Беседа первая. Другая крестьянка из деревни Петраково
На противоположном берегу деревня Петраково, как раз на подъёме и стояла когда-то петраковская школа.
Беседа публикуется с минимальнейшей правкой, но без моих любимых скобок, все добавления даны лишь для связности текста из-за формата исходника. Речь этой женщины удивительная - её не приходится править или вычищать от мусорных слов, фактически, то что вы видите здесь и есть буквальная расшифровка сказанного этим человеком! Беседу провела моя мама, Людмила Васильевна Бабышева.
Рассказ в основном о годах немецкой оккупации, петраковской школе и жизни до и после войны.
Родилась в феврале 1930-го года. Семь человек детей нас было. Вася 1915-го года рождения. Ваня 1919-го года, Саша 1922-го года, потом Витя 1924-го года, потом Люба 1925-го, Лёня 1928-го. А я последняя. Материалу мало досталась мне.
Помню, как с черемухи падала. Вот где Г... живет. Она стояла напротив окна. Черёмуха вкусная, сладкая была, крупная. Ну и влезла я туда, на верх на самый. А все внизу кричат, веточку кинь. Я кидала, кидала. А наверху никого не было со мной. Вот ствол, и я уже влезла на такой вот сучок, около макушки, и всё кидала. Потом влезли туда Катя и Миша. Катя на макушку ещё выше влезла, а Миша на этот сучок, где я сидела. Сучок и оборвался. Миша повис на чём-то, а я шмякнулась. Об землю. Ох как было плохо.
Меня никуда не возили. А Люба сидела около дома прислонившись. Она у нас по деревьям не лазила ведь. Она хорошая была девочка: “Вот сейчас мама придет, она тебе задаст, вот мама придет сейчас с работы и задаст. Пусть все идут, слушают, как она тебя будет бить”. А я тут лежала на земле, из-под меня ветки тащат. Потом поползла к дому, села около дома и, правда, гляжу, мама идёт с работы. Взяла меня на руки и понесла домой. Никаких больниц, никуда мы не поехали. Голову просто ушибла. Сотрясение мозга, наверное, было. Рвота, помню, была. Мне было, может быть, шесть лет, может быть семь.
В школу петраковскую с восьми и пошла я. Люба тоже в эту школу ходила. Люба с 1925-го года в какой-то класс она уже ходила. Я дома одна оставалась, наверное капризничала, боялась одна дома быть. И Люба меня в школу брала с собой. Небось так же с восьми и пошла и я с восьми, наверное все с восьми ходили.
Школу строили, откуда-то лес привезли. При мне я не помню, чтобы строили. Я помню, она уже отстроенная была, и мы играли вокруг нее в пряталки.
Учительница была Александра Алексеевна. Она жила на квартире. Помню, высокая такая, молодая. Но она не была моим учителем. Потом был Александр Иванович. Тоже высокий, молодой. Вот не знаю где он жил на квартире, а вот у учил нас в первом и третьем классе. Он два класса сразу учил.
Что в школе запомнилась? Да, особенно и нечему запоминаться. Вот, ходил в школу Илья, озорной был. Во время урока подойдет, за волосы трепет, трепет. Ему ничего не было. А мы переживали не за него, а за себя. Но было два класса в одном, учитель не успевал практически и тот и другой класс ухватить и чтобы работу дать. Он сначала с одним классом занимается, потом с другим. А в это время другой класс балуется, шумят.
Школе помогали - ходили лён поднимать, стлать ходили лён, потом поднимать ходили, а осенью на картошку ходили, картошку выбирать. И по дому тоже. В обед придет мама с работы картошку копать и я картошку с ней копать. И Лёня придет, он валенки валял на Заречье. Он придет, мешки перетаскает и тоже копал с нами. И так вот, урывочками.
Мы около школы сажали яблони. Вот берез тогда мы много подсадили, это уже мы посадили когда я уже училась, и яблони тоже. Тогда сад за нашим домом был. Яблони. Всё это поле было занято яблонями. По правую сторону от дороги и до леса. Широко примерно это было. Но не мы не сажали, уже тогда взрослые посадили.
