A Long and Winding Road
В жизни стало некомфортно много диплома. Ещё много астмы, и мало денег, но в основном - много диплома. Послезавтра, ну, то есть, в пятницу - верховная Предзащита Предзащит, и если фокус прокатит, то впереди оставшийся кусок семестра, сессия, госэкзамен и, собственно, защита. И в ожидании того как сколь угодно успешно пролетит этот месяц ада, я понял важную деталь, важную вещь о себе. В конце путешествия, если всё закончится хорошо, мне дадут диплом - диплом педагога. Настоящую бумагу о том, что я, такой-то такой-то, с некими успехами изучил некие педагогические науки, и теперь, дескать, официально способен учить и наставлять, вот это всё. И я не верю, что это произойдёт. Не в смысле, не верю, что я могу справиться с этим данс макабром учебных дел, а в смысле, не верю, что весь этот процесс, сколь угодно реальный, приведёт к некоторому завершению, некоторой логической точке (пусть даже промежуточной in the grand scheme of things). Я знаю, что это произойдёт, при прочих удачных, но я в это не верю.
В этом году исполняется 10 лет как я закончил среднюю общеобразовательную школу. Как раз в этих самых последних числах июня, где всё, якобы, разрешится. И на десятый год после окончания одиннадцатого класса я получу, видимо, нечто, считающееся, так или иначе, высшим образованием. Я не могу себе этого представить. Не могу смоделировать мир после окончания обучения, этого бесконечного вихря новых лиц, случайных знаний, зубосводящих формальностей, моментов прозрения. Этот калейдоскоп крутится в моей голове два десятка лет, через долгую череду учебных заведений и, кажется, не может остановиться, хотя должен, потому что сам по себе, без учёта украшающих особенностей, доканал уже хуже горькой редьки.
Я смутно помню своё первое первое сентября. Квадратная школа, мокрый асфальт, я отказываюсь нести букет цветов, вручать букет цветов, и его тащит и дарит мать. Помню, как нас посадили в класс и оставили сидеть, пока учительница отошла, и "старшеклассники" (третий класс?) врываются в кабинет и пристают к мелкоте, задирая её, дразня незнанием - мелкота гордится, что знает буквы. "Не знаешь! Не знаешь!" - надрываются дети постарше, и заставляют гордого первоклассника читать с форзаца букваря отдельные буквы - "Х", "У"... "А теперь все вместе!" - подзадоривает старший задира и долго и глупо смеётся над мелким первоклашкой, который не понимает, что происходит.
Я смутно помню и остальной первый класс, в основном - прогулки на продлёнке. У меня был друг, и я ничего не помню о нём, кроме имени - Паша Карманов. Мы играли, будто мы собаки-колли, а ещё - что мы зайцы, которые косят трын-траву на поляне. Зимой мы слепили огромный, выше нас, снежный ком, а на следующий день он пропал, и мы были уверены, что это виноваты наши заклятые враги - огромные непобедимые Семиклассники.
После - переезд в Новосибирск, и со второго по седьмой класс я там, в школе со, смешно сказать, углублённым изучением физической культуры. Физрук этой школы был уверен, что девочки должны сдавать нормативы мальчиков, а мальчики - нормативы на класс старше. Я много болел, и почти всегда был освобождён, только дважды попал на его уроки. Маленький, крепко сколоченный старичок в глупом синем спортивном костюме неведомого года, а зимой - в дурацкой шапке с помпончиком. Надрывный голос ужасно армейских оттенков и вечная обозлённость на всё окружающее. В первый раз мы метали гранаты. Гранату надо было метнуть через всё поле. Я метнул гранату себе под ноги. Ещё были прыжки в длину. Я не допрыгнул до ямы с песком. Нужно было прыгать в яму с песком. В другой раз мы ходили на лыжах. Мои лыжи застряли в снегу на небольшой горке, я с трудом выбрался из них и больше никогда не ходил на уроки физкультуры в школе с углублённым изучением физической культуры.
