и, само собой, люди ему интересны, он не эгоцентрик.
Приведу несколько примеров из дневника Э.Юнгера, о котором я уже писал (http://gignomai.livejournal.com/22425.html, http://gignomai.livejournal.com/22677.html, http://gignomai.livejournal.com/22952.html). Дневник писался в годы оккупации Германии (1945-1948), через место, где жил в то время Юнгер, проходили толпы - освобожденных пленных и беженцев, его навещали уцелевшие друзья и люди, познакомившиеся с ним по переписке, пару раз ему удалось самому выбраться к друзьям, несмотря на опасность таких поездок. Он вспоминает. И еще он постоянно читает, т.е. общается с авторами и их героями. И из этих встреч рождаются зарисовки-портреты.
Вот он встречает на дороге странника, человека, лишившегося всего, живущего буквально чем Бог послал, в том числе отваром мака (он морфинист). «Несмотря на свой запущенный вид, он производил впечатление какой-то прозрачности, эфирной легкости, нематериальности, чего-то вроде стеклянниц, идеальных созданий, которые кормятся от цветов».
«Мы делили спальню с доктором Крафтом. В темноте мы беседовали. Слушая его, я пытался представить себе его лицо. Подобно тому, как бывают великаны в физическом мире, так и в мире деловой активности встречаются натуры, наделенные необычайной деятельной энергией. По большей части они бывают еще и умны, причем это свойство так ихочется назвать следствием их сильной воли, которая неустанно вырабатывает решения, как тяжелый штамп штампует монеты».
«Гамбургский мыслитель», один из безумцев, которые писали знаменитому писателю, рассчитывая на его понимание. Стужа не помешала ему приехать к Юнгеру, чтобы «изложить свою космогонию, о которой мы уже беседовали в письмах».
«Входит долговязый сухопарый человек; его узкая голова покрыта рыжеватыми жидкими волосами. Глаза светятся ясной голубизной, но могут сфокусироваться только на том, что расположено на расстоянии не далее одной пяди от переносицы. Он прошел обучение кузнечному делу и потому, как сам сразу же предупредил, “не обладает большой ученостью”. В Первую мировую войну он ведал оружейно-технической частью егерского батальона, во Вторую - работал в отделе испытания материальной части на одной из авиационных фабрик. Вот уже несколько лет, как он стал задумываться, живет задаром у сестры и разрабатывает свою систему». Его систему, в которой главное - это «фаны», геометрические модели, структурно выражающие всё сущее, и состоявшийся разговор Юнгер пересказывает лишь вкратце (а я и вовсе опущу), но дословно приводит завершающие слова визитёра:
«Я с интересом ожидаю своей смерти, так как, что касается меня, то я действительно отнял у нее так называемое жало или страх. Уж больно мне хочется узнать, насколько мне хочется узнать, насколько мои представления, которые я с трудом себе напридумывал, на самом делесоответствуют истинному, логическому, божественному».
И комментарий Юнгера: «Вот это мысль, достойная метафизика. Любопытство к смерти - это … всегда признак высокого ранга».
Понятно, что он думает о нацистских вождях. Гитлер любил его книги о войне и своим распоряжением не трогать крамольного писателя спас ему жизнь. С Геббельсом они некогда встерчались в общих компаниях.
«Аскетическое, сосредоточенное выражение на физиономии доктора [Геббельса] не было напускным; сила воли многого может добиться, когда она направлена в единую точку. … В те моменты, когда волевое начало отступало в нем на задний план, в нем бесспорно проявлялось обаяние, действие которого сильнее всего, наверное, ощущали женщины. Карикатуристы уподобляли его мыши, а в нем скорее чувствовалось что-то кошачье».
Юнгер находит некоторое сходство между Геббельсом и неким фон Л., «с которым я познакомился на войне [имеется в виду 1-я мировая, Юнгер ведь прожил необычайно долгую жизнь] и который позже служил в полиции. У него там были неприятности, и он перешел к русским, где его сделали генералом или ликвидировали. Перед уходом он сказал на прощание, что теперь совершенно безразлично, какому господину служить, все они сплошь мерзавцы. Но нужно сохранять благородные манеры. Вероятно, так же считал и Ставрогин перед тем, как повесился. В лице Л. я впервые столкнулся с этим сочетанием презрения к человеку, атеизма и острого технического ума, т.е. таких свойств, которые друг друга поддерживают».