Сад потом растащили, только не знаю, с чем это связано было. Тут война что ли началась? И всё, по своим огородам как потащили, потащили. Даже школьные яблони выкопали.
Тогда у наших учителей был огород свой, картошку они сажали. Здесь сарай у них был, корова была. Но это была уже у Кувшиновых. Раньше не было коровы и картошку сажали.
На лыжах в школе мы не ходили. На лыжах мы ходили сами по себе. Как в воскресенье с той горы катались и прям на Пустошку и в речку. Иногда в воду. Гора крутая была, и вот и вот с самой этой кручины как пойдём. Падали, кувыркались с горы, страшно было. У Клавдии Ивановны Кувшиновой как раз в это время я училась.
У них был сарайчик, там корова была, дети были. Дети были: Лёва, они с ним приехали уже, потом родили Элю. Я как-то встретила в автобусе Элю и Лёву, но они в Поречье выходили. К матери пошли. Эля-то только родилась, маленькая была, а уроки вести надо. Клавдия Ивановна бывало печку топит и с ребенком, и туда, сюда. Элю они носили к Д… Тётка Поля сидела, присматривала. И Нюша одно время была тут.
В школе они и жили. Вот этот маленький класс, они его перегородили и сделали у входа от туалета кухню. Это ихнее жилье. Ну, во время, когда урок идет, там можно сидеть ученикам, места хватало. Учеников много не было у нас.
Когда началась война мне было одиннадцать. О Господи, строили тогда Лена Ю… - строила дом себе. Это, наверное, где сейчас, первый дом из москвичей построили. А мы играли в догонялки по переводам. Дом-то недостроенный был, вот мы и бегали там. И приехал кто-то из района и собрали собрание около Н… дома. И объявили, что началась война. Но уже какие-то слухи проходили!
У кого-то радио было, вот у нас было радио. Там мало говорили, глушили, не давали слушать. Но всё равно, у нас Вася работал на радиозаводе. Он там сам собрал и привёз сюда к нам радио. Потом война началась, когда узнали, что оно у нас есть, отобрали. Из района кто-то приехал и отобрали, не положено. У кого радио может еще было, наверное тоже отобрали. Поэтому не было ничего уже потом.
У нас, во первых, двое служили действительную. Вася и Ваня. Вася в 1936-м году на действительную был взят, а Ваню в 1938-м. Вася во флот на пять лет. В 1941-м домой должен был прийти. А Ваня в пехоте. Как назвать… Он в 1938-м был взят и тоже в 1941-м должен был прийти домой. Война началась - всё, они не пришли.
Вася погиб в первый день, сразу как война началась. Он во флоте был, там бомбили с первых дней. Какое-то сообщение было, что бомбёжка была, и погибли наши. Служил на Чёрном море в Севастополе. А Ваня служил в Бурятии. Потом он служил под Сталинградом. Всё время был. Эту войну закончили под Сталинградом и Ваня и Витя. Вместе были там. И там встретились. А потом в разные стороны: один в Молдавии, другой в Белоруссии.
Люба жила тут до 1944-го года. Она в колхозе работала, как все. Ой, от немцев прятались. В 1944-м году как-то мы её выпроводили. Езжай в Москву, какую-нибудь работу там найдешь. Дядя Паша там все-таки. Как-никак, свои люди. Иван Д… там. Свои люди есть, тебя устроят на работу. И они звали: “Давай, приезжай, приезжай”. Она устроилась на завод, так и осталась там. На деревообрабатывающем заводе. Всё равно, лишь бы из деревни. А так они чего… мы с мамой, бывало, вечер наступает, самолёты летят, бомбить будут. Мы одеваемся во все тёплое, одежду, и обувь. И ложимся на кровать с мамой.
В 1941-м году началась так и продолжалось потом. Освободили-то нас в январе только. 20-го января 1942-го года. Нас эвакуировали, только когда уже фронт остановился. Сюда Гагарин, недалеко, Смоленская область. Кого куда отправили. Мы в Середе были. В Лисавино и Алёхино там тоже где-то были, а мы были там, где Середа. За Середой ещё километр село Новое. Там родственники не очень близкие. Тётки Полины и отца нашего двоюродный брат. Ну, с ним вроде как поговорили. Он: “Приезжайте, живите”. Вот мы туда и поехали. Корову взяли с собой. А так, уехали в Лисавино большинство. Они многие приезжали сюда. Находились здесь, присматривали за своими домами. Вернулись в 43-м году. Немцев-то уже не было. Нам не разрешали возвращаться.