В третьем классе меня, вечного круглого отличника, перевели в маленький класс отстающих, из девяти человек. Так мы там и учились год, круглый отличник я и восемь троечников на грани падения. Потом этот класс прикрепили обратно к основному. Я дружил с девочкой по имени Лена. У нас была невидимая собачка по имени DINO, она жила у меня в рюкзаке, потому что на нём было написано DINO. Дети во дворе пытались порой дразнить меня. Девочка Лена отгоняла их. "Он странный, но мыслишки-то в голове у него умные крутятся!", говорила она, почему-то именно в такой формулировке. "Мыслишки-то в голове у него умные крутятся! Мыслишки-то умные крутятся!", дразнили её дети во дворе. Девочка Лена утверждала, что слово "эротика" пишется "аэротика", и старательно выводила его мелом на асфальте. Букву "А" она вычитала на книжке у старшей сестры, которая занималась аэробикой. На день святого Валентина девочка Лена подарила мне блокнот в виде красного сердечка. "Спасибо, это хороший блокнот," - сказал я девочке Лене. Я ничего не подарил ей на день святого Валентина. Со временем мы перестали общаться.
Маленький крепкий озлобленный физрук дружил с преподавателем труда. У преподавателя труда была чёрная борода топором. Он носил синий фартук. Он учил нас работать с инструментами, а потом со станками. На станке мы должны были выпилить скалку. Я боялся станка, поэтому каждый раз, как до меня почти доходила очередь, я потихоньку уходил в конец ряда. Наконец, преподаватель труда это заметил и поставил меня к станку. Я взял напильник и приложил его к заготовке, кружившейся на станке. Заготовка с треском развалилась напополам. Одна половина улетела сквозь решётку в окно. Вторая отрикошетила и чуть ли не убила преподавателя труда. Скалка не получилась. Спустя какое-то время, преподаватель труда умер сам.
Когда преподаватель труда умер, уроки труда заменили на математику. Математику вела наша классная руководительница, Светлана Геннадьевна. Она же вела у нас ОБЖ и классный час. До неё один год ОБЖ вёл старый военный, который из всего учебника повторял и заставил нас выучить по большому счёту одну фразу: "БЕЗВЫХОДНЫХ СИТУАЦИЙ НЕ БЫВАЕТ". Светлана Геннадьевна считала, что уроков ОБЖ и классных часов не бывает, и заменила их на уроки математики. Когда ко всем этим урокам добавились бывшие уроки труда, математики стало довольно много. В какой-то момент учительница биологии ушла в декрет и улетела жить в Санкт-Петербург. Тогда уроки биологии тоже заменили на уроки математики. У нас было довольно много математики. Однажды Светлана Геннадьевна устроила зачёт по геометрии. Мы входили в класс по трое и отвечали на вопросы по билетам, как будто мы не школьники, а уже студенты. "Что такое треугольник?", спрашивала Светлана Геннадьевна девочку Таню. Девочка Таня, замявшись, отвечала: "Треугольник... это фигура... которая... имеет... четыре угла".
Ещё в этой школе была завуч-карлица. За глаза все звали её "баскетболисткой". Она была очень злая и все её боялись. Однажды я уронил на неё парту.
Потом я переехал в Москву. Сначала меня отдали в экспериментальную школу. Экспериментальная школа оказалась интересным жизненным опытом. Основных особенностей у неё было две - особое воспитание и уроки на свежем воздухе. Уроки на свежем воздухе были милыми. Страницы учебников перелистывались на ветру, тетради и ручки сносило в угол. По деревянным скамьям ходили муравьи. Солнце слепило. Уроки были не очень эффективными, зато воздух был сравнительно свежим. С воспитанием было интереснее. В школе было одно главное правило - никто не указывает ученикам, как им себя вести, дисциплина была отменена. Ученики свободно перемещались по классу, говорили как и когда хотели, и тому подобное. Это скверно сказалось на воспитании молодых людей и девушек к восьмому классу. Оно отсутствовало. Ученики не выполняли никаких работ и спокойно посылали преподавателей на все четыре стороны. Они кричали сколько хотели и бегали сколько хотели, и ничто им было не указ. Любимым развлечением молодых людей было, подкравшись со спины, оттягивать и щёлкать лифчиками одноклассниц. Внимание приводило девушек в восторг.
