Так все же шар или крест?
«Когда они перевалили через холм, весь Божий мир открылся им и сверху, и снизу, словно увеличившись в несколько раз. Почти под ногами лежало бескрайнее море, такое же светлое и пустое, как небо. Солнце поднималось над ними, бесшумно сверкая, словно ночь без единого звука разлетелась на куски. Победные солнечные лучи окружало сияние переходящих друг в друга цветов - лилово-коричневого, голубого, зеленого, желтого, розового, - словно золото гнало перед собой побежденные краски мира».
Жил-был в Лондоне редактор газеты «Атеист», шотландец с огненными волосами, носивший фамилию Тернбулл. «Он писал и печатал немыслимые кощунства, а читатель, по всей видимости, принимал их равнодушно, как газетную болтовню. Кощунства становились все страшнее и покрывались все более толстым слоем пыли, а редактору казалось, что он живет среди полных дураков. Социалисты указывали ему, что обличать надо не священников, а буржуев; служители искусств - что душу надо освобождать не от веры, а от нравственности. Шли годы, и наконец явился тот, кто отнесся к делу серьезно,- молодой человек в шотландском пледе разбил в редакции окно». Черноволосый горец с севера, Эван Макиен, возмутился кощунными словами о Деве Марии и вызвал Тернбулла на дуэль.
«На кромке горной страны, где он провел детство и юность, утесы были причудливы, как тучи, и казалось, что небеса смиренно сошли на землю. На закате, когда смешивались зелень, золото и пурпур, острова и облака было трудно различить. Эван жил на границе того и этого мира. Как многие люди, которые росли рядом с природой и простой сельской утварью, он понял сверхъестественное раньше, чем естественное. Он знал, что платье Пречистой Девы - голубое, когда еще не знал, какого цвета шиповник у Ее ног. Чем дальше уходила его память в сумрачный дом детства, тем ближе подходила она к тому, что не поддается словам. Явленный взору мир лишь напоминал ему давнее видение. Горы и небеса были подобиями рая, звезды - рассыпанными алмазами Богоматери». Вспомнили? Это честертоновский «Шар и Крест».
Тот, чьи предки были воинами и героями, оскорблен явным кощунством. Но весь остальной мир пытается помешать «двум безумцам» сразиться за свою веру, потому что не может быть у человека веры - у него должна быть толерантность. Не должен человек быть ни холоден, ни горяч - теплым и терпимым он должен быть. Сражаться за свои идеалы, за то, во что веришь - это так наивно! Наивен Дон Кихот, наивны тысячи мучеников, отдавших жизнь за веру. За что же мы, такие премудрые, считающие их наивными, можем отдать свою жизнь? А может быть, мы просто все - «Шарли»? Может быть, мы будем спокойно смотреть, как оскорбляют все, что нам дорого, а еще лучше и посмеиваться - «а ведь верно подмечено!» Разве кто-то ворвался в редакцию «Шарли» со шпагой в руке и вызвал на дуэль редактора? Ах да, мы не наивны, мы - за свободу мнения, за свободу выбора. Но мыслимо ли именно так распорядиться свободой выбора, которую дал нам Господь? Как мы могли дойти до того, что глумление над верой стало для нас делом обычным, нисколько нас не возмущающим? А ведь этим глумлением переполнен Интернет, и глумятся отнюдь не Тернбуллы, а, скорее, Шариковы, не чести не знающие, ни родства не помнящие. И Честертон все это гениально предвидел. Разве наивны подобные чувства? «Он кинулся вверх по склону, прямо в алое небо, и проломил с разбегу черную изгородь. Голова его пришлась выше нее, и рыжие волосы вспыхнули ослепительным пламенем, а сердце бежавшего за ним преисполнилось не то пламенной любовью, не то пламенной ненавистью.Он ощутил, что все это значимо, словно эпос; что люди взлетают сейчас куда-то ввысь, где царят любовь, честь и ярость. Когда он сам добежал до верху, ему казалось, что его несут крылья. Легенды, которые он слышал в детстве или читал в юности, припомнились ему во всей их царственной красе. Он подумал о тех, кто любил друг друга - и вступал в поединок; о тех, кто, решив поединком спор, становились близкими друзьями. Теперь он был одним из них, и алое море заката казалось ему священной кровью, которой истекает самое сердце мира».
Это наивность эпосов и легенд, дерзновенная наивность, способная остановить солнце над Гаваоном и луну над долиной Айялонской! Честертон предвидел безумцев, готовых ринуться со шпагой в руке на защиту того, что им дорого, на защиту своей веры. И за ними пойдут другие. Не могут не пойти. И в который раз, в который век назовут их безумцами, как называли во время второй мировой Джона Малькольма Торпа Флеминга Черчилля. «Безумный Джек» первым бросался в атаку с обнаженным мечом, шотландским клеймором, сыграв на волынке «Марш солдат Кэмерона», а за плечом его висел английский лук, стрелы которого метко поражали фашистов.
«Прошло немногим больше столетия, и огнедышащая гора чести и мужества холодна, как лунный кратер. То же самое произойдет и с нынешними нравственными идеями. Империи падают, производственные отношения меняются. Что же остается? Я скажу вам. Остается святой». Честертон не прав? «Шар и крест» наивен? Сегодня Крестовоздвижение. Я стояла на литургии и думала: кто из тех, кто прикладывается ко Кресту, не побоится выступить на его защиту, взвалить его на свои плечи? Кто окажется достаточно безумным? И достаточно наивным, чтобы понимать, что иным путем царства Божия не наследуют?
