(no subject)
Где-то три недели назад мы чесали через пол-Питера в Мариинский. Я часто говорю, что этот великолепный, всему свету известный театр находится в жопе мира, и ни разу еще не сумела в этом разубедиться. Не то чтобы это как-то влияло на уровень самого театра, но пока дойдешь, понимаете, тяга к искусству немножко растрясается, особенно если под ногами хлюпает, а над головой свистит. Так вот шли мы, значит, в Мариинский. И пришли. И попали, трепеща от нежданного счастья, на «Ромео и Джульетту», ту самую, лавровскую, ну вы знаете - рождение драмбалета, Уланова, бег Джульетты, все дела…
Трепетали-трепетали - и ушли с первого акта. Помялись друг перед другом из вежливости и нежелания показаться бескультурной лимитой, но как-то быстренько поняли, что тянет нас в одну сторону - подальше от зрительного зала. Потому что смотреть на то, что происходило на сцене, не было никакой возможности.
У меня вообще-то очень немаленький кредит доверия Мариинскому. Мне хочется смотреть на его сцену и восторгаться. Но когда на протяжении всего первого действия сидишь и трешь глаза от валящего со сцены нафталина - это, знаете, никакого кредита не хватит.
Танец рыцарей. Ого-го! Пам-парам-парам-пурум-пурум-пурум-пупупум, ну все же знают, такое грозное и массивное музло, прямо не музло, а рота каменных гостей. Так под это грозное и массивное знаете чем занят кордебалет? Он во главе с папой Капулетти поворачивается бочком и делает носок-пятка-носок, потом походит-походит - и другим бочком носок-пятка-носок. Под этот самый «пурум-пупупум», лопни моя селезенка!
Честно ждала сцены под балконом. Джульетта (Осмолкина? Забыла от расстройства) хорошенькая такая. Нет, правда хороша. Ножки такие, ручки, арабески, аттитюды - закачаешься. За какие грехи ей выпало танцевать эту скучищу, не знаю. Посуду, что ли, не вымыла накануне. Поэтому дальше смотрели без нас - мы на крейсерской скорости двигались к еде и теплу, наплевав на обманувшее искусство.
Так к чему я такое делаю обширное вступление. К тому, что вчера мы опять ходили на «Ромео и Джульетту». И тоже в Питере. Только теперь уже в Михайловский, и в постановке Начо «Наше Все» Дуато. И это был катарсис настоящий и взаправдашний. Дуато необыкновенно честный все-таки и неэгоистичный. Во всяком случае, во всем, что я у него видела, а здесь - в особенности. Берет балет, большой балет, с тяжеленным шлейфом сценической истории - и честно говорит: ребят, я вот тут ставлю, но это не потому, что у меня богатый внутренний мир и психологическая травма по вине католической церкви, женщин и миндальных пирожных, а потому что мне кажется, так будет тоже красиво и хорошо. Поэтому я не буду на заднике рисовать завуалированные сиськи, а Ромео у меня пусть все-таки любит Джульетту, а не Тибальда, что бы по этому поводу ни думали любители свеженьких трактовок.
И ставит балет про Италию, настоящую возрожденческую Италию, где людям любить весело, а умирать, похоже, не так уж и больно. И какой же тестостероновый, насквозь феодальный у него тот самый - многострадальный - танец Капулетти и его гостей. И никаких красивостей, никаких символов. А единственное зафигурировавшее на сцене яблоко (которых - вместе с кувшинами-корзинами-картонками - в мариинской постановке просто хоть обожрись было во всех рыночных сценах) Тибальд надкусывает и картинно выплевывает от кулисы до кулисы. Пусть простит меня Дуато, но чертовски символичный вышел плевок.