В экспериментальной школе была суровая учительница русского языка и литературы. Она не знала, что учащимся позволено делать что угодно. Видимо, никто не решался ей об этом сказать. Она была крупной женщиной с бетонными чертами лица, маленькими глазками и стрижкой-ёжик. На её уроках ей было позволено делать что угодно. Пересечения её интересов с интересами воспитанных во вседозволенности учеников были любопытными. На её уроках все сидели смирно и выполняли домашнее задание. Педагогические методы включали в себя швыряние рюкзака ученика через весь кабинет об доску и выбрасывание ученика из кабинета за ухо. Ещё она заставляла всех учить наизусть отрывки прозы и хокку. Какие-то хокку я даже выучил, а вот на прозу меня уже не хватило. К счастью, все мои уши на месте.
Потом меня забрали из экспериментальной школы, потому что это был абсурд, и отдали в нормальную.
В девятом классе со мной учился мальчик, который проучился с тем классом с младшей школы. Он был очень забитый, и все над ним издевались. Мы нормально общались, потому что я над ним не издевался. Надо мной никто не издевался, но я тоже был довольно забитый. Видимо, поэтому нас путали. После одиннадцатого класса всем раздали фотоальбомы с кадрами, на которых ты присутствовал. На одной из фотографий в моём альбоме он был, а меня совсем не было. Забитый мальчик ушёл после девятого класса.
Старшая школа была не очень сложным испытанием. Проблемы у меня были только с физкультурой и химией. И тот и другой предмет мне поставили, потому что чаще всего я единственный приходил на уроки. На уроках английского я трижды спорил с учительницей по вопросам грамматики, и трижды оказывался прав. Моим любимым развлечением было решение всех вариантов контрольной. Например, трёх вариантов контрольной по алгебре. Учительница следила, чтобы не списывали у отличниц на первых партах. Я всегда сидел на последних партах. От восьми до двенадцати человек вокруг списывали у меня. Это было забавно. На уроках географии мне разрешали сидеть в углу со своей книжкой, пока одноклассники искали на карте мира Россию в Австралии, и это буквальный факт, а не поэтическое утрирование. И так далее.
Итоговый экзамен по математике я сдал на три и хотел уйти. Учительница остановила меня и спросила, сколько я сделал. "Я знаю, ты можешь на пять, не ленись, садись и сделай", сказала она мне. Я сел обратно, решил задание на четвёрку, и на этом мы пришли к соглашению.
Ещё у меня был выпускной. Весь выпускной я простоял у стенки. Я смотрел, как веселятся одноклассники, к которым я почти привык за три года. Я простоял так всю ночь, но уже на рассвете, последним явлением, заиграла песня "Мы желаем счастья вам", и почему-то все выпускники пустились в большой хоровод. Я стоял и смотрел на большой хоровод. Внезапно, от него отделилась фигура девушки, которая мне тайком нравилась. Не принимая возражений, она втянула меня в хоровод. Мы танцевали по кругу, глупо размахивая конечностями, и все смеялись, а меня не отпуская держали за руку. Так в последнюю минуту последнего дня я нашёл своё место в школе.
Это было десять лет назад.
На следующее утро после выпускного я поехал поступать в колледж. Почему-то так тогда казалось правильным, проще, поступить в колледж после одиннадцатого класса. Я только потом узнал, что экзамен на второй курс колледжа и на первый курс института был один и тот же. Я помню очень яркое солнце в тот день, когда я ехал поступать в колледж. Я ехал в маршрутке, у открытого окна, и в наушниках играла группа Procol Harum. Это был первый день новой жизни. Экзамены в колледж заняли у меня двадцать минут.