Немцы пришли к нам сразу осенью 41-го года. Мы тут и были. С немцами вместе. Помню как они приехали, как же их не помнить! Они приехали в два захода. То один заход приезжали человек 20-30. По домам распределяться, разойдутся. А последний день, перед тем как их выгнать, мы на кухне и сидели все, за печкой, на кухне. Один немец пришел и сел к боковому окну. Туда, на Косово смотрел, на Косовскую дорогу. Но мама подошла к нему. Она всегда придумает что-то, как будто что-то ищет: “Ах, где-ж, куда-ж я дела?” Потом так поближе к нему подошла: “Пан, а ты чего, ждёшь что ль кого тут?”, - звали “пан”. “Пан а ты ждешь кого-то?” “Матка, сейчас наши солдаты придут сюда”. И правда, глядим. Он в окно увидел, они идут. “Гав, гав, гав”, что-то сказал. Всё, все двери распахнули, их встречают. Они шли, шли. Полный дом набился уже, как на собрании. Полный дом, уже некуда входить, назад пошли. Они пошли в следующий дом, в в следующие. Дошли они… наверное у Г… были. А дальше не было уже.
И в школе, немцы были. Они жили тут три дня немцы. Варили, мылись. Перекур у них, отдых такой был. А потом, через три дня, тоже немец один вошел в избу, тоже как по-немецки гаркнул, все как вскочили, одеваются и ушли. Один забыл плащ-палатку такую, зелёную, защитного цвета. Немцы уже ушли, а палатка лежит. Так отец пошел догонять их. Вы забыли палатку. Он боялся, что они вернутся за ней.
Безобразий вроде как и не было. Они не очень говорили, что будет, что они решают делать. Вот, на печке лежат. Опять мама пошла валенок искать на печку на полати. А немцы-то лежат. Она: “Пан, а вы долго будете жить тут?” “Нет, Матка. Тут фронт близко, скоро солдаты ваши придут и мы уйдём”. А в сарае у нас стояла корова. Сеном заложили её со всех сторон, она в углу стояла. А им сарай понадобился. Угол вот так вырезали, бревно с одной стороны и с другой. И сидели с автоматами на Подсухино всё смотрели, на ту дорогу. Как, вдруг пойдут разведчики русские. Но они разведчиков не видели, им сообщили, чтобы уметались, они ушли. А так… У нас не было так… Но всё тащили. Вот ходят и ищут. Что-нибудь понравится им, какая вещь, они брали. Брали и всё. Отправляли что ли они к своим туда?
Самим прятаться нам и некуда было. Прятали зерно в овин Гаврилин. А кто-то выкопал всё. Так что всё равно нам не осталось. В подполе тоже не закапывали - бесполезно было. Вот, корова вроде была спрятана, они её не тронули. Видели, но не тронули. Ну а так, поросенка взяли, зарезали. Овец, кур, гусей - резали, съедали. Вот один раз пришли, последние сутки они когда были, из школы пришёл немец, жили в школе они, а мы сели ужинать. Вот он и говорит: “Батька, я сейчас убью тебя и всю твою семью”. Ты у нас украл ведро с мясом. Как сказал “сейчас убью вас всех”, мы все поднялись на ноги на скамейке встали на ноги уже, никто не сидит. И все заревели сразу. Ну а ему что, он орет тут: “Всё равно сейчас я застрелю вас всех, всех убью”. Шум такой поднялся, что из той половины вышел немец, наверное, главный у них был, и говорит: “А что случилось?” А немец и говорит: “Батька у нас украл ведро с мясом. Я их сейчас застрелю всех”. А тот и говорит: “Нет, наш батька не берёт ничего. Он не мог взять это. Не брал он, мы знаем, что он не брал ничего”. В общем, объяснил, что неправильно. И немец ушел. Спас он нас, защитил.