Жил-был в Лондоне редактор газеты «Атеист», шотландец с огненными волосами, носивший фамилию Тернбулл. «Он писал и печатал немыслимые кощунства, а читатель, по всей видимости, принимал их равнодушно, как газетную болтовню. Кощунства становились все страшнее и покрывались все более толстым слоем пыли, а редактору казалось, что он живет среди полных дураков. Социалисты указывали ему, что обличать надо не священников, а буржуев; служители искусств - что душу надо освобождать не от веры, а от нравственности. Шли годы, и наконец явился тот, кто отнесся к делу серьезно,- молодой человек в шотландском пледе разбил в редакции окно». Черноволосый горец с севера, Эван Макиен, возмутился кощунными словами о Деве Марии и вызвал Тернбулла на дуэль.
«На кромке горной страны, где он провел детство и юность, утесы были причудливы, как тучи, и казалось, что небеса смиренно сошли на землю. На закате, когда смешивались зелень, золото и пурпур, острова и облака было трудно различить. Эван жил на границе того и этого мира. Как многие люди, которые росли рядом с природой и простой сельской утварью, он понял сверхъестественное раньше, чем естественное. Он знал, что платье Пречистой Девы - голубое, когда еще не знал, какого цвета шиповник у Ее ног. Чем дальше уходила его память в сумрачный дом детства, тем ближе подходила она к тому, что не поддается словам. Явленный взору мир лишь напоминал ему давнее видение. Горы и небеса были подобиями рая, звезды - рассыпанными алмазами Богоматери». Вспомнили? Это честертоновский «Шар и Крест».
Тот, чьи предки были воинами и героями, оскорблен явным кощунством. Но весь остальной мир пытается помешать «двум безумцам» сразиться за свою веру, потому что не может быть у человека веры - у него должна быть толерантность. Не должен человек быть ни холоден, ни горяч - теплым и терпимым он должен быть. Сражаться за свои идеалы, за то, во что веришь - это так наивно! Наивен Дон Кихот, наивны тысячи мучеников, отдавших жизнь за веру. За что же мы, такие премудрые, считающие их наивными, можем отдать свою жизнь? А может быть, мы просто все - «Шарли»? Может быть, мы будем спокойно смотреть, как оскорбляют все, что нам дорого, а еще лучше и посмеиваться - «а ведь верно подмечено!» Разве кто-то ворвался в редакцию «Шарли» со шпагой в руке и вызвал на дуэль редактора? Ах да, мы не наивны, мы - за свободу мнения, за свободу выбора. Но мыслимо ли именно так распорядиться свободой выбора, которую дал нам Господь? Как мы могли дойти до того, что глумление над верой стало для нас делом обычным, нисколько нас не возмущающим? А ведь этим глумлением переполнен Интернет, и глумятся отнюдь не Тернбуллы, а, скорее, Шариковы, не чести не знающие, ни родства не помнящие. И Честертон все это гениально предвидел. Разве наивны подобные чувства? «Он кинулся вверх по склону, прямо в алое небо, и проломил с разбегу черную изгородь. Голова его пришлась выше нее, и рыжие волосы вспыхнули ослепительным пламенем, а сердце бежавшего за ним преисполнилось не то пламенной любовью, не то пламенной ненавистью.Он ощутил, что все это значимо, словно эпос; что люди взлетают сейчас куда-то ввысь, где царят любовь, честь и ярость. Когда он сам добежал до верху, ему казалось, что его несут крылья. Легенды, которые он слышал в детстве или читал в юности, припомнились ему во всей их царственной красе. Он подумал о тех, кто любил друг друга - и вступал в поединок; о тех, кто, решив поединком спор, становились близкими друзьями. Теперь он был одним из них, и алое море заката казалось ему священной кровью, которой истекает самое сердце мира».
Это наивность эпосов и легенд, дерзновенная наивность, способная остановить солнце над Гаваоном и луну над долиной Айялонской! Честертон предвидел безумцев, готовых ринуться со шпагой в руке на защиту того, что им дорого, на защиту своей веры. И за ними пойдут другие. Не могут не пойти. И в который раз, в который век назовут их безумцами, как называли во время второй мировой Джона Малькольма Торпа Флеминга Черчилля. «Безумный Джек» первым бросался в атаку с обнаженным мечом, шотландским клеймором, сыграв на волынке «Марш солдат Кэмерона», а за плечом его висел английский лук, стрелы которого метко поражали фашистов.
«Прошло немногим больше столетия, и огнедышащая гора чести и мужества холодна, как лунный кратер. То же самое произойдет и с нынешними нравственными идеями. Империи падают, производственные отношения меняются. Что же остается? Я скажу вам. Остается святой». Честертон не прав? «Шар и крест» наивен? Сегодня Крестовоздвижение. Я стояла на литургии и думала: кто из тех, кто прикладывается ко Кресту, не побоится выступить на его защиту, взвалить его на свои плечи? Кто окажется достаточно безумным? И достаточно наивным, чтобы понимать, что иным путем царства Божия не наследуют?