Когда я учился в колледже, я завёл свой блог, поэтому из этого периода я помню очень много историй, а это рассказ про всё сразу. Например, безумная преподавательница окрестила меня "Дьяволом по контракту", а после пропала навсегда. Череда ярких преподавателей, как стоящих, так и абсурдных, достойна отдельного воспоминания. Однокурсники называли меня Печкин и считали странным, но, кажется, любили. В колледже я начал ходить в смешном плаще и смешной шляпе. А потом и в нормальной шляпе. Ходить в нормальном плаще я научился уже после. Я люблю колледж за дни дурацкого выпендрёжа. Я позволял себе сидеть с ногами, подобранными на стул, выходить за чаем, ходил на пары с белой розой, которую использовал как указку, толкал отдалённых сокурсников тростью, с которой был вынужден ходить (но трость хорошо ложилась в общую канву дурацкого выпендрёжа). Мне всё прощалось, потому что я продолжал знать все ответы и поправлять ошибки преподавателей. В серьёзном учебном заведении я не смог бы прожить такие дни, но колледж не был серьёзным учебным заведением.
Жарчайшим июльским днём семь лет назад я получил в каморке бокового корпуса свой диплом, а также блокнот и кружку с логотипом колледжа. В тот день я был без денег и шёл по жаре долгие километры пешком, от Матвеевского до Ясенево. Было очень жарко, и очень хотелось пить. Я заходил в каждый встречный Макдоналдс, а там - в туалет, набирал в подаренную кружку воды из-под крана, напивался и шёл дальше. Когда я дошёл до дома, я написал на кружке жирным маркером EPIC FAIL. Она до сих пор у меня стоит. Я храню в ней ручки.
Дальше на полгода я оказался без учёбы и без работы. В бессрочном отпуске за свой счёт и с планом поступать на следующий год в Тартуский университет. Тартуский университет - это в Тарту, Эстония. В этом городе я родился. Чтобы поступить туда, для начала нужно было сдать только TOEFL, и я его спокойно сдал, и меня приняли в настоящий европейский университет, и всё было бы замечательно, но я решил не ехать. Пришлось взвесить множество сложных за и против, но в результате я остался в Москве и вместо этого поступил в МИРЭА. Тартуский университет ещё несколько месяцев присылал мне на электронную почту письма из разряда "студент такой-то ожидается на таком-то мероприятии!". Потом письма приходить перестали. Чтобы поступить в МИРЭА, нужно было сдать три экзамена. Моя голова была занята чем угодно, кроме поступления в университет, который с первых же минут мне не понравился, поэтому экзамены я сдал на три, три с минусом и два. Тем не менее, для платного места этого оказалось достаточно. Изнутри МИРЭА оказался такой же помойкой, как и снаружи. Интересных историй я не припомню. За первый же семестр он меня доканал, и посреди сессии я перестал там появляться. Однажды я вернусь туда и заберу свой аттестат за одиннадцатый класс.
После этого я поступил в МГПУ. Тогда это казалось разумным - информатик по образованию, работающий в педагогической библиотеке - почему бы не получить педагогическое образование? Для того, чтобы уравняться с реальными педагогами, пришлось за первый месяц обучения досдать 11 экзаменов и зачётов по предметам, слишком педагогическим для моего колледжа. И я даже с этим справился. Тем не менее, к третьему курсу я устал и от этой попытки обзавестись следующей бумажкой, и к зимней сессии меня уже в очередной раз след простыл.
Тем не менее, я восстановился два года спустя, и вот я здесь. Я уже довольно смутно помню свою первую группу - самым ярким воспоминанием осталось как на психологии несколько девушек наперебой рассказывали, как ужасные мультики про Бэтмана пропагандируют жестокость, и как на последней сессии, на которой я удосужился появиться, во время экзамена по ТИМОИ преподавательница заметила, что я решил задачки на блок-схемы всем своим тогдашним однокурсницам, которые за весь семестр так и не научились их составлять. За это я получил свою отметку за экзамен, глаза-в-глаза не ответив преподавателю ни слова.
Ещё, конечно, помню свою первую педагогическую практику, но это слишком сумбурный и тяжёлый экспириенс для пересказа.
Второй заход вышел гораздо удачнее. С группой из семи белоснежек к одному гному я, вот, дотянул до самой предзащиты диплома.