Примерно в то же время он вспоминает о Валериу Марку, историке-еврее:
«Он еще оставался некоторое время в Берлине, когда жить в этом городе стало для него уже довольно опасно. Я видел его перед самым отъездом. Напоследок он еще высказал суждение о Гитлере, которого он называл “Наполеоном всеобщего избирательного права”: “Теперь он достиг того, чего всегда мечтал достичь Бисмарк хотя бы на пять минут - высказать наконец, как оно должно быть”. Он предвидел чудовищные взрывы, которые вызовет невероятная концентрация власти.
Объективная оценка преследователя, данная тем, кого он преследует, в обстановке, когда опоздание на поезд могло стоить последнему головы, произвела на меня сильное впечатление. Это высшая степень, какой только может достичь страсть прирожденного историка.
Человек умозрительный всегда будет отличаться от человека волевого склада. Однако если между ними пролегает глубокая пропасть - это дурной знак».
В период до прихода нацистов к власти эти два человека встречались в квартире общего знакомого, где бывал и Юнгер. «Случайно встретясь в передней с Валериу Марку, доктор явно испытывал раздражение. А между тем эти двое внешне были очень похожи - оба маленькие, чернявые, сухопарые, с напряженными лицами, носившими на себе отпечаток умственной работы. Правда, это сходство ограничивалось физиогномическими чертами, ибо в том, что касается понимания событий, Марку был по сравнению с доктором настоящий гигант».
«Кончил читать Иеремию. Седекия оказался не того масштаба человек, чтобы одолеть судьбу, которая судила ему оказаться между двумя великими державами - Вавилоном и Египтом. Его слабость проявляется в отношениях с Иеремией. Ему надо было либо убить этого пророка и быть готовым к тому, чтобы погибнуть под развалинами храма и города, либо прислушаться к его советам, а с Навуходоносором вести выжидательную политику. А так он проиграл партию. По велению Навуходоносора ему выкололи глаза, заставив его напоследок увидеть, как были зарезаны его сыновья. Конечно, чтобы судить о Седекии со всей справедливостью, следовало бы лучше знать внутреннее положение, которое наверняка было сложным. …
Военачальник Навуходоносора Навузардан представляет собой тот тип, который выполняет черную работу и в наиболее чистом виде воплощает в своем лице механизмы власти. Короткие отрезки, где он упоминается в Писании, позволяют сквозь даль веков расслышать отголоски того страха, который он внушал. Наше время тоже породило таких людей. Подобно эротоманам, этим устрашителям ведома только одна реакция. Поэтому им присущ железный автоматизм, который выражен также в физиогномическом плане. Эти люди стоят на низшей ступени кочегаров у топки мирового процесса и всегда деятельно участвуют в таких планах, о которых они ведают так же мало, как судебные исполнители о провинности осужденных, с которых они по обязанностям своей службы должны взимать просорченные долги. Утратив свою должность, они тотчас же предстают во всей своей отвратительной наготе. Кажется, словно они прожили заемную жизнь и давно уже были трупами, так быстро, так алчно похищает их смерть».
«С циником вроде старика Леото можно было провести целый вечер, не получив ни одного напоминания о том, что Германия и Франция находятся в состоянии войны. Среди образованных людей так тому и следовало быть, и это замечательная отдушина: Voila un home. В конечном счете это и есть та формула, к которой должен сводиться результат сложнейших расчетов, в противном случае все ограничивается толчением воды в ступе».
Впрочем, некоторые стороны восприятия Юнгером людей не вполне понятны без знания того, как он смотрел на историю. Об этом в следующем посте.
Всё тривиально, если мы познаем другого с какой-то ограниченной целью: понять, скажем, полезен ли он в решении конкретной проблемы, опасен ли или какую роль играет в данной ситуации. Это может быть нелегко, можно ошибиться, но задача - принципиально решаемая.
А вот если мы хотим знать, что он за человек сам по себе, в своем главном, это - метафизически трудное дело. Тут, мне кажется, едва ли не все наши способности приходится задействовать, чтобы хоть что-то получить, и все равно можно грубо ошибиться. Во всяком случае, нет приемов, гарантирующих результат.
Кто-то, пожалуй, скажет, что так и нельзя ставить задачу, что мы всегда познаем для чего-то. Но я не соглашусь - в этом, по-моему, вся ценность общения. И у этого дела, познания другого человека в его самобытности, есть профессионалы - писатели.
Не претендуя на то, чтобы проанализировать и представить весь арсенал писательского (а значит, и нашего общего) человековедения, назову некоторые из тех подходов, из которых оно сплетается.