А ведро с мясом они небось сами сожрали, потому что валялку топили и в школе две печки топили и всё варили мясо. Наверное переставили как-то. Разве можно у них укрась? С ума сойдешь. Я не знаю, тогда разговор был, что сын Ивана С… что там сделал. В Мотягине жили. У него семья была там. А вот что сделал, не помню, не то что не помню, никто ничего не рассказывали. Его немцы вывели, к лошади привязали, пузо распороли, кишки выпустили и по деревне гоняли, таскали точнее. Страшно было.
Я не знаю, что он мог сделать там. У него и дети там были, семья полная была. Я не знаю, сколько ему лет было, но он молодой был. У него дети были 6-ти, 8-ми лет, вот такие. Только родились. Ну, около 30, молодой был совсем. Ну ладно, дай Бог чтоб не было ничего подобного.
Тут у нас и австрийцы были, и финны были. А какая часть? По национальности всякие. Сброд. Как объяснялись между собой? Ну, у них языки разные всё знали, наверное. Долго ли ему знать, если служили уже вместе. С русскими они не очень стремились общаться. “Матка, подавай, да и всё”.
Вот у нас, у бабы Устиньи жили тоже немцы. А которые у нас были, человек 10 было, они ушли, а этот один остался. Ему ещё не надо было уходить, он должен здесь, и ему одному очень неудобно. Ему мама и говорит: “Пан, тебе одному плохо здесь. На том конце живёт моя мама и там живут ваши солдаты. Иди туда к ним, там и живи с ними”. И он пошёл. Пошёл. Нашёл.
Сами ели всё что было. Картошка была, хлеб плохой. У нас корова была. Зимой, где доили, где не доили, по-всякому было. У нас корова была. Это было до Нового года. Пришли немцы и пошли сразу к старосте. А старостой был дядя Вася. Давай нам 20 коров. Вот оттуда мы видели в окно, немцы шли и дядя Вася с ними шёл. Они шли вот этой дорогой сразу на колодец. На наш конец они не заходили. Они шли сразу сюда и туда пошли, и в каждый дом заходили, выводи корову. Выводи корову и всё. Уж мы потом рассуждали, что дядя Вася мог сделать, раз ему приказ дали? С немцами много не наговоришь.
Набрали коров. Много вывели. 21 корову вывели. И надо этих коров вести было в Симонково. И всех жителей, особенно парней, мужчин, всех кто же привели сюда лошадей-то им не дали, коров в руки дали и повели по этой дороге коров. А вот у нас корова тогда осталась. Вот они не зашли на тот угол, а шли вот напрямую сюда. У нас тогда осталась корова, слава Богу. Но мало коров осталось. Я уж и не помню, у кого ещё были. Немцы, когда приходили, они не считались ни с чем. Брали что им нужно и всё.
Мы на печке сидели все. За печкой у нас овца была с ягнёнком. И так стоял сундук, к печке ближе, и мы так за сундуком вместе с овцой и сидели. Лёня уже порядочный был, ему 13 лет, а Люба ещё старше. А я маленькая, то за печкой сижу, то на печке. Лежу, сплю, рука болтается у меня. Немец прошел, положил мне конфетку в руку. А я эту конфетку взяла и переложила в другую руку. Сама опять вот так… (смеётся) опять руку свесила. Он еще раз положил мне конфетку, я опять сюда руку свесила. Больше он мне не дал мне конфетку. Да, конфетка карамелька там, дешёвая. А у них котёл был какой-то там, кухня, настоящая, повара были. Кашу варили, супы варили.
Когда ушли. Мы легли спать уже, это было часов 11 наверное вечера. Все легли, потому что свет тогда и не зажигали, зачем он нужен. Лампы не было, так фитилёк. И вдруг стук в дверь. Стук, стук, стучат прямо настойчиво так. Но, мы маленькие, у нас родители. Мама пошла, или я не знаю кто из них пошел. Пошли открывать. Пришел дядя Вася Д… Он пришёл нам новость сообщить, наши пришли в деревню, разведчики наши русские. Немцев выгнали. Вот было приятно-то.
