Погасло великое солнце
Умер Леонид Блехер.
Попробую вспомнить что мне известно о нём из нашего с ним общения. У нас с ним интересное родство, он был моим крёстным, также у нас была общая крёстная мать - Валентина Фёдоровна Чеснокова. Он был еврей и при этом более русский по духу и культуре чем большинство русских по крови, я не знал человека умнее. Его вера в Россию была безграничной, несмотря на крайний скепсис в отношении её властей. Россия, как идея существующая в веках несмотря на советскую аберрацию, была для него основой мировоззрения, хотя вырос он на Украине в Мариуполе, украинский язык был для него вторым родным и “Возвращение со звёзд” Лема впервые прочёл на украинском. “У России ничего никогда не кончается”. Распад Союза он считал огромной человеческой трагедией, жаль, я так не успел спросить каким же должно быть наше государственное образование? Подозреваю что сходным Российской империи, Леонид Иосифович крайне высоко ценил работы Сергея Владимировича Волкова, возможно он может ответить на этот вопрос.
Фото спёр у Familio
Я упомянул Лема, именно он и мой папа привили мне любовь к фантастике. У него была гигантская библиотека, которая таяла и таяла во время последних двух десятилетий его жизни. Когда я попал на первую раздачу книг большинство лучших фантастических уже были забраны его друзьями, впрочем кое-что перепало из Хайнлайна. Очень высоко ценимый им автор: “Дверь в лето”, “Звёздный двойник”, рассказы. Почему-то, об этом говорилось в комментарии на фейсбуке, он перестал впоследствии воспринимать прозу Стругацких. Тоже не успел спросить. А ведь он наверняка знал их лично, “чтоб построить коммунизм надо уничтожить всех старше 14 лет” - это о “Гадких лебедях”, увидел там же у него. Лема он ценил раннего, естественно “Солярис”, “Непобедимый”, рассказы о пилоте Пирксе, из последних разве что “Фиаско”, юмор считал устаревшим и несмешным, футурологическое философствование неинтересным. Совершенно с ним не соглашусь вот в чём: одни из самых сильных как по воображению и, не скажешь “прогностике” - гнусно звучит, по пробивной силе мысли, которой Лем пытался заглянуть в наше общее будущее одни из лучших поздние романы “Насморк”, да два о Ийоне Тихом “Осмотр на месте” и “Мир на Земле”. При этом Лем великий художник, а сводят его всегда к фантастике - тут мы с ним согласны: “У него каждая концовка как удар шпаги” - он меня научил. А ещё мы оба очень любили книги Дюма о мушкетёрах, они как русская классика, об этом блестяще написали Вайль с Генисом - все читали, но никто не вчитывался. О литературе он мог говорить бесконечно, собственно любую тему он был способен свести к ней и тому как в литературе отражается наша реальность. Через него же я заочно познакомился со многими историками, их он тоже читал запоем.
По-моему нет человека которого он бы не знал и с кем не работал. Голова кругом шла от имён известных мне только по книгам и интернету. КСП - был, Мемориал - был, ФОМ - был, Русский общественный Фонд (Фонд Солженицына) - был, главный труд Валентины Фёдоровны “О русском национальном характере” - был. А где не был-то: и там участник, и там сооснователь. Лукаво сокрушаясь, как кажется, он говорил: “Что такое, чем бы я не занимался, где не участвовал всегда не был на переднем плане, моя роль была чисто технической”. Правильно Любарский настоял на том чтоб поместить его имя на обложку книги. Я задавал ему огромное количество идиотских вопросов на которые получал сложные ответы, они меня интриговали, запутывали, даже выводили из себя, но, как правило, прав был он, а не я, перефразируя Лема “какой же я был ему собеседник, если я ровным счётом ничего не понимал”.
Главным в своей жизни он считал работу с Валентиной Фёдоровной, недаром его последние дела в этом году были связаны с работой над посвящённым ей сайтом. Знаю, что вместе с моим дядей он занимался её архивом, он очень хорошо знал какие бумаги к чему относились. Летом попросил меня прислать ему предисловие к книге “Поэма о первом дне Великого Поста”, что мы с мамой и исполнили. Наш последний непосредственный разговор был в июле по телефону. Я спросил его где он находится, он сказал что в больнице. Я сказал что надеюсь с ним увидеться, сообщил что поступил в университет на историка (мне хочется думать такой поворот был ему приятен с его пиететом в отношении этой науки) и спросил когда он оттуда выйдет. На это он ответил “неизвестно получится ли”. Не получилось.