И нужно лечь спать, чтобы завтра эффективно работать, но перед глазами роятся люди, взрослые и дети, учителя и школьники, студенты и преподаватели, живые и мёртвые, прошлые и настоящие, и кажется, что что я сейчас ни сделай, они меня не отпустят, утянут на дно и никогда не отпустят, как призраки из мистической фантазии о пиратах.
Двадцать лет, десять лет, пять лет - где ни проводи границу, это всё длится слишком долго, это какой-то абсурд.
Я бы с радостью сбежал снова, но, кажется, я больше не могу. Остаётся только нырять.
В этом году исполняется 10 лет как я закончил среднюю общеобразовательную школу. Как раз в этих самых последних числах июня, где всё, якобы, разрешится. И на десятый год после окончания одиннадцатого класса я получу, видимо, нечто, считающееся, так или иначе, высшим образованием. Я не могу себе этого представить. Не могу смоделировать мир после окончания обучения, этого бесконечного вихря новых лиц, случайных знаний, зубосводящих формальностей, моментов прозрения. Этот калейдоскоп крутится в моей голове два десятка лет, через долгую череду учебных заведений и, кажется, не может остановиться, хотя должен, потому что сам по себе, без учёта украшающих особенностей, доканал уже хуже горькой редьки.
Я смутно помню своё первое первое сентября. Квадратная школа, мокрый асфальт, я отказываюсь нести букет цветов, вручать букет цветов, и его тащит и дарит мать. Помню, как нас посадили в класс и оставили сидеть, пока учительница отошла, и "старшеклассники" (третий класс?) врываются в кабинет и пристают к мелкоте, задирая её, дразня незнанием - мелкота гордится, что знает буквы. "Не знаешь! Не знаешь!" - надрываются дети постарше, и заставляют гордого первоклассника читать с форзаца букваря отдельные буквы - "Х", "У"... "А теперь все вместе!" - подзадоривает старший задира и долго и глупо смеётся над мелким первоклашкой, который не понимает, что происходит.
Я смутно помню и остальной первый класс, в основном - прогулки на продлёнке. У меня был друг, и я ничего не помню о нём, кроме имени - Паша Карманов. Мы играли, будто мы собаки-колли, а ещё - что мы зайцы, которые косят трын-траву на поляне. Зимой мы слепили огромный, выше нас, снежный ком, а на следующий день он пропал, и мы были уверены, что это виноваты наши заклятые враги - огромные непобедимые Семиклассники.
После - переезд в Новосибирск, и со второго по седьмой класс я там, в школе со, смешно сказать, углублённым изучением физической культуры. Физрук этой школы был уверен, что девочки должны сдавать нормативы мальчиков, а мальчики - нормативы на класс старше. Я много болел, и почти всегда был освобождён, только дважды попал на его уроки. Маленький, крепко сколоченный старичок в глупом синем спортивном костюме неведомого года, а зимой - в дурацкой шапке с помпончиком. Надрывный голос ужасно армейских оттенков и вечная обозлённость на всё окружающее. В первый раз мы метали гранаты. Гранату надо было метнуть через всё поле. Я метнул гранату себе под ноги. Ещё были прыжки в длину. Я не допрыгнул до ямы с песком. Нужно было прыгать в яму с песком. В другой раз мы ходили на лыжах. Мои лыжи застряли в снегу на небольшой горке, я с трудом выбрался из них и больше никогда не ходил на уроки физкультуры в школе с углублённым изучением физической культуры.
В третьем классе меня, вечного круглого отличника, перевели в маленький класс отстающих, из девяти человек. Так мы там и учились год, круглый отличник я и восемь троечников на грани падения. Потом этот класс прикрепили обратно к основному. Я дружил с девочкой по имени Лена. У нас была невидимая собачка по имени DINO, она жила у меня в рюкзаке, потому что на нём было написано DINO. Дети во дворе пытались порой дразнить меня. Девочка Лена отгоняла их. "Он странный, но мыслишки-то в голове у него умные крутятся!", говорила она, почему-то именно в такой формулировке. "Мыслишки-то в голове у него умные крутятся! Мыслишки-то умные крутятся!", дразнили её дети во дворе. Девочка Лена утверждала, что слово "эротика" пишется "аэротика", и старательно выводила его мелом на асфальте. Букву "А" она вычитала на книжке у старшей сестры, которая занималась аэробикой. На день святого Валентина девочка Лена подарила мне блокнот в виде красного сердечка. "Спасибо, это хороший блокнот," - сказал я девочке Лене. Я ничего не подарил ей на день святого Валентина. Со временем мы перестали общаться.