Потом к нам сюда кто приехал? Валя и Матрёна, мать её. Там дом у них сожгли, они жили в Острицах. И немцы сожгли дом. Вообще всю деревню спалили, ничего не оставили. Так, говорит, страшно, только зарезали овцу что ли, холодец сварили. Всё горит, дом горит, а мама бегает в доме - куда холодец положить? Валя рассказывает: “Мам, ну, в мешок”. “Ну, что-ж в мешок, грязный, надо чистый мешок”. Бегает, куда ж холодец положить, носится. Еле-еле выскочили. Всю деревню сожгли у них. Они приехали, тут жили тогда. У Ю… жили, потом на том конце. В общем, чей дом свободен был, там и останавливались. О Господи, Господи!
Когда немцев прогнали зима была, коров-то колхозных уже не осталось. Колхозных коровы съели немцы. И лошадей съели. Тут уже ничего не было. Колхоз так-то не сильный, бедный был, да еще вот так всё развалилось. Ходили, работали. А что там работали? Весна наступила. В 1942-м то нас эвакуировали осенью, а в 1943-м весной мы вернулись домой, сюда вернулись.
Эвакуировали потому что фронт рядом. Близко, опасно. Ну вот. Мы вернулись, надо сеять. А сеять ничего, нечем. Ничего для посева нету у нас. Ходили в Уваровку за зерном, начальство договаривалось, взаймы давали нам зерно на посев. Ходили бы пешком, кто сколько насыпет, тот столько и несет в мешке. И сеяли. Только надо было вспахать сначала, а кто вспашет? Лошадей нет, трактора нет. Трактора-то у нас и не было. Вышли, народ выгнали из домов, лопатами копать. Ну, вот на участке, когда начнешь копать грядку, ты копаешь, копаешь ее. А это поле копать! Вот мы тогда придумали в плуг впрягаться. Шесть девчонок, принесли коромысло, веревки натянули, и вот тянули. Шесть девчонок, и кто-то из взрослых за плугом ходил. И вот, пахали. Ну, вроде тогда сказали, что удобно то что больше сделали. Конечно, больше, плугом то быстрее. И так мучились долго, потом уже, тут я не знаю, лошадь какая-то появилась, беглец. Это уже наши солдаты бросили её, никуда не годен. Вот этот беглец ходил, пахал. Плохо конечно было, очень плохо.
Потом быков купили, на быках пахали. Не знаю, кастрировали их или нет. Они уже были приучены к работе. На них пахали, бороновали, впрягали в телегу, в повозку. А в 1946-м электростанцию начали строить, своими силами. Вот строили электростанцию, мне прикрепили тогда быка одного, Барина. Здоровый бык. Я приходила на работу, из кармана доставала кусочек хлебушка. Посолю его дома, он меня приметил, что я хлебушка приношу. Он видит, что я иду, идёт меня встречать. Я ему даю вот такой кусочек хлебушка маленький, он съест и доволен. Запрягаю я его. Ничего такой был. А потом он на что-то на меня обиделся. Сидели мы, отдыхали. Он подошёл сзади, а рога большие были, острые. Я не знаю даже в какую сторону повернуть чтоб показать. Он подошел сзади меня, вот так рогами, и посадил. Потом как махнет, и шмякнулась об землю. Ох как было больно. Он меня об землю чуть не убил.
А второй раз в речке меня утопить хотел в реке. Глину возили чтобы там где лавы чтоб насыпать чтоб вода не уходила. Запруду делали. А одна дорога шла близко к реке. Тут ольха, крутой берег, а жарко было. Вот он увидел воду, ему очень хотелось туда. И он с дороги как попёр в воду. А пока ольху он ломал, и берег крутой. Он прыгнул туда, телега перевернулась и его повалило. И телега на меня. Мы чуть с ним оба не погибли. Он захлебывается в воде, ведь его же не распрягли, и супонь, тут всё затянуто. А я прижата телегой, да глиной засыпана. А там забивали сваи, ближе к лаве, и увидели нас. Мужики пришли с ножами, супонь перерезали, его освободили и меня. Слава Богу, говорю.