Начиная с поверхности, первым можно назвать то самое, вышеупомянутое познание человека в частном его применении, с какой-то специальной стороны. Можно наблюдать его поведение в разных обстоятельствах, додумывать их до большей выраженности и остроты, ставить мысленные эксперименты и тем самым получать как бы «проекции» человека на ряд ситуаций, которые вы считаете важными. При этом получаются характеристики вроде «дельный человек», «хороший собеседник (или собутыльник)» «надежный человек» - или наоборот. Веер таких характеристик составят некий портрет.
Отнесение человека к типу, популярное с античности. Можно пользоваться готовыми наборами типов, можно, при большом опыте наблюдения людей, составлять свою типологию, учитывающие существенные для вас нюансы.
Это все методы, ориентированные на внешние проявления. Вживание в другого, самоотождествление с ним - дает надежду понять его изнутри, почувствовать его «внутреннее» как своё, с самоочевидностью. Но и ошибиться можно очень по-крупному. Здесь действует своего рода принцип дополнительности: чем глубже, тем рискованнее.
Но можно проявить бдительность и осторожность: отождествляясь с тем, что тебе понятно в другом человеке и объясняя его поведение своими мотивами, тщательно подмечать различия и строить таким образом именно портрет его «внутреннего человека», у которого близкие вам черты окружены зонами непонятного, удивляющего…
Истинный «человековед», мне кажется, пользуется всеми этими способами и еще другими, чередуя и совмещая их. Ну и, само собой, люди ему интересны, он не эгоцентрик.
Приведу несколько примеров из дневника Э.Юнгера, о котором я уже писал (http://gignomai.livejournal.com/22425.html, http://gignomai.livejournal.com/22677.html, http://gignomai.livejournal.com/22952.html). Дневник писался в годы оккупации Германии (1945-1948), через место, где жил в то время Юнгер, проходили толпы - освобожденных пленных и беженцев, его навещали уцелевшие друзья и люди, познакомившиеся с ним по переписке, пару раз ему удалось самому выбраться к друзьям, несмотря на опасность таких поездок. Он вспоминает. И еще он постоянно читает, т.е. общается с авторами и их героями. И из этих встреч рождаются зарисовки-портреты.
Вот он встречает на дороге странника, человека, лишившегося всего, живущего буквально чем Бог послал, в том числе отваром мака (он морфинист). «Несмотря на свой запущенный вид, он производил впечатление какой-то прозрачности, эфирной легкости, нематериальности, чего-то вроде стеклянниц, идеальных созданий, которые кормятся от цветов».
«Мы делили спальню с доктором Крафтом. В темноте мы беседовали. Слушая его, я пытался представить себе его лицо. Подобно тому, как бывают великаны в физическом мире, так и в мире деловой активности встречаются натуры, наделенные необычайной деятельной энергией. По большей части они бывают еще и умны, причем это свойство так ихочется назвать следствием их сильной воли, которая неустанно вырабатывает решения, как тяжелый штамп штампует монеты».
«Гамбургский мыслитель», один из безумцев, которые писали знаменитому писателю, рассчитывая на его понимание. Стужа не помешала ему приехать к Юнгеру, чтобы «изложить свою космогонию, о которой мы уже беседовали в письмах».
«Входит долговязый сухопарый человек; его узкая голова покрыта рыжеватыми жидкими волосами. Глаза светятся ясной голубизной, но могут сфокусироваться только на том, что расположено на расстоянии не далее одной пяди от переносицы. Он прошел обучение кузнечному делу и потому, как сам сразу же предупредил, “не обладает большой ученостью”. В Первую мировую войну он ведал оружейно-технической частью егерского батальона, во Вторую - работал в отделе испытания материальной части на одной из авиационных фабрик. Вот уже несколько лет, как он стал задумываться, живет задаром у сестры и разрабатывает свою систему». Его систему, в которой главное - это «фаны», геометрические модели, структурно выражающие всё сущее, и состоявшийся разговор Юнгер пересказывает лишь вкратце (а я и вовсе опущу), но дословно приводит завершающие слова визитёра:
«Я с интересом ожидаю своей смерти, так как, что касается меня, то я действительно отнял у нее так называемое жало или страх. Уж больно мне хочется узнать, насколько мне хочется узнать, насколько мои представления, которые я с трудом себе напридумывал, на самом делесоответствуют истинному, логическому, божественному».
И комментарий Юнгера: «Вот это мысль, достойная метафизика. Любопытство к смерти - это … всегда признак высокого ранга».
Понятно, что он думает о нацистских вождях. Гитлер любил его книги о войне и своим распоряжением не трогать крамольного писателя спас ему жизнь. С Геббельсом они некогда встерчались в общих компаниях.