Маленький крепкий озлобленный физрук дружил с преподавателем труда. У преподавателя труда была чёрная борода топором. Он носил синий фартук. Он учил нас работать с инструментами, а потом со станками. На станке мы должны были выпилить скалку. Я боялся станка, поэтому каждый раз, как до меня почти доходила очередь, я потихоньку уходил в конец ряда. Наконец, преподаватель труда это заметил и поставил меня к станку. Я взял напильник и приложил его к заготовке, кружившейся на станке. Заготовка с треском развалилась напополам. Одна половина улетела сквозь решётку в окно. Вторая отрикошетила и чуть ли не убила преподавателя труда. Скалка не получилась. Спустя какое-то время, преподаватель труда умер сам.
Когда преподаватель труда умер, уроки труда заменили на математику. Математику вела наша классная руководительница, Светлана Геннадьевна. Она же вела у нас ОБЖ и классный час. До неё один год ОБЖ вёл старый военный, который из всего учебника повторял и заставил нас выучить по большому счёту одну фразу: "БЕЗВЫХОДНЫХ СИТУАЦИЙ НЕ БЫВАЕТ". Светлана Геннадьевна считала, что уроков ОБЖ и классных часов не бывает, и заменила их на уроки математики. Когда ко всем этим урокам добавились бывшие уроки труда, математики стало довольно много. В какой-то момент учительница биологии ушла в декрет и улетела жить в Санкт-Петербург. Тогда уроки биологии тоже заменили на уроки математики. У нас было довольно много математики. Однажды Светлана Геннадьевна устроила зачёт по геометрии. Мы входили в класс по трое и отвечали на вопросы по билетам, как будто мы не школьники, а уже студенты. "Что такое треугольник?", спрашивала Светлана Геннадьевна девочку Таню. Девочка Таня, замявшись, отвечала: "Треугольник... это фигура... которая... имеет... четыре угла".
Ещё в этой школе была завуч-карлица. За глаза все звали её "баскетболисткой". Она была очень злая и все её боялись. Однажды я уронил на неё парту.
Потом я переехал в Москву. Сначала меня отдали в экспериментальную школу. Экспериментальная школа оказалась интересным жизненным опытом. Основных особенностей у неё было две - особое воспитание и уроки на свежем воздухе. Уроки на свежем воздухе были милыми. Страницы учебников перелистывались на ветру, тетради и ручки сносило в угол. По деревянным скамьям ходили муравьи. Солнце слепило. Уроки были не очень эффективными, зато воздух был сравнительно свежим. С воспитанием было интереснее. В школе было одно главное правило - никто не указывает ученикам, как им себя вести, дисциплина была отменена. Ученики свободно перемещались по классу, говорили как и когда хотели, и тому подобное. Это скверно сказалось на воспитании молодых людей и девушек к восьмому классу. Оно отсутствовало. Ученики не выполняли никаких работ и спокойно посылали преподавателей на все четыре стороны. Они кричали сколько хотели и бегали сколько хотели, и ничто им было не указ. Любимым развлечением молодых людей было, подкравшись со спины, оттягивать и щёлкать лифчиками одноклассниц. Внимание приводило девушек в восторг.
В экспериментальной школе была суровая учительница русского языка и литературы. Она не знала, что учащимся позволено делать что угодно. Видимо, никто не решался ей об этом сказать. Она была крупной женщиной с бетонными чертами лица, маленькими глазками и стрижкой-ёжик. На её уроках ей было позволено делать что угодно. Пересечения её интересов с интересами воспитанных во вседозволенности учеников были любопытными. На её уроках все сидели смирно и выполняли домашнее задание. Педагогические методы включали в себя швыряние рюкзака ученика через весь кабинет об доску и выбрасывание ученика из кабинета за ухо. Ещё она заставляла всех учить наизусть отрывки прозы и хокку. Какие-то хокку я даже выучил, а вот на прозу меня уже не хватило. К счастью, все мои уши на месте.
