ну не встаёт страна огромная((
20.08.2012
Декларация лояльности
Подписанную 4 июля 1776 года Декларацию независимости чаще всего поминают в контексте права народа на восстание против правительства. При том что само понятие права к восстанию трудно применимо. Право предполагает какую-то систему обязательств, действующих вне зависимости от фактического соотношения сил. Тогда как в случае с восстанием обязательства утверждаются по реальным итогам. Если восстание подавлено - будут одни нормы, если восстание победило - будут другие.
Тогда как гораздо большая часть текста носит мотивировочный характер, представляя собой попытку обосновать, почему восстание против британской короны является делом рациональным. Начинается эта мотивировочная часть с признания того, что «благоразумие… требует, чтобы давно сложившиеся формы правления не сменялись вследствие маловажных и преходящих причин, так как… люди скорее склонны терпеть зло, пока оно еще переносимо, чем пользоваться своим правом упразднения привычных форм жизни». Лишь после этого признания отцы-основатели переходят к подробному доказательству того, что зло британского владычества является непереносимым.
О таком бухгалтерском подходе отцов-основателей мало помнят, между тем оценка возможных последствий революции в понятиях «дебет-кредит» может многое объяснять. Например, загадку современной лояльности глубоко неидеальному российскому режиму, когда, несмотря на очевидные властные пороки и на весь тот запредельный форсаж, с которым эти пороки клеймятся, итог все один и тот же: ну не встает страна огромная.
Объяснение может быть в том, что так называемому путинскому большинству, которое в свое время навеки и с восторгом воспел Г. О. Павловский (хотя сейчас уже не воспевает), присуща известная рациональность. Упразднение привычных форм жизни - пусть даже и весьма несовершенных - означает очевидные переходные издержки, которые сами по себе могут пугать. Я не умею говорить за все большинство, но могу сказать за себя. В России у меня семья, работа, все движимое и недвижимое. Все мои сбережения - в российских банках. При этом мне пошел уже шестой десяток, я обзавелся хроническими хворями, и перспектива куда-то бежать в чем есть (как это случалось с иными при предыдущем упразднении привычных форм жизни) и начинать жизнь с нуля меня не вдохновляет. В силу того что моя жизнь, мои маетности и мои риски здесь, на русской земле, для меня не являются референтными советы и указания, исходящие от тех, чья жизнь и чьи риски на других землях.
Я понимаю, что мои эгоистические чувства индивидуальны, но вряд ли совсем уникальны. Кто-то моложе, кто-то здоровее, кто-то меньше боится приключений, кто-то богаче, кто-то беднее. Но к большинству сограждан не может быть полностью применена формула насчет пролетариев, которым нечего терять, кроме своих цепей. При крахе СССР в самом деле наличествовало сильное пролетариатство. Отчасти объективное - с движимым и недвижимым имуществом у граждан было так себе, деревянная валюта на глазах теряла остатки и прежде невысокой покупательной способности, бича безработицы не было, скорее наоборот, а отчасти субъективное - граждане по умолчанию полагали, что какие-то базовые социальные гарантии при любом развитии событий останутся при них. Опять-таки и жизнь ощущалась настолько убогой, что вторая часть формулы - «Приобретут же они весь мир», в постперестроечном варианте «Все человеческое - нам» - казалась особо манящей.
Сегодня же десятилетнее путинское процветание (весьма, конечно, относительное, кто бы спорил, но тем не менее объективно наблюдаемое - в автомобильных пробках не одни только путинские чекисты давятся) породило золотые цепи, которые сильно сдерживают безоглядную порывистость. На взыскательный взгляд и цепи так себе, и проба золота неприлично низкая, но, как учит нас философия прагматизма, it works. Равно как и философия классического либерализма, утверждающая: Beati possidentes*. Блаженны, поскольку обремененность имением и ответственность за имение заставляет людей быть более осмотрительными, в меньшей степени поддаваться демагогам и скептически относиться к замышляющим у нас невозможные перевороты. В возрасте семи лет Володя Ульянов очень любил песню про то, как «Богачу-дураку и с казной не спится, // Бедняк гол как сокол, поет-веселится», симпатизируя бобылю - детям это естественно, тогда как симпатии либералов адресуются богачу-дураку (ведь «и с казной не спится» начинается уже с весьма малых маетностей, которые тоже дороги), и как раз взращивание многочисленных мини-богачей-дураков - они же средний класс - было важной задачей постсоветского устроения. Если в 1990-е годы об этом говорили все больше теоретически, взращивая по преимуществу архибогачей-дураков, то в «нулевые» действительно исполнилась (конечно же, не полностью) либеральная мечта. С нею и явилась так раздражающая иных устойчивость несовершенного режима.
Что-то сделать с мини-богачами-дураками, как-то побудить их поставить на карту все свое движимое и недвижимое (к чему на практике сводится упразднение привычных форм жизни) в расчете на грядущее счастье в принципе возможно. Для того есть два способа. Можно объяснить, что издержки переходного периода будут минимальны, а правление Сил Добра - благоденственным. Для чего надо предъявить более или менее убедительные доводы насчет издержек, а также удобопонятную программу Сил Добра и конкретных Персон Добра. Со всем этим все жалобно до невозможности, а общие заверения в том, как все будет замечательно, не действуют на скованных золотыми цепочками. Можно вообще ничего не обещать, просто объясняя, что операция ржавой пилой и без наркоза дает хоть какие-то шансы, а иначе - гарантированная скорая смерть. Хотя здесь проблема с убедительностью. Форсируемый крик быстро срывается в ультразвук - и все. Наконец, можно апеллировать к великодушию: «Один взывает: “Что потом?” - “Кто прав?” - другого зов. // И этим отличается свободный от рабов». Это позволяет вообще снять вопрос об издержках, но при этом выходит, что имущие - они самые рабы и есть. В строго религиозном смысле оно даже и верно, но тогда все либеральные учения насчет possidentes и среднего класса надо спешно выбрасывать на свалку.