«Аскетическое, сосредоточенное выражение на физиономии доктора [Геббельса] не было напускным; сила воли многого может добиться, когда она направлена в единую точку. … В те моменты, когда волевое начало отступало в нем на задний план, в нем бесспорно проявлялось обаяние, действие которого сильнее всего, наверное, ощущали женщины. Карикатуристы уподобляли его мыши, а в нем скорее чувствовалось что-то кошачье».
Юнгер находит некоторое сходство между Геббельсом и неким фон Л., «с которым я познакомился на войне [имеется в виду 1-я мировая, Юнгер ведь прожил необычайно долгую жизнь] и который позже служил в полиции. У него там были неприятности, и он перешел к русским, где его сделали генералом или ликвидировали. Перед уходом он сказал на прощание, что теперь совершенно безразлично, какому господину служить, все они сплошь мерзавцы. Но нужно сохранять благородные манеры. Вероятно, так же считал и Ставрогин перед тем, как повесился. В лице Л. я впервые столкнулся с этим сочетанием презрения к человеку, атеизма и острого технического ума, т.е. таких свойств, которые друг друга поддерживают».
Примерно в то же время он вспоминает о Валериу Марку, историке-еврее:
«Он еще оставался некоторое время в Берлине, когда жить в этом городе стало для него уже довольно опасно. Я видел его перед самым отъездом. Напоследок он еще высказал суждение о Гитлере, которого он называл “Наполеоном всеобщего избирательного права”: “Теперь он достиг того, чего всегда мечтал достичь Бисмарк хотя бы на пять минут - высказать наконец, как оно должно быть”. Он предвидел чудовищные взрывы, которые вызовет невероятная концентрация власти.
Объективная оценка преследователя, данная тем, кого он преследует, в обстановке, когда опоздание на поезд могло стоить последнему головы, произвела на меня сильное впечатление. Это высшая степень, какой только может достичь страсть прирожденного историка.
Человек умозрительный всегда будет отличаться от человека волевого склада. Однако если между ними пролегает глубокая пропасть - это дурной знак».
В период до прихода нацистов к власти эти два человека встречались в квартире общего знакомого, где бывал и Юнгер. «Случайно встретясь в передней с Валериу Марку, доктор явно испытывал раздражение. А между тем эти двое внешне были очень похожи - оба маленькие, чернявые, сухопарые, с напряженными лицами, носившими на себе отпечаток умственной работы. Правда, это сходство ограничивалось физиогномическими чертами, ибо в том, что касается понимания событий, Марку был по сравнению с доктором настоящий гигант».
«Кончил читать Иеремию. Седекия оказался не того масштаба человек, чтобы одолеть судьбу, которая судила ему оказаться между двумя великими державами - Вавилоном и Египтом. Его слабость проявляется в отношениях с Иеремией. Ему надо было либо убить этого пророка и быть готовым к тому, чтобы погибнуть под развалинами храма и города, либо прислушаться к его советам, а с Навуходоносором вести выжидательную политику. А так он проиграл партию. По велению Навуходоносора ему выкололи глаза, заставив его напоследок увидеть, как были зарезаны его сыновья. Конечно, чтобы судить о Седекии со всей справедливостью, следовало бы лучше знать внутреннее положение, которое наверняка было сложным. …
Военачальник Навуходоносора Навузардан представляет собой тот тип, который выполняет черную работу и в наиболее чистом виде воплощает в своем лице механизмы власти. Короткие отрезки, где он упоминается в Писании, позволяют сквозь даль веков расслышать отголоски того страха, который он внушал. Наше время тоже породило таких людей. Подобно эротоманам, этим устрашителям ведома только одна реакция. Поэтому им присущ железный автоматизм, который выражен также в физиогномическом плане. Эти люди стоят на низшей ступени кочегаров у топки мирового процесса и всегда деятельно участвуют в таких планах, о которых они ведают так же мало, как судебные исполнители о провинности осужденных, с которых они по обязанностям своей службы должны взимать просорченные долги. Утратив свою должность, они тотчас же предстают во всей своей отвратительной наготе. Кажется, словно они прожили заемную жизнь и давно уже были трупами, так быстро, так алчно похищает их смерть».
«С циником вроде старика Леото можно было провести целый вечер, не получив ни одного напоминания о том, что Германия и Франция находятся в состоянии войны. Среди образованных людей так тому и следовало быть, и это замечательная отдушина: Voila un home. В конечном счете это и есть та формула, к которой должен сводиться результат сложнейших расчетов, в противном случае все ограничивается толчением воды в ступе».
Впрочем, некоторые стороны восприятия Юнгером людей не вполне понятны без знания того, как он смотрел на историю. Об этом в следующем посте.