Потом меня забрали из экспериментальной школы, потому что это был абсурд, и отдали в нормальную.
В девятом классе со мной учился мальчик, который проучился с тем классом с младшей школы. Он был очень забитый, и все над ним издевались. Мы нормально общались, потому что я над ним не издевался. Надо мной никто не издевался, но я тоже был довольно забитый. Видимо, поэтому нас путали. После одиннадцатого класса всем раздали фотоальбомы с кадрами, на которых ты присутствовал. На одной из фотографий в моём альбоме он был, а меня совсем не было. Забитый мальчик ушёл после девятого класса.
Старшая школа была не очень сложным испытанием. Проблемы у меня были только с физкультурой и химией. И тот и другой предмет мне поставили, потому что чаще всего я единственный приходил на уроки. На уроках английского я трижды спорил с учительницей по вопросам грамматики, и трижды оказывался прав. Моим любимым развлечением было решение всех вариантов контрольной. Например, трёх вариантов контрольной по алгебре. Учительница следила, чтобы не списывали у отличниц на первых партах. Я всегда сидел на последних партах. От восьми до двенадцати человек вокруг списывали у меня. Это было забавно. На уроках географии мне разрешали сидеть в углу со своей книжкой, пока одноклассники искали на карте мира Россию в Австралии, и это буквальный факт, а не поэтическое утрирование. И так далее.
Итоговый экзамен по математике я сдал на три и хотел уйти. Учительница остановила меня и спросила, сколько я сделал. "Я знаю, ты можешь на пять, не ленись, садись и сделай", сказала она мне. Я сел обратно, решил задание на четвёрку, и на этом мы пришли к соглашению.
Ещё у меня был выпускной. Весь выпускной я простоял у стенки. Я смотрел, как веселятся одноклассники, к которым я почти привык за три года. Я простоял так всю ночь, но уже на рассвете, последним явлением, заиграла песня "Мы желаем счастья вам", и почему-то все выпускники пустились в большой хоровод. Я стоял и смотрел на большой хоровод. Внезапно, от него отделилась фигура девушки, которая мне тайком нравилась. Не принимая возражений, она втянула меня в хоровод. Мы танцевали по кругу, глупо размахивая конечностями, и все смеялись, а меня не отпуская держали за руку. Так в последнюю минуту последнего дня я нашёл своё место в школе.
Это было десять лет назад.
На следующее утро после выпускного я поехал поступать в колледж. Почему-то так тогда казалось правильным, проще, поступить в колледж после одиннадцатого класса. Я только потом узнал, что экзамен на второй курс колледжа и на первый курс института был один и тот же. Я помню очень яркое солнце в тот день, когда я ехал поступать в колледж. Я ехал в маршрутке, у открытого окна, и в наушниках играла группа Procol Harum. Это был первый день новой жизни. Экзамены в колледж заняли у меня двадцать минут.
Когда я учился в колледже, я завёл свой блог, поэтому из этого периода я помню очень много историй, а это рассказ про всё сразу. Например, безумная преподавательница окрестила меня "Дьяволом по контракту", а после пропала навсегда. Череда ярких преподавателей, как стоящих, так и абсурдных, достойна отдельного воспоминания. Однокурсники называли меня Печкин и считали странным, но, кажется, любили. В колледже я начал ходить в смешном плаще и смешной шляпе. А потом и в нормальной шляпе. Ходить в нормальном плаще я научился уже после. Я люблю колледж за дни дурацкого выпендрёжа. Я позволял себе сидеть с ногами, подобранными на стул, выходить за чаем, ходил на пары с белой розой, которую использовал как указку, толкал отдалённых сокурсников тростью, с которой был вынужден ходить (но трость хорошо ложилась в общую канву дурацкого выпендрёжа). Мне всё прощалось, потому что я продолжал знать все ответы и поправлять ошибки преподавателей. В серьёзном учебном заведении я не смог бы прожить такие дни, но колледж не был серьёзным учебным заведением.
Жарчайшим июльским днём семь лет назад я получил в каморке бокового корпуса свой диплом, а также блокнот и кружку с логотипом колледжа. В тот день я был без денег и шёл по жаре долгие километры пешком, от Матвеевского до Ясенево. Было очень жарко, и очень хотелось пить. Я заходил в каждый встречный Макдоналдс, а там - в туалет, набирал в подаренную кружку воды из-под крана, напивался и шёл дальше. Когда я дошёл до дома, я написал на кружке жирным маркером EPIC FAIL. Она до сих пор у меня стоит. Я храню в ней ручки.
Дальше на полгода я оказался без учёбы и без работы. В бессрочном отпуске за свой счёт и с планом поступать на следующий год в Тартуский университет. Тартуский университет - это в Тарту, Эстония. В этом городе я родился. Чтобы поступить туда, для начала нужно было сдать только TOEFL, и я его спокойно сдал, и меня приняли в настоящий европейский университет, и всё было бы замечательно, но я решил не ехать. Пришлось взвесить множество сложных за и против, но в результате я остался в Москве и вместо этого поступил в МИРЭА. Тартуский университет ещё несколько месяцев присылал мне на электронную почту письма из разряда "студент такой-то ожидается на таком-то мероприятии!". Потом письма приходить перестали. Чтобы поступить в МИРЭА, нужно было сдать три экзамена. Моя голова была занята чем угодно, кроме поступления в университет, который с первых же минут мне не понравился, поэтому экзамены я сдал на три, три с минусом и два. Тем не менее, для платного места этого оказалось достаточно. Изнутри МИРЭА оказался такой же помойкой, как и снаружи. Интересных историй я не припомню. За первый же семестр он меня доканал, и посреди сессии я перестал там появляться. Однажды я вернусь туда и заберу свой аттестат за одиннадцатый класс.
После этого я поступил в МГПУ. Тогда это казалось разумным - информатик по образованию, работающий в педагогической библиотеке - почему бы не получить педагогическое образование? Для того, чтобы уравняться с реальными педагогами, пришлось за первый месяц обучения досдать 11 экзаменов и зачётов по предметам, слишком педагогическим для моего колледжа. И я даже с этим справился. Тем не менее, к третьему курсу я устал и от этой попытки обзавестись следующей бумажкой, и к зимней сессии меня уже в очередной раз след простыл.
Тем не менее, я восстановился два года спустя, и вот я здесь. Я уже довольно смутно помню свою первую группу - самым ярким воспоминанием осталось как на психологии несколько девушек наперебой рассказывали, как ужасные мультики про Бэтмана пропагандируют жестокость, и как на последней сессии, на которой я удосужился появиться, во время экзамена по ТИМОИ преподавательница заметила, что я решил задачки на блок-схемы всем своим тогдашним однокурсницам, которые за весь семестр так и не научились их составлять. За это я получил свою отметку за экзамен, глаза-в-глаза не ответив преподавателю ни слова.
Ещё, конечно, помню свою первую педагогическую практику, но это слишком сумбурный и тяжёлый экспириенс для пересказа.
Второй заход вышел гораздо удачнее. С группой из семи белоснежек к одному гному я, вот, дотянул до самой предзащиты диплома.
И нужно лечь спать, чтобы завтра эффективно работать, но перед глазами роятся люди, взрослые и дети, учителя и школьники, студенты и преподаватели, живые и мёртвые, прошлые и настоящие, и кажется, что что я сейчас ни сделай, они меня не отпустят, утянут на дно и никогда не отпустят, как призраки из мистической фантазии о пиратах.
Двадцать лет, десять лет, пять лет - где ни проводи границу, это всё длится слишком долго, это какой-то абсурд.
Я бы с радостью сбежал снова, но, кажется, я больше не могу. Остаётся только нырять.